Начало здесь:
http://www.gonduras.net/index.php?a=9331
http://www.gonduras.net/index.php?a=9334
Минут двадцать слушание длилось, меня трясло, но я молчал, подсудимому
не рекомендуется вякать, да и бесполезно. Затем обратно в наручники, мимолетное
прощанье с адвокатом.
— Я приду навестить тебя, не переживай, завтра приду, — он меня похлопал
по плечу. — Не волнуйся, все будет хорошо.
Меня вывели те же два федерала, передали копам и отвезли в тюрьму через дорогу.
Там вновь процедура оформления: фото, отпечатки пальцев, укол на туберкулез,
оранжевые лохмотья и — в чистилище, с кучей только что попавшихся негров.
На стенках в этой конуре висели два телефона, арестанты стояли возле них, ожидая
очереди поговорить. Это был выход в мир, первое заявление о случившемся, просьбы
к родным и близким оплатить залог и вызволить из тюрьмы. Драмы разворачивались
у этих аппаратов, драки, крики, разборки. На тех, кто слишком долго говорили, начинали
орать, затем оттаскивать, те отбивались, «надо найти срочно деньги выйти отсюда».
Иногда вспыхивали короткие драки, тогда вбегали охранники, хватали нарушителей
и волокли в карцер.
Часа четыре длились драмы в телефонной клетке, мне звонить было некому, я
сидел на железной холодной скамье, оцепеневший, без мыслей, «что будет то и будет,
выхода отсюда нет».
Наконец, вместе с еще несколькими узниками, меня отвели на девятый этаж
и поместили в квадратный зал, переполненный людьми в оранжевых тряпках. Они ходили
кругами по залу, сидели на железных стульях и полках, некоторые на полу. Было супер
шумно
напоминал мне звук реактивного самолета на взлетной полосе. Маленький тайфун,
а не туалет. И всю ночь народ курсирует мимо меня на этот аэродром туда обратно, звук
взлетной полосы ревет нон-стоп да и зэки не умолкают. Я моментами отключался
и дремал посреди сюрреального кошмара.
В этом чистилище прошел пасхальный уикенд. В понедельник меня перевели
на одиннадцатый этаж, тюремный блок номер девять. Двух ярусное помещение, около
пятидесяти человек, преимущественно черные, плюс пятеро белых наркоманов.
Поселили в клетку на первом этаже, возле душевых кабинок. Мое место на полу.
Твердый пластиковый матрас. Единственный лежак занят ветераном клетки, моим новым
сокамерником Джеффом. Негр тридцати восьми лет, коренастый, лысый, набожный.
Сидит в четвертый раз за домашнее насилие. Говорит, был легкий аргумент с дамой
сердца, она его обматерила, но это мелочи, афро-американки они такие, темпераментные
и голосистые, закон джунглей, кто кого перекричит… но когда она пульнула в него
чугунной сковородкой, чуть-чуть промахнулась, разбила стеллаж и фарфор (бабушкино
наследство), тогда Джефф, исключительно в целях самообороны, легонько подтолкнул
любимую… она кувырком вниз по лестнице два пролета, ломает себе три ребра. Ну
и башкой об косяк. Кровь, крики, вопли, 911, копы. Джеффа мордой в пол, ботинок
на голову, наручники. Пробивают криминальную историю, а он голубчик три раза сидел
уж за домашний беспредел. И то, что в церковь ходит регулярно, и то что там проповеди
читает по субботам, и что в хоре поет, ничего не помогло — в каталажку. Семь лет
обещают. А может меньше. Он об этом молится, вздыхает: «Спасибо Иисусе… Помоги
Иисус!»
Завтрак тут в четыре утра, обед в десять, ужин в четыре после обеда. И всё. Нет
холодильника, куда бы ночью пойти, заглянуть и теряться в размышлениях, что вредно
на ночь, а что нет. Вода из крана. С четырех после обеда и до четырех утра — пост. Я
скинул тут шесть кг за три недели.
Вызывают на завтрак так: «CHO-OOW»*! Звонкий щелчок замков, клетки
открываются, народ выползает и выстраивается в очередь за похлебкой.
Зал маленький, десять на пятнадцать, посреди – четыре металлических столика
с вмонтированными в пол стульями, на них сидят зэки, рубятся в домино и шахматы,
остальные бродят по кругу.
Встретил одного земляка, Дэн зовут, еврей из Одессы. Попал в США трехлетним
ребенком, вначале с трудом вспоминал русские слова, но вскоре стал говорить, правда
с акцентом. Дэну светит много, лет двадцать, за распространение наркотиков, незаконное
хранение оружия, ограбление… двадцать три статьи всего. Полтора года сидит, ждет суда.
Переживает заранее, что будет делать когда выйдет. Ведь у него нет гражданства, только
Грин Кард, а преступников (не граждан), после отсидки, депортируют.
— Ку-уда? Куда я поеду? У меня там ни-икого нет, — ноет Дэн. — Нико-ого! Все
родственники были здесь, но уже умерли, подруга нашла себе другого… на второй же
день как меня посадили, буквально на второй день, а ведь из-за нее я и сел. Друзья…
друзья… нет никаких друзей… Были, когда кокс и деньги водились, а как посадили,
тут же все забыли, некоторые даже показания против меня давали… крысы, чтобы им
сроки скинули.
Я хожу с ним по кругу, слушаю, киваю, сам не знаю, что мне светит. Адвокат
в субботу навестил как обещал, думал начнет мне помогать, а он давай выпытывать.
— Расскажи мне всё… Что ты сделал? Откуда у тебя деньги? Паспорта
фальшивые? Четыре мобильника… девять симок… зачем?
— Так я же путешествовал… в каждой стране свои симки, я их менял… Паспорта
легальные, неужели они не могут проверить… — Пытаюсь объяснить, а сам погружаюсь
в грустную темную яму, надежды испаряются.
— Ты знаешь, тебе светит лет десять. Надо честно мне все рассказать.
— Десять?! За что?!
— Да… может даже и пятнадцать. Они считают, что задержали крупного хакера…
обвиняют тебя в подделке паспортов и продаже наркотиков.
— Какой хакер… я даже фотошопом не умею пользоваться. А наркотики?!
Откуда? Они что, нашли наркотики?!
— А деньги откуда?
— Так это мой tax return* за три года.
— Вот. Они еще говорят твои налоговые декларации фальшивые.
Такой примерно разговор при первой встрече с адвокатом. Я рассказал ему
подробно свое био, он обещал зайти в понедельник. А пока хожу по кругу в сером блоке,
слушая жалобы Дэна, дабы отвлечься от собственных дум. Рад, что есть еще один
горемыка из бывшего СССР и рад что есть с кем поговорить.
— Не увижу белого света, — твердит Дэн. — Не увижу. Я всех предал на воле…
Подруга ушла, а мы ведь готовились к свадьбе… ушла к лучшему другу… А был ли он
лучший… Денег мне никто не высылает… да что там деньги, никто на мои звонки
не отвечает.
— Я сам без понятия, что будет, — поддерживаю невеселую беседу. — В тюрьме
первый раз, никогда даже наручники не примерял… А-а… нет, было один раз… — И я
рассказал ему историю: «Ехал я как-то по хайвэю… красивейший закат, солнце
оранжевое, большое, ну прям глобус огненный закатывается за горы. Останавливаюсь,
камеру на штатив, влезаю на мост, снимаю проносящиеся фуры на фоне красного
солнечного диска. Долго, минут тридцать стоял на мосту. Уже темнело… вдруг слышу
что-то сзади… А хайвэй шумит, не понятно… поворачиваюсь, и вижу: коп стоит
растопырив ноги, целится в меня пистолетом и что-то кричит! Не понятно „что“, шумно
очень, а он орет, чтобы я бросил на землю то, что держу в руке… На улице практически
темно, шумно, но каким-то образом я все-таки догадался выбросить штатив. Мне руки
за спину, наручники. Еще несколько машин подъехало, мигалки, сирены, „Рэмбо“
поймали. Обыскали, осмотрели штатив и камеру, спросили что делаю на мосту. Снимаю
закат, говорю, красиво. Сняли цепи, сказали что им позвонили и доложили: снайпер
с моста по дальнобойщикам стреляет».
В пятницу приходил опять адвокат. Вызвали, стою в коридоре, жду. Еще несколько
черных прибыло. Гуськом по коридору, в лифт, на первый этаж, в грязную клетку,
человек двенадцать, сидим. Сквозь решетку видны свободные люди за толстыми
стеклами, общаются по телефону с арестантами, адвокаты с портфелями ждут своих
клиентов.
А вон и Мистер Ланелл появился, спаситель мой, благодетель, так рад его видеть,
почти как Иисуса Христа, только на него надежда.
Вызвали и меня в каморку, цепи сняли, потираю запястья, оглядываюсь. Мистер
Ланелл раскладывает бумаги.
— Не беспокойся, тут камер нет, это конфиденциальные комнаты для адвокатов.
Можешь мне всё рассказывать… «всё как есть».
А другие зэки советуют: «ни в коем случае никому ничего не рассказывай, даже
адвокату, он ведь назначен государством, он на них работает. Чем больше говоришь, тем
выше срок». А мне хочется делиться, доказывать, что я не тот за кого они меня
принимают… «Как же так? Еду себе по хайвэю, по самой свободной стране, и вдруг…
остановка, обыск, арест, в тюрьму, все отобрали, пятнадцать лет сулят».
Tax return Возврат денег по налоговой декларации
В клетке то холодно то жарко: наверху в стене отдушина, из которой попеременно
дует холодный и горячий воздух, температура снижается градусов до десяти, затем
подымается до тридцати. И так каждый час. Я сплю на пластиковом матрасе
со встроенной подушкой — возвышение такое в изголовье, от которого шею ломит.
Скрючиваюсь на оставшиеся метр или полтора, пробую спать. Покрывало — тонкий плед.
Сосед — Джефф, домашний насильник и христианин, храпит как трактор
буксующий в грязи… с захлебами, с переливами, что-то бормочет во сне. Он получает
кое-какие денежки от своей подруги (от той, которую с лестницы спустил) и позволяет
себе вкусности типа порошковых сладких газировок и китайской лапши. Пакетик
с напитком всегда стоит рядом, он из него ночью отхлебывает, затем в туалет ползет,
унитаз шумит как реактивный самолет.
Воду я пью из крана, порошковые напитки не идут. Выдают их нам в маленьких
фунтиках, что там внутри неизвестно, отдаю Джеффу. Кружек нет. Он разбавляет дринк
в пластиковом пакете, пьет да похваливает.
Познакомился с некоторыми постояльцами. Есть черный один, гигант, клетка
напротив. Похож на Хулка, мускулистый, килограмм сто пятьдесят, Ленни зовут,
четвертый год тут. Говорят, за тройное убийство. Он все время подает апелляции, его пока
не судили, время оттягивает, светит смертная казнь. Ленни получает деньги с воли, жует
сладости, чипсы. Вечером, когда нас запирают по клеткам, он долго еще сидит в зале,
смотрит телик. Есть тут ящик старенький, на стене висит, единственное развлечение
кроме карт и шахмат. Книг мало, в уголке стоят, я их все уже перечитал, даже Библию
от корки до корки.
В соседней клетке сидит белый парень, Джордж зовут. За ограбление. Супруга его
в этой же тюрьме, в женской части. Весточки от нее каждый день получает, показывал
письма в губной помаде. Джордж их не сразу открывает, а сначала любовно
рассматривает, потом целует, нюхает… прикрыв глаза вдыхает какой-то аромат, в общем
целая метафизическая церемония, этим и живет. Ну и ответы ей пишет, Бонни и Клайд.
Грабили квартиры вдвоем, пока их видеокамеры не запечатлели, в новостях показывали,
по семь лет грозит. Джордж веселый, не парится, качается себе в уголке и только о своей
любимой и говорит. Когда выйдут, в Аризону уедут, там земля в пустыне дешевая,
глиняный домик построят, травку будут курить и жить как хиппи, подальше от крысиных
бегов и федералов.
Его сосед по клетке, Ларри, сидит за вождение в нетрезвом виде и побег
от полиции. Срок — три с половиной года. Рассказывал: ехал по хайвэю, копы сзади
привязались, номера пробивают. А он уже сидел раньше за вождение под влиянием. Едет,
«Нирвану» слушает, гамбургер жует, картошечка на сиденье, в кетчуп ее макает, пивом
запивает, под сиденьем упаковка. Когда коп включил мигалку, Ларри почему-то
запаниковал и стал от него удирать. Еще четыре патрульные машины подключились,
вертолет, даже местный канал новостей, по телеку показывали. Ларри заехал на мост,
припарковался и прыгнул в Миссисипи. Катер его подобрал, хорошо хоть аллигаторы
не сожрали. Пьянство за рулем — полтора года, побег — еще два. Рад что легко
отделался. Время, говорит, летит быстро, отдохнет, подкачается, а то растолстел на воле.
Педофил один сидит тут. Художник. Разрисовывает конверты за два бакса, красиво
работает карандашом. Кстати, это хлеб в тюрьме, уметь карандашиком рисовать. Я его
спросил за что сидит, он мне виновато рассказал: познакомился с девушкой онлайн, она
сказала ей восемнадцать. Встретились, позанимались сексом, и тут она признается: мне
шестнадцать. Но, говорит, не переживай, ты мне нравишься, все будет ок. А у Джима дом
свой выплаченный, наследство от родителей осталось. Девочка, конечно, рассказала маме,
та стала Джима шантажировать. Всё им отдал, но все равно арестовали. Теперь лет
пятнадцать грозит, хорошо хоть рисовать умеет.
Сокамерник у него черный был, когда узнал про статью, то попытался ночью
задушить его подушкой, охрана прибежала, художника в другую тюрьму, а черному
прибавили пять лет за попытку убийства.
Зэки тут не особо исповедаются, историями не делятся, каждый сосед по клетке —
потенциальный стукач. Часто бывает, идут на слушание, а там бывший сокамерник,
с которым когда-то откровенничал, показания дает, чтобы себе срок скосить. Так что
лучше молчать и ждать свой судный день втихаря.
В зале окон нет, только в клетке одно крохотное оконце, на нем решетки
и металлическая сетка забитая вековой пылью, комар не пролетит. Сколько народу
смотрело на улицу сквозь эти узоры, мечтая о свободе, завидуя птицам.
Я еще не встретил ни одного, кто впервые в тюрьме. Многие отсидели
по несколько раз: сел, вышел, продал наркоту, вернулся. Как говорит Дэн, мой русский
приятель: «Это ад. Мы в аду».
Пятого мая меня перевели в Янгстаун, полтора часа езды от Кливленда,
в федеральную частную тюрьму. Вызвали по спикерфону когда все еще заперты были.
Джефф тоже вскочил (тут каждое передвижение большое событие), пожелал мне удачи,
даже молитву бойкую прошептал. Меня отвели в лифт вместе с молодым лохматым
негром. В лифте он начал возмущаться что наручники жмут запястья, матом на охрану, те
долго не церемонились, схватили его за патлы и мордой об стенку. Кровь хлынула, он
полетел на пол, охранники давай мутузить его ботинками. Я прижался к стене. Его
выволокли в холл, меня в приемную. Намотали цепи на руки, ноги, пояс, посадили в бусик
и отвезли в Янгстаун, Огайо — в федеральную частную тюрьму.
При оформлении дали анкету пространную в четыре листа, вопросы:
«сумасшедший ли? думаешь о самоубийстве? слышишь ли голоса? умеешь бомбу
мастерить? мечтаешь кого-нить убить? робеешь ли при виде крупных негров?
раздражает ли сильный шум?»
На два вопроса я ответил утвердительно: «да, шум раздражает и крупные негры,
тоже напрягают». Они пошептались между собой, позвонили куда-то и обещали посадить
в «тихий» зал, где сидят в основном белые. Надо же, думаю, сервис.
К полуночи наконец оформили, в медпункт, укол против туберкулеза и отвели
в «тихий» зал. Поселили в клетку с двумя зэками, один белый, другой черный. Белый
жутко храпел, поспать не удалось.
Завтрак в пять утра. Все шуршат потихоньку, жуют, медленные беседы.
Подсаживаюсь с подносом за стол к двум «тихим». Белые, прилично выглядящие,
сравнительно приветливые, глядят на меня с любопытством, пытаются понять какая
у меня статья и что за птица. Справа парнишка лет двадцати пяти, кличка — Карандаш,
вылитый программист, слева — тип лет шестидесяти, Брент зовут, на запястьях бинты,
на голове пластырь.
Спрашиваю Карандаша: «за что сидишь?» Он так глазки на меня поднял,
посмотрел.
— «СН», — отвечает.
— «СН»?
Спрашиваю Брента: «А ты за что?»
— Тоже «СН», — отвечает и глядит на меня с любопытством.
— А что такое «СН»? — спрашиваю.
— Сексуальный насильник, — отвечает Карандаш.
— Сексуальный насильник? — оглядываю паренька… худой, ну может килограмм
сорок, на него дунуть — улетит.
— Кого ж ты мог насиловать?
Он так пристыженно глаза опустил и ничего не ответил. Мол, узнаешь попозже,
наберись терпения.
Спрашиваю Брента: «…а что с руками?»
— Вены резал… — отвечает. — Моя клетка напротив будки охраны, услышали
когда я упал, головой об пол стукнулся, в медпункт отвезли.
— А почему вены резал?
— Мне пятьдесят пять лет, срок мой — пятьдесят… какой смысл жить… все равно
убьют в тюрьме. С такой статьей долго не живут, лучше самому это сделать... Но тут
следят, даже повеситься сложно. Одному парню правда удалось, художником был,
конверты рисовал… его на прошлой неделе сюда перевели из Кливленда, вчера
на простынях повесился. Вчера ночью.
Он показал на клетку на втором этаже.
— Вон там… видишь… комнату опечатали.
Тихо, то тихо в этом зале, но атмосфера тягости висит в воздухе, чё-то мне
тревожно тут. В Кливленде, хоть и грязно было, шумно, жрачка ужасная, но у народа
сроки были пустяковые, кто кому по морде заехал, получай три месяца в обезьяннике…
или наркоту нашли в машине, ну пять лет там светит, а тут? Пятьдесят лет?!
Брент неторопливо рассказал свою историю… а куда спешить, пол века сидеть.
Программистом был, в Сан Хосе обитал, двести тысяч в год зарабатывал... дом, яхта,
выплывал в San Francisco Bay на уикенд с женой, на закат смотрели, в Таиланд —
Камбоджу в отпуск летали, попутно к апокалипсису готовились, подвал вырыли под
домом, запас продовольствия на несколько лет, оружия арсенал. Федералы ему терроризм
приписали, мол государственный переворот готовил. Позже я узнал, что Брент был
педофил, а в компе нашли гигабайты детского порно.
Меня перевели в клетку номер сто двадцать пять на втором этаже. Тут узкое
окошко, сантиметров десять в ширину и полтора высотой. За окном три высоких забора
с колючей проволокой и электричеством. Дальше — зеленеющий лес, весна, голубое небо
и свобода.
Сокамерника моего зовут Джош, белый, лет двадцати пяти, толстый, принимает
антидепрессанты. Никогда не работал, в игры рубился на компе, жил с мамой, увлекся
порно, в том числе — детским. Их вычисляют так: федерал подает объявление онлайн,
мол, юная девочка или мальчик познакомится с взрослым дядей. Педофил отзывается,
начинается переписка, иногда она может длится месяцы, даже годы, чтобы солидное
построить дело. Потом, либо назначается свидание, куда преступник приезжает и его
арестовывают, либо судья выписывает ордер на обыск, федералы заваливаются в гости
в три утра, конфискуют компы и документы. Сроки немалые, от пяти до пожизненно.
Джошу светит двадцать лет. Арестовали его в декабре прошлого года,
но выпустили под залог. Будучи на воле, он украл джип у своей сестры, решил бежать.
Детального плана не было, накурился дури и помчался по главной улице в сторону хайвэя.
Там еще объездная дорога была вдоль речки, но Джош принял решение ехать прямо, путь
короче. Проезжая мимо полицейского участка, он нагнулся чтобы копы его не узнали
за рулем и врезался в столб. До сих пор жалеет, что в обход не поехал. Когда в участке
объяснения давал, написал что пол у него… «женский». Почему «женский»? — спросили
менты. «Пи… да что не поехал в обход» — ответил Джош.
За порно, за угон, за повреждение государственного столба, за вождение под
влиянием наркотиков — восемнадцать лет. За то, что наврал в анкете (написал «женский»
пол вместо мужского), еще два года прибавили.
В нижней клетке три мекса поселились, слышу их через вентиляцию, бла-бла-бла
на испанском. Не могу уснуть, мысли мешают, настроение плавает, иногда успокаиваюсь,
но чаще мучают терзания, вспоминая остановку и обыск. Адвокат обещает получить
у полиции видео обыска, там, он говорит, видно, что меня остановили и обыскали
нелегально, и меня, мол, гарантированно отпустят.
Как я мечтаю каждый день, что меня вдруг вызовут по интеркому и скажут:
"сорри, все ок, вы свободны". И я поеду на такси за своей машиной, сяду и не остановлюсь
до самого аэропорта в Нью-Йорке. А там — на самолет и домой… в село глухое, где нет
федералов. Огород, подвал, речка, выращиваю огурцы, помидоры. Но это мечты. Пока я
сижу в клетке с придурком, которому грозит двадцать лет. А сколько мне светит? Без
понятия.
Народ тут меняется постоянно, одни исчезают, ночью отбывают, другие
появляются, но есть и старожилы. Один из них — Тони, индус, жрачку раздает. Он на всех
работах тут, лишь бы оставаться занятым, время быстрее идет. Его депортируют после
отсидки, срок у него семь лет. Грозило тридцать, но пришлось сотрудничать с ФБР,
иначе бы никогда не вышел, а так еще пять лет и свободен.
Два с половиной года уже сидит в этой тюрьме. Их целая банда индусов была,
перевозка кокаина, США — Канада. Тони перевозил порошок в колесах. Это была его
первая самостоятельная поездка, он даже не знал, где именно наркота запрятана, его дело
было ехать. Но вот что произошло: лето, жара, в Аризоне свыше сорока градусов. Тони
едет нон-стоп, на второй день надо быть у границы с Канадой, там меняться прицепами.
И вот, от жары резина перегрелась и один скат взорвался!! Порошок взлетел вверх
фейерверком, хайвэй белый в кокаине. Некоторые останавливались и даже нюхали прям
на дороге… траки мчатся мимо, а они кокс собирают… Правда, трасса через пять минут
была перекрыта, вертолеты, батальон копов, канал новостей, даже документальный фильм
про эту шайку снимали, но Тони с киношниками отказался общаться, и так живым бы
домой добраться, а там схорониться. Фамилию поменяет, переедет в Гималаи, спрячется
в горах и забудет про тюрьмерику.
Таков план, а пока Тони душевые кабинки моет, еду раздает, но не унывает,
скоро… скоро отсюда в обычную тюрьму… еще чуть-чуть, срок свой он уже знает, вину
признал, договор подписал, еще пять лет и всё — свободен. А сколько планов на воле,
сколько возможностей, “только отпустите, про кокаин забыл, буду честно жить –
мечтает Тони — честно пре-честно… буду медитировать, муху не обижу, только
отпустите».
Еще один долгожитель этого зала — Ларри, шестьдесят три года, белый, хромой,
лысый, злой, доктор биологических наук, в прошлом профессор, а сейчас — педофил.
Но говорит, что не виноват, недоразумение, мол, скоро разберутся и выпустят. Федералы
предложили подписать соглашение о виновности и отсидеть пять лет, но Ларри твердит
что невиновен и подписывать ничего не собирается. Он полтора года тут, а раньше еще
два года в бразильской тюрьме отсидел. Там они по восемь человек в клетке, на полу
спали, крысы через вентиляцию в гости наведывались, на тараканов и клопов уж
и внимания не обращали.
Ларри преподавал биологию в университете Рио де Жанейро, был женат
на красавице аспирантке с круглой задницей, карими глазами, волнистыми каштановыми
волосами, нежными чувственными губами и мягкими ласковыми руками… об остальном
он умалчивает, иначе — слезы… сморщится, прикроет лицо ладонью, зашмыгает носом,
отворачивается и ковыляет к себе в клетку.
Его посадили за детское порно, но профессор утверждает, что там была сетка
учебных компьютеров по всему факультету, инфа передавалась и путешествовала между
машинами, почему именно его арестовали? Всё отобрали, на одних лишь адвокатов триста
тыщ ушло, жена испарилась как бразильский дым, все его забыли, только сестра осталась,
она ему и помогает.
Ларри в калеку превратился от страданий, а ведь бодрячком еще недавно был.
Теперь же, из-за стресса ноги отказывают, на костылях ходит, жалкое зрелище — доктор
наук, бывший Дон Жуан, ковыляющий с заплаканным лицом.
Тут мексиканская диета: фасоль да рис каждый день. Напитки: порошковая химия.
У кого есть деньги, заказывают жрачку в тюремном шопе, там ассортимент заправки,
но взаперти все это кажется деликатесом: чипсы, конфеты, кола, консервы, печенье, сахар,
китайская лапша.
Адвокат на мои звонки не отвечает, а марок выслать письмо пока нету. Как просто
вопросы со связью решались на воле: емэйл, звонки, соцсети… а здесь ничего не остается,
лишь ждать.
Полно времени на размышления: как много лишнего было в жизни… надо было
все отбрасывать, весь тот мусор, что крутился словно сателлиты вокруг нас. Как мало
нужно на самом деле… Я бы сейчас отказался от многого что волновало меня раньше…
оставил бы только самое главное: жить с радостью в душе, работать чуть-чуть для самого
необходимого, крыша над головой, еда на столе.
Редко с кем общаюсь, иногда спускаюсь в зал, но в основном сижу в клетке. Внизу,
за столами, полно педофилов и как-то стремно в их компании находиться. Это не уличные
хулиганы или мелкие продавцы наркоты, а интеллигентного вида белые мужчины
от сорока до шестидесяти лет. И им почти по столько же предстоит сидеть в тюрьме.
Написал начальству, чтобы перевели в другой блок, но ответа не последовало.
Напишу и адвокату об этом. Но пока терпимо. Bunky* тихий, примет свои таблетки
и спать.
Тут два раза в день вызывают на прием медикаментов. Я так посмотрел на очередь,
процентов сорок принимают антидепрессанты и снотворное. А потом спят
по шестнадцать часов, только на жрачку выползают.
Сокамерника моего закрыли в карцер, так что я впервые один в камере. Давно я
не чувствовал такой кайф от уединения… смотрел в окно, на весеннюю красоту, на облака
над лесом, и вдруг радость внезапно просочилась в сердце… ниоткуда, из ничего…
восторг такой, что слезы навернулись на глаза.
Bunky* Со-камерник
Недолго я побалдел один, ровно сутки. Подселили чернокожего. Тоней зовут.
Пятьдесят пять лет, гангстерский походняк, красные кроссовки, повязка черная на голове
как у бедуина.
«Сижу тихо на парковке, в своей машине, никого не трогаю — рассказывает
Тоней — а рядом, на асфальте, пистолет валяется. Я так посматриваю на него, но жду
и оглядываюсь… это и копы могли подкинуть, чтобы я подобрал… они же за мной
следят… я ведь раньше сидел, на меня досье пять ящиков… они даже цвет моего говна
знают. Сижу… ничего не делаю… музычку так тихо включил… у меня классные
саббуферы в багажнике… но я негромко, так чтоб только я слышал… сижу… курю…
хотел и косячок скрутить, но пока не буду… мало ли, щас может и приедут лягавые…
у меня нюх на них есть… я их постоянно в заднее зеркало вижу… смотрю в зеркало… аа…
вон он пидор, едет и номера мои пробивает… никак не оставят нас нигеров в покое,
всех хотят пересадить.
Так я сидел там около получасика где-то… на часы не смотрел… не помню…
у меня память неважная… Сижу, оглядываюсь… никого нет, только гомик один
с собачкой, с белым пуделем гуляет, и так на меня косится… А надо сказать что у меня
БМВ черный, нафаршированный… диски, цацки… блестит, даже перламутр ему дал
сверху, на солнце переливается, это чтоб негритянок привлекать, они на блестящее
бегут… я у кузена своего запчасти покупаю… иногда на крэк меняю… у него гараж… он
там ворованные тачки разбирает… Он тоже сидел лет двадцать, но щас дома, передышка
от тюрьмы… мастерскую открыл… а что еще делать… нам же везде суки «белые» двери
позакрывали… Не в обиду, ты белый, но ты русский… это как бы не совсем белый… ты
ведь тоже копов ненавидишь?
— Ну, после чего меня посреди хайвэя тормознули ни с того ни с сего, все
отобрали и в тюрьму, то — да… смешанные чувства к блюстителям порядка.
— Ну вот, я знаю… по глазам вижу что не любишь копов… а кто их любит…
только они друг друга любят, пидарасы… Так вот, я сижу и подумываю как выйти
из машины и так легонько толкнуть ногой пистолет… ну так, как будто прогуливаюсь
и вроде задел случайно… ударил ногой… Я в этих же красных кроссовках был… это
«Майкл Джордан», триста баксов пара.
— Триста баксов за эти штиблеты?
Тоней так посмотрел на меня, обмерил взглядом, даже какая-то презрительность
мелькнула в глазах, и мне стало почему-то неудобно, оттого что не разбираюсь
в кроссовках.
— Да это я их купил за триста, потому что с трупа сняли, а так они три тыщи стоят.
Вы же там в России, в чем ходите? В сапогах, наверное… хорошей обуви и не видели…
а я могу сейчас эти ботинки продать за тысячу… нет, за полторы… — он наклонился,
сдул невидимую пылинку с них и о чем-то задумался… — Так… о чем я говорил? — он
почесал башку, снял тряпицу, осмотрел ее, завязал обратно.
— О кроссовках… о цене…
— А-а… да-да… Это еще дешево я их купил… их можно и за тысячу продать…
может даже и за две. Ты знаешь, у нас на районе нигера одного замочили за кроссовки.
Пристрелили, сняли обувь и до свидания… ничего больше не взяли, только кроссовки…
Раньше такого не было… ну стреляли друг друга, конечно… но чтобы за кроссовки… —
он мотнул головой, будто отогнал грустное воспоминание… — Итак… подхожу я,
оглядываюсь… никого нет, только гомик мелькнул в кустах… он в таких коротких
шортиках был и в розовой маечке в обтяжку. Я подхожу так, будто прогуливаюсь, даже
присвистываю… и ногой — хлоп! эту пушку… а я ведь раньше футболом занимался… я
так и ударил, сзади… прием такой есть… и оно пошло-пошло юзом по асфальту и прям
у дверей моего БМВ остановилось… будто даже просится внутрь.
Отлично, думаю, это хороший знак… настроение поднялось… подхожу,
посматриваю по сторонам, напеваю Стиви Уандера… «I just called to say I love you…»*
Помнишь?
Конечно помню, заелась в сознании… Стиви Уандер в очках, мотает
дредами* у рояля.
— Вот-вот, — и Тоней просвистел мелодию… — Итак… наклоняюсь я, будто
шнурки на кроссах завязываю… я специально когда шел на один конец шнурка наступил,
чтобы он развязался… наклоняюсь, а сам смотрю… смотрю… никто из кустов
не наблюдает? А не удивлюсь… тут же везде слежка… у меня вон заправка возле дома…
ну не совсем возле дома, за угол надо зайти… так я там насчитал шестнадцать видеокамер
на потолке! Может еще были спрятанные в коробках или в плюшевых игрушках,
но на виду висели шестнадцать штук! Это на маленькой заправке. Я спрашиваю клерка…
индуса в чалме… такой же черный как и я, может даже темнее… говорю ему:
шестнадцать камер насчитал босс… зачем?
Он так посмотрел на меня, ухмыльнулся… выдержал паузу, и указывает черным
пальцем на стенку с фотографиями. А там нигеры с чипсами и пивом в двери выбегают.
Целое панно фоток, коллекция. «Вот почему шестнадцать камер, — говорит, — потому
что вы воруете. У нас в Индии такого нет, я у себя дома двери открытые оставлял…
и вообще я там доктором работал, а тут… — он презрительно обвел взглядом
помещение… — а тут приходится «этим» заниматься… в вашей Америке…» —
и поправляет пистолет под пиджаком, чтобы я видел.
«Опять я отвлекся… — говорит Тоней, — это у меня после драки память глючит…
даже не помню в каком году это было… поколотили меня нигеры с соседнего района.
Ногами били, может даже дорогими кроссами, не видел, темно было… били сильно и сто
баксов и пятнадцать центов забрали. Ну сто баксов понимаю… а пятнадцать центов… ну
на хера мелочь забирать, спрашивается… ты забрал бы?
Я задумался… интересный вопрос… мне даже лень было бы на улице пятнадцать
центов с земли поднять.
— Забрали, ну ладно, ну а зачем так избивать… они меня оглушили сзади, чтобы я
их потом не узнал… но я нашел одного… ему это дорого обошлось… — Он взглянул
на свои кроссовки, смахнул пылинку… задумался.
— Я в коме лежал… уже считали трупом, а нет, выжил… правда сердце стало
шалить, много медикаментов кололи… чем они меня там накачали, что аж мотор стал
глючить… — Он опять замолк, задумался… — Так… о чем я говорил…
— Ты кроссы подвязывал, шнурки…
— А-а, точно… это я когда в парке был… Так вот, подвязываю я свои кеды,
посматриваю вокруг, и так тихонько дверь пассажирскую открываю… будто за ручку
держусь и дверь сама открывается… Я аккуратно беру пистолет, оглядываюсь… никого…
поднимаю и под сиденье его. Смотрю по сторонам… всё тихо… я пошустрее свои красы
подвязываю, и уже подсчитываю в уме за сколько продам «Берету»… а это была «Берета»,
я заметил… кажется была у меня такая… не помню… Вот… обхожу я свою машину
спереди, а она блестит на солнце, красавица… открываю двери пальчиком… она
пальчиком так легко открывается… клац! как часики.
Сажусь, и закуриваю косячок. Заслужил… молодец я, так ловко пнул «Берету»
и незаметно ее под сиденье… даже если и камеры были, никто этот трюк не заметит, как
фокусник сработал. Смотрю по сторонам… затягиваюсь, дым через нос выпускаю…
расслабон такой конкретный, хорошая трава… Вдруг, вижу… вон и они пидорасы! Чтоб
они все горели в аду! Полицейский круизер подъезжает, рядом со мной паркуется. Два
белых копа, армейские стрижки, внутри сидят, по рации говорят, на меня смотрят. Я
сразу же бычок в окно выбросил, рукой дым разгоняю…
Один выходит, неторопливо приближается, рука на кобуре…
— Сэр, могли бы выйти из машины?
— Я? Выйти? Зачем?
— Нам сообщили, что у вас нелегальное оружие в автомобиле.
— У меня? Оружие? Откуда? — удивляюсь. И уже думаю: “откуда я деньги
возьму на лапшу и кофе взаперти, если пять лет дадут?» А это пять лет… я уже все
ихние факины законы изучил. Пять лет за незаконное хранение оружия, если уже была
судимость… а она у меня конечно же была… и не одна… раз двадцать за решеткой
побывал в городской тюряге, все углы помню.
— Будьте добры, выйдете из машины, — говорит коп, а сам так смотрит на своего
партнера. У них какие-то знаки глазами, телепатически общаются, и кобуру незаметно
расстегивает, я вижу…
— А вы что имеете ордер на обыск? — говорю.
— Мы почувствовали запах марихуаны из вашего автомобиля… поэтому — да,
имеем полное право… так что выйдете из машины, сэр.
«Ну, думаю всё… как это бля произошло, что я вот щас вот отправляюсь
за решетку на пять лет? Сижу себе в машине, Стиви Уандера слушаю… ну на хера мне тот
пистолет сдался… Везде, везде следят за нигерами… если не камера, то сознательные
граждане…»
Выхожу, руки на капот, обхлопали, руки за спину, наручники — клац! Еще две
минуты тому назад я был свободным гражданином, меня ведь дома жена ждет с жареной
курицей, а я опять в наручниках. Да сколько можно!!
Вижу… второй коп полез под сиденье и вытаскивает оттуда пистолет. Аккуратно
так его пальчиками держит, показывает мне и улыбается… А я тебе скажу вот что… я
в тот момент увидел улыбку дьявола… вот в этом полицейском оскале я увидел, клянусь!
И марихуану нашли… мелочи… ну может грамм десять, они у меня в специальной
табакерке такой, на крышке гравюра Африки и флаг наш… «Вот зачем вы нас суки
с континента привезли триста лет тому назад? чтобы в тюрьме держать? Отпустите! Улечу
в Африку прям сейчас!»
Меня садят в круизер… аккуратненько так голову придерживают, заботливые…
чтоб не ударился при входе. Бац! — захлопывается за мной дверь! И всё! Я в тюрьме.
Если за тобой захлопнулась дверь полицейской машины, то знай — ты в тюрьме, даже
не сомневайся. Моли богов африканских или русских и вспоминай кто у тебя есть
с деньгами на свободе, чтобы вызволили под залог. Вспоминай… вспоминай всех… даже
тех, с кем десять лет не общался… Проси, клянчи… но выпроси денег. Надо выйти под
залог, дорогой мой русский… надо выйти и свалить срочно… через Мексику… через
Канаду… Нет… через Канаду опасно… лучше через Аляску. И там по льдинам…
в Россию… на свободу… в тайгу, к медведям.
Сижу я на заднем сиденье в круизере и вспоминаю, прокручиваю в памяти друзей
и родственников: у кого могут быть денюжки на bond. Да у кого они есть… только у драг
дилеров были, но их уже всех пересажали, дома конфисковали, а деньги копы и федералы
себе забрали. Это у тебя друзья наверное в фэйсбуке, а мои все в тюрьме или в могиле.
А они тем временем мою криминальную историю пробили, у них в машине есть
лаптоп и доступ к базам. А я раньше сидел конечно же, десять лет за грабеж… давно, лет
тридцать прошло, молодой был… да какой там грабеж, сумку у бабки выдернул
на парковке. Она из церкви шла, к своей машине ползет… а у нее такой огромный
перламутровый корабль, Ford Thunderbird. Я надеялся что в сумочке ключи, и пока она
сообразит… они ведь медленно соображают, ей наверное лет двести… то я и уехать
успею. Там одни колеса десять тысяч баксов стоили… я семью бы год содержал на эти
деньги… у меня ведь трое детей было… я в тридцать семь уже стал дедушкой»…
Тоней меня все время развлекал рассказами, только во время приема пищи от него
отдыхал. Рассказал еще, что имел четыре инсульта и два инфаркта. По нему не скажешь…
кроссы натянет, тряпицу черную обмотает на голову и давай качаться. Наполняет
пластиковые пакеты водой из крана, подвешивает их на швабру, получается штанга.
Позанимается часик, потом начинается парфюмерный ад: он очень любил мазаться, все
тело блестит, волосы набриолинены, в зеркало любуется, у него их три: над
умывальником, внутри шкафчика и еще одно заклеено на верхней полке, чтобы он мог
и лежа на себя смотреть.
*
I just called to say I love you… Я позвонил сказать что люблю…
*
Дреды Спутанные в локоны волосы
* Bond Залог
Продолжение следует.
|
