Легким страусиным перекатом Томаш прокрался к самой толстой ноге и быстро зажевал жирное белое мясо, обвисшее над резинкой короткого красного чулка.. Нога резко дернулась, что-то огромное двинулось прямо на Томаша, и пронзительные зеленые звезды вдруг взрезали его голову. Он только успел сказать"е", остальные буквы утонули в крошеве зубов и лицевых костей.

Сливовая жирнина долго и в упор рассматривала складывавшуюся в непонятные фигуры и вектора  перед  ее засахарившимся дупловатым рылом красную кашицу с рваными васильками на поверхности . " Вот же какая зловредная хуета", - тетка поскребла кривыми ногтями бесформенное вымя и, подумав, для верности еще раз всадила слоновье копыто в ту кашу, на месте которой еще совсем недавно красовалось аккуратное польское личико. "Дурак, блять",-  жирнина обиженно сплюнула и понесла виброном преобладающей тяжести  вовне.

Томаш, тем не менее, не собирался умирать. Стремительные зеленые вспышки стали потихоньку блекнуть, а из слабого мерцания заструилась ядовитая реальность, привинченная к Томашу намертво кровососущим поцелуем. 
"Нет!" - он слегка жевнул челюстью и поморщился. Осколки впились в десны. "Я доберусь до туши". Тело, змеясь, заструилось в направлении густого следа, оставленного в воздухе мясистой кучей поспешного ногоперебирания прочь.

"Я знаю, где она, - забрезжило в голове у "пше прошу пани до перделения", - ушла высаживать любимые клематисы".
Клематисы всходили и колосились, раскрывая влажные хоботки навстречу холодному сибирскому солнцу. Где-то поблизости тяжело дышало большое тело. Недолго ему оставалось думать,что оно немного живое. Уже летел навстречу стремительный вестник потустороннего позора, сообщить, что и по упокоении жыр не будет сокрыт от высочайшего взгляда. Вся подноготная, бесстыдно разобранная по сурово скроенным швам, вывалит свое желе для похотливых взглядов тех, кто надеется на преобладание чужого гниения. Из каких грехов соткалась та мерзкая атомная халабуда? Какие страсти точили гору живорожденного мяса, проедая ядовитые черные дороги вглубь массивных камменных гениталий с единственной живой молекулой красного цвета, чей глаз удивленно раскрыт в сходящуюся темноту бездны?

Как экскаваторный ковш, жадное нутро вгребало в себя худые детские трубочки, приколотые на конце маминой шпилькой. Цветом напоминает непомнящую себя детскую обиду внизу.  Вот и Томаш, бледный полячишко, прошел через горнило мертвого склепа и теперь клокочет жаждой мести. Роняет худые слюни с вкраплениями звука. А еще думает, что нельзя, чтобы требуха впитала весь воздух, которым дышат маленькие люди с еще неоформившимися пенисами. Не для себя, для других хотя бы.