Глава 2

Крадучись и зорко поглядывая по сторонам, как на ходовой охоте, шёл Спирька по лесу. Пока всё, вроде складывалось нормально. Туго набитый раздувшийся вещмешок врезался лямками в плечи. Это ничего, что тяжёлый стал. Сухари и тушёнка в дальней дороге не помешают. Жаль только что новые сапоги прямо сейчас обуть не может. Ничего, вечером зашьет дратвой разрезанное голенище, смажет обновку жиром из тушёнки и зашагает домой. Воевать надоело. Германец прет без остановки. А ходят слухи о том, что под немцами жить не так уж и плохо. Вон, говорят, в Белоруссии колхозы как работали, так и работают. Только без коммуняк.

Листовочку-то он себе немецкую припрятал на всякий случай. Написано там, что тот, кто её покажет – будет признан немецким правительством. К весне уж наверняка немчура до Урала дотопает, а он уже тут как тут: «Здрасте-пожалте! Давно вас с новым порядком ждём. Надоело на большевиков спину гнуть…»

Вот только, наверное, зря он Тимку с собой взял. Вроде и не очень молодой, взрослый семейный мужик, а обоссался от страха как щенок. Сейчас бредёт сзади враскорячку в мокрых портках. Малохольный какой-то. Винтовку бросать никак не хочет. Боится, чудак, что накажут за утерю оружия. Так и тащится с этой почти пятикилограммовой дурой. Хотя, на охоте эта штука незаменимая будет. Дурацкий штык, цепляющийся за ветки, снять да выкинуть, и тогда хоть на лося, хоть на медведя можно идти. Вот только по мелкой боровой дичи не сгодится…. Да это и не обязательно. Всякую мелочь в тайге силками ловить даже сподручнее...

А вот он наганом разжился. Хорошая машинка. Сунул Спиря её под живот за пояс штанов, и сверху подолом гимнастёрки прикрыл. Со стороны смотреть – совсем не заметно. Чуток только страшно – вдруг сам себе яйца отстрелит? Жаль, что в офицерском

ранце, который он на наших позициях потрошил, больше патронов не оказалось. Всего только семь в барабане….

Заполошный крик сойки заставил вздрогнуть. Что могло вспугнуть птицу? Вдруг, прямо как из-под земли, из негустого кустарника выросли три фигуры с винтовками наперевес.

- Стоять! Руки вверх! – от грозного окрика сердце ёкнуло. Попались!

Как же так? Он ведь специально вдали от просёлков лесом шёл. Заслоны заградотряда должны были по большим дорогам стоять. А вот так, среди леса? Эх-ма, провели старого таёжного охотника! Из-за Тимохи, наверное, это случилось. Прётся по лесу как медведь, трещит сучками так, что за версту слышно….

Чужие руки сноровисто охлопали под мышками, вдоль боков и по ногам. Каким-то чудом револьвер не заметили. Спиря с задранными вверх руками покосился вбок. Боец НКВД в новенькой, не обмятой ещё полушерстяной гимнастёрке, обшаривал Тимоху стоящего рядом.

Из дальних кустов вышли ещё два бойца с нацеленными винтовками. Похоже, влипли…

- Что в вещмешках несёте? – молоденький, чисто выбритый младший лейтенант в щегольских галифе, пошитых на немецкий манер с сужением выше колена, с ненавистью сверлил глазами Спиридона.

- Ну, дык… там ничего…, так, тушёнки чуток, сухари…, ещё концентрат гороховый…

- А ну-ка покажи!

Пистолет лейтенанта с взведённым курком целился прямо в живот Спирьки. Он, трясущимися руками, неловко стянул лямки с плеч и поставил вещмешок перед собой. Непослушными пальцами, ломая ногти и ёжась под колючими взглядами бойцов, распустил горловину. Прямо сверху сияли начищенными голенищами офицерские сапоги.

- Ах, мрази! Мало того, что дезертиры, они ещё и мародёрством занимаются! – ствол лейтенантского пистолета с хрустом врезался в скулу. Половина лица сразу онемела и стала теплеть тикающей болью.

- Нет, мы вас сволочей на месте расстреливать не будем, – продолжал злобно говорить лейтенант,

- Таких перед строем казнить надо, чтобы другим неповадно было! Так, Титов и Борисов, быстро отконвоируйте этих сволочей в штаб вместе с вещами и бегом обратно. Пусть там разбираются…

Глава 3

Стараясь идти так, чтобы мокрые ляжки не тёрлись друг о друга, шагал Тимофей по хорошо набитой лесной тропе. С его организмом творилось что-то странное: он опять напрудил в штаны, когда их остановил заградотряд. Мокрые штаны неприятно холодили и липли к ногам. Смрадный запах мочевины шлейфом тянулся за ним. Вонючая сырость стала натекать в ботинки, пропитав обмотки.

«Конфуз за конфузом со мной случается. Счас ссанина до пяток дойдёт и, как пить дать, мозоляки натру…. Эх, портяночки бы перемотать …» - отрешённо думалось Тимофею.

Задранные вверх руки сильно затекли. Но, только он пытался хоть немного опустить их, так тут же получал безжалостный укол штыком ниже поясницы от идущего сзади бойца. Его винтовка продолжала болтаться через плечо, неудобно повиснув прикладом вперёд.

Неожиданно, идущий впереди Спирька споткнулся, навзничь растянувшись посереди тропы, усыпанной сосновой хвоёй. Один из сопровождающих солдат подскочил к нему и, целясь из винтовки, приказал немедленно встать. Спиридон жалобно стонал и не спешил подняться.

- Ну что разлёгся падла! Встать немедленно! – конвоир начал раздражённо дёргать Спирьку за рукав гимнастерки.

- Ой! Не могу подняться, ногу вывихнул! Ой, не могу…. – дико заорал тот.

Когда из-за спины Тимофея решительно вышел второй боец, намереваясь помочь поставить упавшего дезертира на ноги, неожиданно грохнуло два выстрела. Спиридон, ловко крутнувшись, перекатился вбок и, не целясь, ещё два раза выстрелил из револьвера по конвоирам. Один из них, с удивлённым выражением на лице и густой струйкой крови, вытекающей из круглого отверстия под глазом, сразу осел вниз. Другой, покачиваясь, слабеющими руками пытался передёрнуть затвор винтовки. Пули, выпущенные из нагана, похоже, не нанесли видимого вреда. Не растерявшийся Спирька по-кошачьи метнулся конвоиру под ноги и опрокинул его на землю. Мгновенно вскочив, подхватил выроненную винтовку и с размаху всадил штык в костлявую спину, обтянутую сукном темно-зелёной гимнастёрки. Четырёхгранное лезвие застряло и никак не хотело вытаскиваться. Озлобленный Спиридон, орудовал винтовкой как вилам на сенокосе, но умирающее тело не хотело высвобождать смертоносную сталь. Тогда он, глухо хакнув, с силой навалился на приклад и пригвоздил дёргающееся в агонии тело к земле.

Тимофей, оторопевший от всех этих молниеносно развивающихся событий, продолжал стоять с поднятыми руками. Он не мог оторвать взгляда от раскачивающейся винтовки, торчащей из спины бойца и раскинутых крестом рук, мелко скребущих по земле.

- Свят…, свят…, свят… - непроизвольно шептали его трясущиеся губы.

Спирька, сверкая бешеными глазами, направил на него наган:

- Что ты сука, стоить как истукан? Достал ты уже меня своей простотой, землячок! На хрен ты мне нужен такой малохольный!

Смертельный ужас сжал сердце Тимофея. Черный зрачок револьверного ствола готов был плюнуться смертью. Толстый заскорузлый палец Спиридона с корявым, неровно обгрызенным ногтем, начал, слегка сгибаясь, давить на курок. Сейчас грохнет и всё! Всё, не будет больше ни зелени лесной, ни ласкового осеннего солнышка…. Не будет больше ничего…

Не соображая, что делает, Тимофей грохнулся на колени. Подсознательно стараясь уйти с линии выстрела нацеленного на него нагана, жалобно всхлипывая, он, зажмурив глаза, пополз по земле:

- Спиренька! Милый! Спиренька, не стреляй, не губи ты меня! Не стреляй, Спиренька!

Нащупав пыльную кирзу Спирькиных сапог, начал в исступлении гладить и целовать их, ежесекундно ожидая грома выстрела… Сапоги раздраженно дернулись из рук и один из них с размаху раскровянил губу.

- Ладно! Живи уж, - раздался сверху голос Спиридона.

- Вставай быстрей! Не ровен час, сбегутся на выстрелы энкавэдэшники! Пора мотаться отсюда!

До самой ночи бежали они наугад по лесу, стараясь уйти подальше от грохота прифронтовой канонады. Сумерки застали в глухом и мрачном овраге, по дну которого журчал крошечный лесной ручеек.

Спирька сразу же завалился спать под нависшей дерновиной, на сухом песке. Тимофея он не пустил лечь рядом, сказав при этом:

- Уйди в сторону зассанец, дюже воняет от тебя!

В темноте, наощупь, выполоскал Тимоха в ледяной воде штаны и исподние кальсоны. Развесил свою одёжку на кустах, бездумно просидел всю ночь, натянув на голые коленки гимнастёрку и трясясь от холода. В той стороне, куда село солнце, тревожно мерцали всполохи пожаров и глухо погромыхивало - то ли гроза, то ли раскаты артиллерийских орудий…

На ум пришли полузабытые слова, слышанные в детстве: «Матерь Божья! Пресвятая Богородица, спаси и сохрани мя…»

Странным образом молитва успокоила. На душе вдруг стало легче. Отступило чувство смертельной тоски, стыда за роковую ошибку, которую он, по своей слабости, совершил. Дезертирство не самый страшный грех. Бог не оставит его без своей помощи! Авось, всё образуется...

К утру удалось немного задремать. Снилась Тимофею мать- покойница, грозящая из тёмной, сырой могилы пальцем. Силилась ещё что-то сказать, но не могла, из раскрытого в смертельном оскале рта вырывались только хрипы и стоны….

От этих звуков он очнулся. Неподалёку храпел и бормотал во сне Спирька.

Солнце уже покрасило кровавым утренним светом верхушки деревьев. Начинался второй день их дезертирства. Тоска кольнула душу Тимофея. Что делать дальше, он решительно не представлял. Оставалась вся надежда на Спиридона. Ушлый прохиндей должен спасти его и себя из этой кошмарной передряги. Должен обязательно! Только на него вся надежда!

Проснулся Спирька когда солнце стояло уже высоко, однако утренняя прохлада ещё сохранялась в сумраке оврага. Тимофей, как неприкаянный, сидел возле ручья без штанов и, обхватив себя за плечи, раскачивался что-то бормоча.

Прислушавшись, Спирька разобрал слова молитвы и, зло сплюнув, подумал:

«Вот же послал бог в попутчики дурачка малохольного. Вроде, в деревне был нормальным мужиком, а сейчас словно с ума сошёл… молитвы бормочет, ссытся от страха … Блаженный какой! Не, при случае надо будет от него избавляться. Только не сейчас, пока в дороге-то он ещё может пригодиться…».

На память пришли рассказы о том, как беглые каторжане часто брали с собой молодого и здорового парня в качестве «бычка», в расчете прокормиться его мясом. Байки, конечно, это всё, но чем черт не шутит, если сильно припрёт, так придётся сожрать этого придурка. Он представил как разделывает, словно кабанчика, тушу Тимофея и

поморщился.… Не, человечье мясо, наверное, не сравнить даже с мясом старого хряка, есть его будет ещё противнее…

Как ни странно, от таких мыслей разыгрался аппетит. Вспомнив, что уже почти сутки они ничего не ели, он достал из мешка тушенку и сухари, завернутые в серую бумагу. Машинально хватанулся рукой за пояс и вспомнил, что финки у них, вместе с ремнями, отобрали вчера энкавэдэшники.

Матерясь, Спирька с трудом расковырял штыком от трёхлинейки консервную банку и, рискуя обрезать пальцы об острые жестяные края, с жадностью выел почти всё мясо. Остатки жира и жижу протянул Тимофею:

- Накось вот, подкрепись, землячок!

Тимоха искоса наблюдавший за ним, резво подскочил и с благодарностью схватил банку. Робко взял один сухарь и потянулся за другим, но Спиря звонко шлёпнул его по руке:

- Хватит с тебя! Харчи надо экономить!

Завтрак привел Спиридона в благодушное настроение. Со вкусом свернув и раскурив самокрутку, он разглагольствовал:

- Пробираться будем на восток, домой, на Урал. Без дорог, лесом да перелесками пойдём. Ничего, как-нибудь доберёмся. Мы, уральские робята, парни хваткие. Нас ничем не перешибёшь.… А ну скажи-ка земеля, много ли у тебя с собой припасов? Давай делись шамовкой, не жмися…

Тимофей стыдливо молчал, тщательно вымакивая изнутри жестянку пальцем и облизывая его. Спирька прекрасно знал, что никаких съестных припасов у него с собой не было: вчера, накануне атаки, последнюю банку консервов они доели вместе, а потом, брать продукты из чужих вещмешков, его земляк постеснялся.

- Ладно, хоть и малохольный ты, Тимоха, но со мной не пропадёшь! Видал, как я вчера с этими краснопёрыми разделался? Вот то-то же! Мог бы и тебя под горячую руку шлёпнуть. А что? Запросто бы мог, потому как ты существо есть бесполезное! Держись за меня и впитывай всё. Плохому я не научу.… А сейчас вот, на-ка, сполосни мне портяночки, да будем в путь-дорогу собираться.

Спирька споро зашил распоротое голенище офицерского сапога и переобулся, намотав свежие портянки. Другие, выстиранные Тимофеем, тщательно выжал и убрал в мешок. Потом швырнул пять банок тушёнки:

- На вот, положи себе. А то шагаешь, как фраер, налегке! Что у нас там с боеприпасами? А ну-ка проверь!

Тимофей осмотрел свою винтовку. Она оказалась пустой – он даже не заметил, когда энкавэдэшники успели её разрядить. Только в Спирькином нагане ещё оставалось три патрона. Не густо. Вот и весь их боезапас, не считая сапожного ножа, нашедшегося в вещмешке Тимофея. Подсумки с гранатами и патронами у них тоже вчера отобрали. Вместе с ними лишились фляг и сапёрных лопаток, висевших на поясах.

Больше всего Тимофей сокрушался о потере фляги – уж больно хороша была невиданная в деревне алюминиевая баклажка - вместительная, лёгкая, прочная, с надёжной пробкой. Не то, что стеклянные бутылки, в которых они брали на покосы квас или молоко, затыкая горлышко тряпичной пробкой. Мечтал Тимофей, что, вернувшись с фронта, принесёт домой эту диковинную посудину. А вот, не получилось....

У запасливого Спиридона, неизвестно откуда, оказался в вещмешки новенький кожаный ремень, и он застегнул его поверх гимнастерки, аккуратно заправив складки сзади. В офицерских сапогах, туго подпоясанный, выглядел он подтянуто и молодцевато, не то что Тимофей в расхристанной гимнастёрке, в непросохших солдатских шароварах, заправленных в заскорузлые от грязи обмотки. Закинув за плечи вещмешок и, не глядя на своего земляка, Спирька коротко скомандовал:

- За мной! - и они опасливо, стараясь не шуметь, двинулись в ту сторону, откуда утром взошло солнце.

Продолжение следует.