Катя, так звали девочку которая училась в нашей школе двумя классами младше меня. Помню, что еще до окончания школы я пиздец как боялся подойти и заговорить с ней. А она один раз неожиданно подошла и циркуль у меня спросила, так я сначала пёрнул со страху, потом смачно выматерился и, порывшись у себя в сумке, протянул ей требуемый аксессуар. Напоследок я ей сказал, чтоб она «занесла эту хуевину в тридцать пятый, после того как она ей нахуй не нужна станет». И чо это на меня нашло, я ведь раньше матом только анекдоты рассказывал, да и то в тех случаях где без него никак не обойтись. В общем, после того, как я бездарно просрал щедро дарованный судьбой шанс знакомства с объектом моего многолетнего платонического обожания, все мои дальнейшие мысли о Кате сопровождались чувством жгучего и невыносимого стыда.

И вот, хуяссе, именно сейчас, в этот момент, я стою и целуюсь с голой Катей. Целуюсь долго и сладко, а рука моя перебирает шелковистые волосики на ее аккуратной и безумно желанной пиздёночке. А сиськи то у нее какие! Кто бы мог подумать, что у худенькой Кати такие огромные сиськи?...

- Серёг, вставай давай, вставай пожалуйста, заебал уже, Муха сказал через пять минут не встанешь, он караул «в ружье» подымет. – в голосе молодого, почтительно, но настойчиво трясшего меня за плечо одновременно с извиняющимися нотками сквозила какая-то торопливая обреченность.
- Скоко время? – спросил я хриплым от сна голосом, усевшись на койке. Правой рукой я пытался угнездить в штанах свой твердый как камень, от того непослушный хуй, пылающий от возбуждения.
- Без двадцати четыре уже, прапор уже десять как минут в истерике бьется, тыж Муху знаешь.

Даа, с начальником караула нам сёдня не повезло. Я не знаю, чо там за карьерные проблемы были у прапорщика Мухаметшина по молодости, но с тех самых пор напугали его всерьёз и на всю жизнь. Этот человек жил в состоянии перманентного страха. И конечно как большинство людей в погонах, больше всего в жизни он боялся ответственности. Из всех четырех, Муха был единственным начальником караула, который выгонял меня проверять посты, полчетвертого утра – в то самое время, когда все живое не выдерживает и погружается в сон, а злой ночной мороз достигает своего пика.

Кое-как сладив с бунтующей мотовилой, я прошаркал в туалет, где поссав, еще минут пять стоял привалившись плечом к стене, ловя остатки сладкой дрёмы. Побрызгав на рожу холодной водой, я на цыпочках вошел в комнату часового КПП. Обесточив электрические запоры и заблокировав стальными штырями все три двери, разделяющие волю и неволю, рядовой Фатюшин сладко спал за столом, положив голову на смятую шапку. Тихонечко обойдя спящего, я открыл верхний ящик стола, где лежал весь дневной фатюшинский улов - штук пятнадцать разнокалиберных сигарет, которые тот настрелял у проходящих через КПП офицеров колонии и жуликов-расконвойников. Взяв одну штуку ярославской «Примы», я засунул ее за пришитый козырек своей шапки, а оставшиеся распределил так, чтобы отсутствие одной не сильно бросалась в глаза. Покинув владения спящего Фатюшина, я зашел на кухню, где зачерпнул из кастрюли оставшегося с ужина «кофе» – отвара молотого ячменя с добавлением сгущенки. Сделав прямо из черпака два глотка холодной приторной жижи, я вылил остатки обратно в кастрюлю. В комнату начкара я входил уже одетым и окончательно проснувшимся.

Увидев меня, маленький круглый Муха и без того суетливый, заплясал с удвоенной энергией и уронив пепел от сигареты себе на галстук запричитал: - Серёженька. ну чоже это? Ну как же так можно, Серёжа? Ну давай, родной, сходи-сходи. Пройдись, по кругу, ведь спят же, Серёжа. Спят ведь сволочи! Ступай-ступай давай, а то чож, тебя будят а ты спишь!
Не снизойдя до ответа прапору, я со скорбным лицом человека, посылаемого на верную гибель, вошел в его комнату, рванул вверх дверцу пирамиды, взял с ячейки свой автомат и так же молча вышел.

Вышел в караульный дворик, ох ты ебааааать-ковыряаааать! Блядь, да тут градусов сорок, не меньше! Ну Муха, ну урод блядь вот ведь пидор трясущийся! Да кто в такую холодину побежит, скажи ты мне? Этож полный пиздец жизни и здоровью! Посветил спичкой у градусника на стене - так и есть, минус сорок один Сэ! Выходя из караульного дворика, я замешкался в дверях, чтобы прицепить магазин к автомату, когда раздалось громкое дребезжание. Я глянул на светящиеся окна караулки и увидел там Муху, который сделав страшные глаза, бешено долбил по оконной раме и беззвучно матерился, поминутно грозя мне кулаком. Я раздосадовано сплюнул, отсоединил магазин и убрал его обратно в подсумок. После этого, предварительно убедившись, что за мной по прежнему внимательно наблюдают, я чеканя шаг, промаршировал к стенке пулеулавливателя, встал к нему левым боком и направил ствол автомата под углом сорок пять градусов, как того требуют воинские уставы. Рванув затвор, я громко крикнул, «Осмотрено» и при этом хватанул в легкие колючего морозного воздуха. Привычно надавив начинающими скрючиваться от холода пальцами по контрольному спуску и предохранителю, я присоединил магазин к автомату. Теперь оружие было заряжено по всем правилам. Закинув автомат за спину, я, печатая шаг, промаршировал через дворик, держа равнение на Мухину морду, маячившую в окне и, наконец, вышел со двора.

Когда я подошел к калитке, ведущей в запретку, от моего носа к губам сбегал ручеек соплей, брови, шапка и края поднятого воротника бекеши были покрыты белым инеем, а ляжки потеряли всякую чувствительность. Буркнув ругательство, что в очередной раз забыл ключ, я поддел дулом автомата решетчатую дверь калитки и она распахнулась, после чего я ступил в запретную зону периметра, ограждающего исправительно-трудовую колонию номер такой-то строгого режима с 810 жуликами на борту. «ОсУжденные» - так называют их офицеры колонии, «зыки» - так называют их наши батальонные офицеры, «жулики» – так называем их мы, солдаты-срочники.

-- Блядь, чож такой дубак то? – сказал я сам себе и вынув руку из рукавицы прикурил трофейную «примину». Из-за мороза горький дым оставлял во рту тошнотворный привкус и после двух затяжек я слегка побив послюнявленным пальцем по тлеющей сигарете бережно затушил ее и засунул обратно в шапку. Дойдя до первой вышки, я не обнаружил на ней никаких признаков жизни. Взбежав по лестнице я увидел то, что в общем-то и ожидал: завернувшись в тулуп, рядовой внутренних войск Сомов сладко сопел, усевшись прямо на полу. Рядом с ним, в небольшом наметенном на пол сугробе валялся автомат. Держась рукой за стену, я со всей силы ударил каблуком сапога ему «в душу». Сомов проснулся и с очумевшим видом предпринял неуклюжую попытку встать на ноги, однако я продолжал изо всех сил пинать его неуклюжую тушку. С таким же успехом я мог бы избивать ногами трактор - слой из надетых на Сомова тулупа, бекеши и телогрейки, надежно защищал его тело от любых посягательств. Знал это и я, а посему больше сам пытался согреться, чем наказывал нерадивого часового. Запыхавшись, я повернулся к пытающемуся встать на ноги Сомову спиной и принялся рассматривать простирающееся за забором морозное марево тундры. Брррр, жуть бля!
- Серёг, у тебя курить есть? – обратился ко мне как ни в чем не бывало Сомов, сумевший наконец приобрести вертикальное положение. Я вытащил ему свой недокуренный бычок.
- Покурим?
- Не, кури один, не хочу.
Схватившись за мохнатые от инея перила, я не касаясь ногами ступенек съехал вниз и уже собрался идти, когда Сомов перегнувшись через перила сказал: - Серег, извини пажалста, сморило меня что-то.
- Автомат не бросай, мудила! – дал я последнее указание Сомову и бодрой рысью зашагал дальше.

Окончание следует.