Всё происшедшее за последние дни вдруг показалось полузабытым страшным сном. Глядя в глубину бездонного неба, опрокинутого над сонной деревней, Тимофею вдруг поверилось, что вскоре всё будет хорошо. Вернутся они в родную деревню и заживут как и прежде: будут уголь для продажи жечь в лесных печах, зимой ходить на охоту, а летом мыть золото в звонких таёжных ручьях. И никогда больше в его жизни не будет ни войны, ни обоссанных штанов, ни жутких исковерканных трупов, на которые он уже успел насмотреться. А жена его, озорная Раечка, обязательно, помимо первенца, родит ещё ему крошечную девчушку с белокурыми косичками и звонким заливистым смехом.

Пред глазами встало искажённое плачем лицо несчастной дочери хозяйки, в чей дом они ворвались как разбойники. Он покосился на тёмные бревенчатые стены, за которыми стервец Спирька творил своё стыдное и похотливое дело. Хотя, если честно, где-то в глубине души, он немного завидовал ему: как бы хорошо было сейчас, в обнимку с гладкой бабонькой, утонуть в пышной, хорошо взбитой перине. Гусиный пух на такие перины обычно собирают десятилетиями, любовно сортируя самые тонкие и мягкие пёрышки и готовя их своим дочерям в приданое. У него дома была точно такая же. А как приятно было бы ощутить телом, усталым от заскорузлого и пропотевшего белья, гладкость отбеленных льняные простыней. Вспомнилось, что от деревенской постели всегда пахло душицей – травой, которой все бабы любят перекладывать постельное бельё… А потом бы просунуть руку меж взмокревших женских ляжек, и …

Тимофей зло сплюнул. От таких мыслей и до греха недалеко! Бесцельно побродив по двору, он, ругая себя за любопытство, подошёл к стене и осторожно приложил ухо к бревенчатому срубу, там, где брёвна входят в пазы. В таких местах стена самая тонкая и можно услышать всё, что происходит в избе. Внутри было подозрительно тихо.

Тимофей не знал, что делать. Спирька, наверно, сладко спит под боком у деревенской красотки, а он, как дурень, топчется во дворе, да ещё пытается подслушать, как его пронырливый земляк бабу охаживает.

Неожиданно, внутри избы громом грянул револьверный выстрел, за ним другой. В ночной тишине даже толстые бревенчатые стены не смогли заглушить их, и, казалось, что эти страшные звуки разнеслись по всей деревне. Тимофею представилось, что сейчас из соседних изб повыскакивают мужики с вилами и за их разбойные дела накажут страшной казнью. Деревенские законы суровы и нашкодивших чужаков наказывали везде одинаково.

В детстве ему пришлось один раз видеть, как топили конокрада в выгребной яме. Швырнули его туда мужики и с матюгами кололи вилами, заставляя нырять и глотать дерьмо, пока он не перестал высовываться. А потом просто закопали яму и поставили нужник в другом месте. После этого ужасного зрелища, маленькому Тёме в кошмарных снах долго ещё снились безумные глаза конокрада на окровавленном бородатом лице, облепленном нечистотами.

Вдруг входная дверь со стуком распахнулась и оттуда выскочил Спирька с двумя объёмными узлами в руках.

- Бежим скорее, - на ходу крикнул он и странной походкой резво побежал в сторону леса.

Глава пятая

Тяжело дыша, они упали в кустах, где вечером запрятали свои вещмешки. Тимофей оглянулся и обомлел – там, откуда они только что прибежали, ярко светилось зарево разгорающегося пожара. Было отчётливо видно, как языки пламени вырывались из оконных проёмов и жадно лизали крышу из потемневшей соломы.

В груди опять что-то словно оборвалось

- Тт… ты, избу поджёг? – едва выговорил он трясущимися губами.

- Да ничего я не поджигал! Само загорелось! Керосин, понимаешь, из лампы пролился… А эта сучка чуть без глаз меня не оставила! Да ещё и укусила, падла! – забормотал Спирька, вытираю лицо рукавом гимнастёрки. Только сейчас Тимофей увидел кровоточащие багровые полосы, наискось пересекающие лоб и щёки. Не обращая внимания на своего спутника, Спиридон спустил штаны и озабоченно стал копаться у себя в паху, пытаясь что-то разглядеть при лунном свете, чуть слышно матерясь и шипя как от боли.

- Спирька! Гад! Ты же живых людей спалил! – вне себя от ужаса, Тимофей подскочил к нему.

- Кто тебе сказал, что они живые? Не, я ж не зверь какой, живых жечь. Я их сначала из нагана положил…. – он спокойно поднял голову,

- Бабы стерва ещё та, чуть скопцом меня не сделала, куснула как собака бешеная, а девчонку её совсем не жалко – у неё ж, оказывается, совсем ног нету. Чо ей на свете зря мучиться?

Не соображая, что делает, Тимофей набросился на Спиридона и как в бешенстве начал его душить. Под пальцами захрустела гортань, а сильное жилистое тело земляка выгнулось дугой, забившись под ним. Они покатись по траве и тут грянул выстрел. Что-то сильно ударило в колено, нога сразу стала неметь. Спирька, извернувшись, хлёстко

ударил револьвером в висок. В глазах поплыли огненные мушки. Тимофей разжал пальцы, попытался вскочить, но левая нога неловко подвернулась и он упал на спину. Тупая ярость тут же сменилась страхом. Подняться никак не получалось. Опираясь на руки, он, не отрывая взгляда от своего противника, попытался отползти прочь.

Надрывно кашляя и держась за горло, Спиридон встал на ноги, подтянул галифе, не спеша достал из принесённого узла большой деревенский нож. Пальцем попробовал лезвие и ухмыльнулся:

- Тупой как валенок! Оно и понятно - баба без мужика жила, наточить-то некому…

Взглянул на Тимофея и на его неестественно вывернутую в колене ногу:

- Пристрелить бы надо тебя землячок, только патронов больше нету. Последний истратил, да ещё ненароком по ноге попал. А тупым ножом резать неохота. Считай твоё счастье. Ладно, лежи здесь и подыхай как собака. Прощай!

Он надел на плечи свой вещмешок, в обе руки взял по узлу и, неловко расставляя ноги, странной походкой зашагал вглубь леса в сторону алеющей над верхушками деревьев полоски рассвета.

Продолжение следует.