(Фантастический роман. Продолжение.)

Начало здесь:

http://www.gonduras.net/index.php?a=5419  


http://www.gonduras.net/index.php?a=5647  


http://www.gonduras.net/index.php?a=5654  


http://www.gonduras.net/index.php?a=5659  


http://www.gonduras.net/index.php?a=5663  


http://www.gonduras.net/index.php?a=5675  


http://www.gonduras.net/index.php?a=5686  


http://gonduras.net/index.php?a=5722  

http://www.gonduras.net/index.php?a=6765  

http://www.gonduras.net/index.php?a=6769  

http://gonduras.net/index.php?a=6773  

http://gonduras.net/index.php?a=6775  

http://gonduras.net/index.php?a=6800  

http://gonduras.net/index.php?a=6804  

http://gonduras.net/index.php?a=6810  

http://gonduras.net/index.php?a=6813  

http://gonduras.net/index.php?a=6819

http://www.gonduras.net/index.php?a=6821

Автор приносит извинения читателям за сырой и неотредактированный текст, а так же выражает надежду на то, что критика и замечания помогут в дальнейшей работе над романом.


Глава вторая

Серой чередой тянулись однообразные лагерные дни. Каждое утро нас выгоняли на построение. Отдельно в строю стояли натуралы – те люди, которые отказывались вступать в гомосексуальные отношения. Я был среди них, и наша жизнь была неимоверно тяжёлой. Практически мы были вне закона. Любому другому заключенному, исповедующему однополые отношения, не возбранялось бить, унижать и всячески притеснять натуралов.

С утренней поверки, проходившей на лагерном плацу, все шли к пищеблоку, где на морозе парили огромные чаны с баландой – варевом, состоящим из неочищенных земляных клубней, сосновой коры и какого-то очень вонючего животного жира. Баландеры шустро наливали в жестяные чашки этот «завтрак» и мы с жадностью поглощали горячую еду. На всё время приёма пищи отводилось десять минут. Любопытно, что у всех натуралов миски были помечены специально пробитыми дырочками – согласно неписаным лагерным законам, праведным геям запрещалось пользоваться «натуральной» посудой с такой меткой.

После завтрака мы нестройной колонной брели на лесные делянки, где целый день валили огромные сосны, обрубали сучки, разделывали брёвна на крупные поленья. Обеда не полагалось. Вместо него мы довольствовались лишь кипятком, нагретым на костре и заправленным для вкуса хвоёй. Иногда, пользуясь тем, что надзиратели отвлекались, удавалось содрать с молодых сосен верхнюю кору и полакомиться «заболонью» – тонкими прозрачными лентами подкоркового слоя, изумительно пахнувшими морозом и чуть сладковатыми на вкус. Это было строжайше запрещено – после нас специальная команда собирала самую сладкую заболонь для питания администрации, а более грубые волокна шли в лагерный котёл. Попавшихся на воровстве ждало жестокое наказание, но голод был сильнее.

Вечером, уже в полной темноте, мы ужинали при свете факелов всё той же баландой и без сил падали спать в бараке. Излишне говорить о том, что пидорасы, вставшие на так называемый путь исправления и открыто сожительствующие друг с другом, были задействованы на самых лёгких работах: подметали бараки, обдирали в тепле заболонь, перебирали корнеплоды в овощехранилище.

Силы мои стремительно таяли. При такой жизни, меня ждала медленная смерть от истощения. Надо было как-то бежать из лагеря. Я начал думать о побеге и приходил к выводу - без тщательной подготовки, в одиночку, это нереально. Следует отметить, что лагерь почти не охранялся, если не считать десятка вышек, стоящих по периметру ограды из колючей проволоки. Причём пулеметы на вышках были направлены во внутрь зоны и предназначались, скорее всего, для поддержания дисциплины и подавления бунтов. Это стало понятным, когда выяснилось что бежать некуда – на тысячи километров вокруг стояла дремучая безжизненная тайга с глубокими непроходимыми снегами.

Среди заключенных ходили слухи о страшных медведях-людоедах, бродящих в лесу и время от времени нападающих на зека. Я убедился в том, что это не сказки, когда один раз на делянке мы обнаружили огромные следы, принадлежавшие гигантскому животному. В тот день охранники, вопреки обыкновению, почти не наблюдали за нашей работой, сгрудившись возле костра и не выпуская оружия из рук. К счастью всё обошлось.

Скорее всего, это был обычный медведь-шатун, не залёгший в спячку. Обычно такие животные бывали сильно истощены и слабы, поэтому, имея огнестрельное оружие, с ними легко можно было справиться. В молодости мне случалось добывать медведей одним только копьём-рогатиной. Впрочем, тогда это была мелкая разновидность бурых медведей, водившаяся в западных лиственных лесах, а следы на снегу принадлежали гораздо более крупному виду.

Неожиданно пришла весточка от Голована в виде увесистого куска замороженной баланды, завернутого в грязную тряпицу. Передачку принёс шатающийся скелетообразный лагерный доходяга, жадно смотревший гноящимися глазами на то, как я разворачивал свёрток. Работал этот тип на кухне «лизальщиком» - так называли тех, чьей обязанностью было чистить посуду. Кормили, таких как он, через раз - считалось, что им должно хватать тех крох пищи, которые достаются в процессе работы. Рассказывали, что опытные лизальщики могут за секунды мастерски вылизать кастрюлю до блеска, получив при этом гораздо больше пищи, чем в обычной пайке. Однако гонец, принёсший мне подарок, явно не преуспевал в своей профессии. Несчастный весь трясся и мучительно сглатывал слюну, старался не смотреть на принесённый им подарок. Я, после некоторых колебаний, отколол ему небольшой кусок ледяной баланды.

С благодарностью приняв гостинец, доходяга рассказал мне, что у Голована всё прекрасно. Он пристроился на кухне и сделал головокружительную карьеру, став за короткое время старшим поваром. Сейчас он занимается только тем, что сидя в специальном высоком кресле, контролирует закладку продуктов в котлы и помешивает варево специальными длинными палками-мешалками. Ещё в обязанности Голована входят еженедельные концерты с пением и плясками для администрации лагеря. Поэтому для поддержания творческих сил ему разрешено питаться вволю и даже спать в дневное время, когда захочет. Он строгий, но справедливый руководитель. Часто наказывает кухонную обслугу за разные провинности, но иногда делает вид, что не замечает, как они берут немного продуктов для себя. Ещё все завидуют его уродству – никто не требует от господина Голована подтверждения верности гомосексуальным идеалам. Это огромное счастье для любого зека: удовлетворять свои гомосексуальные потребности не по принуждению, а лишь когда захочется. Или даже совсем не заниматься этим и не слыть поганым натуралом.

* * *

За всё время пребывания в лагере я не поддерживал с Алексом-Сашей никаких отношений, но определённые знаки внимания с его стороны незримо ощущались. Никто из его охраны не трогал меня и не бил как других натуралов. Мне выдали почти новую телогрейку, шапку и ватные штаны – неслыханная роскошь, которой не удостаивались даже геи вставшие на путь исправления. В мою обувь, поставленную в сушилку возле огромной барачной печи, никто никогда не мочился - хотя это была излюбленная шутка всех пидорасов и редко кому удавалось избежать такой мерзости. Я же мог позволить себе разуться на ночь, тогда как многие натуралы спали не снимая сапог. Впрочем, это не спасало их от множества других мелких пакостей, на которые пидорасы были удивительно изобретательны. Меня же все эти гнусности обходили стороной, за что я был благодарен Саше Томному.

Сейчас без его помощи не обойтись. Вечером я без стука зашёл в каптёрку старосты барака, что было неслыханной дерзостью. Алекс-Саша, изволивший нежиться в постели с молоденьким геем, испуганно подскочил и вопросительно уставился на меня. Оторопевшая охрана, не успевшая остановить меня, испуганно топталась на пороге.

Саша жестом приказал всем выйти вон и аккуратно закрыл дверь на крючок. На меня он старался не смотреть и упорно отводил взгляд в сторону.
Я первым нарушил молчание:
- Мне нужна твоя помощь, Алекс! Не буду скрывать – я решил бежать из лагеря. Для этого устрой мне встречу с Голованом. Если хочешь, побежали вместе!

Алекс отрицательно покачал головой:
-Нет, командир. Мне бежать некуда. Даже если я вернусь на свою родину, в Австралию, меня там ни ждёт ничего хорошего. Вы даже не можете себе представить тоску и серость существования австралийцев в мрачных бомбоубежищах. А здесь я не последний человек. Я добьюсь ещё больших высот в лагерной карьере. То, что мне пришлось стать пидорасом – не слишком большая плата за благополучие в этой жизни!
От Голована я многому научился.… Манипулировать и управлять людьми очень просто: надо обещать им всяческие, пусть и несбыточные, блага, карать и иногда миловать, изредка подбрасывать мелкие подачки. Вот и весь секрет! А занять место вышестоящего начальника ещё проще: все они падки на лесть и подарки. Это одурманивает не хуже грибной настойки и они совершенно теряют бдительность. В таком состоянии столкнуть их совсем не сложно…

Саша-Алекс хрипло рассмеялся и впервые посмотрел мне в глаза. Я, пользуясь случаем, просканировал его мозг. Личность инфантильного бывшего пилота Алекса сильно изменилась. В нем появился странный внутренний стержень, сломать который было уже не так просто. Поверх светлого сознания бывшего Алекса бурлили мрачные и темные силы грозного Саши Томного. Лояльным отношением ко мне я был обязан только благодаря наивности старого доброго Алекса, но этот лимит доверия стремительно заканчивался. Не желая больше искушать судьбу, я сказал:

- Хорошо, Саша! Мне от тебя нужна только встреча с Голованом и потом я навсегда уйду из твоей жизни.

Саша Томный продолжал смеяться:
- Я выполню твою просьбу, командир, но только с одним условием… Ты видишь, как я полысел и потерял все зубы? Иногда мне бывает сложно доказывать свои сексуальные пристрастия. Это, наверное, следствие лучевой болезни. Возможно, болезнь уже не так губительно действует на меня, но я бы хотел подстраховаться. Помнишь, ты обещал вылечить меня, перелив чужую кровь? Когда сделаешь это – сведу с Голованом и ещё накормлю досыта. Если нет, тогда до свиданья!

Я опешил от такого заявления, но выбора у меня не было. Тёмное начало в голове Саши Томного, чем-то напоминающее базальтовый стержень, не давало возможности манипулировать его сознанием.

- Хорошо, пусть будет по-твоему, - согласился я,
- Надо сейчас выбрать донора, а завтра приступим. Зови человек пять, из которых ты хотел бы забрать кровь.
- Зачем пять? Разве недостаточно одного или двух? За потерю пяти заключённых у меня могут быть неприятности…
Я устало улыбнулся:
- Достаточно одного человека, только для переливания не всякая кровь подходит. Надо чтобы она была совместимой с твоей…

Вскоре, перед нами, жеманничая и ломаясь, стояла пятёрка молоденьких геев. Не зная зачем их вызвали, они принимали обольстительные позы, крутили задом и строили глазки.
Не обращая внимания на их ужимки, к которым уже привык за время пребывания в спецлагере, я приступил к исследованию. Процедура была не сложная, но требовала скрупулезности и внимания.

Несколько капели крови из пальца Саши Томного накапал на донышко миски. Затем поочередно брал кровь у кандидатов в доноры и осторожно смешивал с каплями, принадлежавшими Саше. Если не было совместимости, то в мазках появлялись крошечные комочки, кровь делалась клейкой и, самое главное, на вкус она становилась слегка кисловатой.
Поочерёдно геи подходили к столу сдавать кровь и с любопытством наблюдали за моими манипуляциями. Наконец один из них не выдержал и, нарушая субординацию, осмелился спросить:
- Позвольте полюбопытствовать. А что вы такое делаете?
- Это новый любовный ритуал, – буркнул я,
- Тот, кто пройдет его, станет самым любимым наложником Саши Томного…
_ Ура! Ура! – радостно запрыгали и захлопали в ладоши эти наивные существа. В какой-то момент мне даже стало немного жалко их, но я тут же с досадой отогнал такие мысли. Чувство жалости везде и во все времена считалось признаком слабости, а в моём положении это было совсем излишним. Проблем и так хватало…

Наконец-то, в двух каплях крови после смешивания не произошло никаких изменений. Я несколько раз повторил тесты и, убедившись в том, что это так, ткнул пальцем в самого молоденького гея, совсем ещё юного мальчишку с лёгким пушком над верхней губой:
- Вот этот подойдёт вам, Саша! Запишите или запомните его личный номер.

Саша Томный, развалившись на кровати, процедил сквозь зубы:
- Ты Прозаиг, и ты номер тысяча триста пятый завтра на работу не идёте. Останетесь в бараке на целый день. А сейчас пошли все вон, мне отдыхать надо!

От такой бесцеремонности меня покоробило, но Сашу можно было понять – он не мог при посторонних обращаться иначе с таким жалким натуралом, каким мне приходилось быть в лагерной иерархии.

Идя к своим нарам, я слышал как молоденький гей взахлёб хвастался своим товарищам как ему повезло в этой жизни… 

 

Продолжение следует.