Первоисточник тут: http://www.bg.ru/stories/10098/

В редакцию БГ поступили записки англичанина Чарлза Броула, проработавшего несколько лет в России и неожиданно для себя заставшего удивительные события марта 2012 года до и после президентских выборов. БГ публикует этот странный текст, сохраняя особенности оригинала. Судьба Броула на данный момент неизвестна.

…Длинная обледеневшая улица. Под ногами месиво из грязи, обрывков плакатов, лис­товок, почерневших белых лент. Вдалеке видна толпа, по обочинам стоят брошенные КамАЗы, троллейбусы, перекрашенные в белый цвет, автобусы без номеров. Вдалеке я слышу выстрелы. Идешь так, как ведет улица. И на звук.

…Я прилетел в Москву 27 февраля, еще в Лондоне успев договориться о паре интервью. Картина была более-менее ясна. Все, кто мог и хотел, уже все написали, и я за­мыкал длинный список коллег — авторов текстов про dvizhuhu, путающих в своих репортажах картинки из Афин и Москвы, Пархоменко с Чхартишвили, Кургиняна с Говорухиным. Буквально накануне моего отъезда вышло большое интервью с главными оппозиционерами. С обложки смотрел Навальный, вынос гласил: «Мы умеем считать».
Я явно опоздал, но редакционное задание казалось простым: была нужна статья о городе накануне и после президентских выборов. «Нам просто нужна картинка», — сказал главред, что значило «дай обзорную статью и дуй обратно». Через час в кар­мане лежал билет, на следующий день в паспорте стояла виза.

…Вечер у N. Споры о выборах. Споры о доверенных лицах. Споры о митингах. В воздухе висело усталое напряжение: как будто все разом задержали дыхание, приготовившись прыгнуть в холодную воду. Что меня удивило — никто больше не говорил про эмиграцию. Мода на отъезд прошла. Все чего-то ждали. Ждали и чиновники Газпрома, с которыми я по старой дружбе напился в «Уилльямсе», ждали захмелевшие девушки с безвкусными белыми лентами, встреченные мною в курилке оппозиционной радиостанции и пытавшиеся выяснить, не хочу ли я угостить их «Белым русским» в своем номере. Кто-то из коллег-французов назвал эти недели «временем великого ничего не понимания». Что делать, что будет, кто прав — никто не знал.
Я уже был в Москве пару лет назад, но от того города, с разряженностью и необязательностью любого события, откуда я мечтал перевестись куда угодно, не осталось и следа. Воздух спрессовался, сжался в кулак.
Я поймал машину и поехал в гостиницу. «Здесь никогда ничего не изменится, не ссы», — сказал мне усатый водитель и грязно выругался.

…То ли первого, то ли второго марта стали появляться эти афиши. Белые листы бумаги, на которых не было ни одного слова. Говорят, поймали двух или трех подростков, которые их развешивали, но быстро отпустили: они утверждали, что это движение за чистую Москву и «вешать чистые листочки весело». Эти листовки так же внезапно исчезли, как и появились, оставив какое-то легкомысленное или даже хулиганское чувство — «что это было?». Блокада всеобщего ожидания как будто бы немного прорвалась. Обсуждали в кабаках.

…4 марта я проснулся с резкой головной болью. «День тишины» в Москве накануне выборов — как проводы в армию: пьет весь город. То ли потому что все улицы были завешены плакатами с изображением выживших из ума режиссеров Говорухина и Ми­халкова и слоганом «Я иду голосовать за родину против еврожуликов», то ли из-за страшной истории с тагильскими рабочими, поезд которых потерпел крушение по вине некоего американского инженера, то ли из-за высылки Макфола — но атмосфера была так наэлектризована, что даже у самых оголтелых nesoglasnyh не было сомнений: завтра все, начиная от аптечных ларьков и заканчивая уличными фонарями, проголосуют за Путина, лишь бы прекратились этот накат и истерика.
Я включил Russia Today, канал, название которого с подачи либералов стало нарицательным для всей местной пропаганды. Показывали материал из Санкт-Петербурга. Во время ремонта на одном из заводов была пробита стена, обнаружена библиотека XVI века. Вдруг забыв о бесценных фолиантах, камера вернулась в студию. Диктор, запинаясь, сообщила о задержании 354 наблюдателей на выборах — у всех нашли кокаин. Потом показали автобусы, в которые грузили преступников. «Операция продолжается, выявляются новые случаи преступных действий».

…Я объездил несколько избирательных участков, встречал там своих мрачных и не выспавшихся коллег. Наблюдателей почти не было: многие были выведены под тем или иным предлогом. Видел, как одна девушка, наблюдатель от красных, когда ее попытались вывести, опрокинула избирательную урну и вцепилась в волосы начальницы ТИК. Дружинникам и милиционерам пришлось сильно постараться, прежде чем они ее скрутили. Вечером с другими иностранными журналистами решили собраться в Noor Bar, модном месте в центре города. Никто ничего не понимал. Сонное похмельное воскресенье, холодные улицы, кутающиеся в шарфы редкие прохожие. Запотевшие окна кафе, постепенно наполняющиеся людьми — либо какими-то притихшими, либо, напротив, натужно смеющимися.
Что передавать в редакции? Вроде все спокойно. Ну да, провокации были. Трех-четырех активистов с плакатами «За честные выборы» забрали в отделения и — правда, по слухам — по дороге туда жестоко избили в автобусе. Да, не работало несколько нелояльных сайтов: телеканал «Дождь», газета «Коммерсантъ», бизнес-портал «Слон». Так называемые DDoS-атаки, о которых писали еще в декабре и которые уже никого не удивляли. По главному оппозиционному радио «Эхо Москвы» весь день крутили классические концерты и читали романы писателей-фантастов Стругацких, только раз в два часа прерывая это информацией экзит-поллов. Путин побеждал. Путин ­уверенно побеждал в первом туре.

…События понедельника, вероятно, потому и показались такими естественными, что накануне их никто не ждал. Но нельзя месяц находиться в состоянии маниакально-депрессивного психоза со всеми его подъемами и спадами, сначала кусать санитара, а после целоваться с ним, а затем, пролежав сутки уткнувшись головой в подушку, в один отдельно взятый понедельник встать в 9 утра, надеть свой обычный рабочий костюм, взять портфель и поехать в офис. Или можно. Но в 7 часов вечера ты окажешь­ся на Лубянской площади.
Странным образом, хотя похожие истории мы проходили не раз, они всегда удивляют. Я помню, как писал о развитии движения Occupy Wall Street, какая это была лавина. Люди, которых сложно было заподозрить в схожести взглядов, вдруг объединялись. Моя ленивая заметка о московских настроениях за одни сутки потеряла всякий смысл: либо вся многомиллионная Москва стала креативным классом, либо этот класс и вправду обладал какой-то фатальной бациллой заражения, но мертвый город вдруг сложился в симфонию. В одну точку вдруг начали стекаться люди, которые прежде не хотели знать о существовании друг друга, соседи по лестничным клеткам, десятилетиями не здоровавшиеся, соседи по пробкам, годами закрывавшиеся друг от друга стеклами.

…В понедельник с утра у меня была запланирована встреча с гражданскими активистами. Я поймал частника и уже через 15 минут был в каком-то кафе в районе «Профсоюзной». Напротив меня сидел Давид П. — человек с перебитым носом и сломанными пальцами, который всю последнюю неделю регулярно попадал в списки задержанных на акциях протеста, и один из тех, кто накануне стоял у здания ЦИК с плакатом «Долой диктатуру». Он рассказал, что работал раньше в компании «Евросеть» и ре­гулярно ездил в Гоа заниматься серфингом. Последней каплей стал предвыборный ролик, в котором актриса Хаматова со слезами на глазах говорит, что пойдет голосовать за Путина. Он считает, что выступить за Путина ее заставили, в каком-то блоге он прочел, что все это шантаж и что якобы, если б она не поддержала Путина, ее благотворительный фонд расформировали бы. Этой истории уже больше месяца, но ее обсуждают все и повсюду. Даже в среде оппозицонеров-пассионариев, готовых растерзать другого актера, Евгения Миронова, за то, что он якобы продался Путину за новое здание театра, — даже там никто не осмелился осудить человека, возглавляющего фонд помощи больным детям. Будь я писателем, я бы решил, что все это воплощение метафоры про дракона, пожирающего детей. «В России это не метафора! Почему даже жизнь детей у нас зависит от Путина? Так и запишите», — сказал мне Давид.
Теперь задним числом я понимаю, что именно история Чулпан Хаматовой стала тем ружьем, которое выстрелило в Москве 5 марта.

Застрял в пробке. У водителя работало все то же «Эхо Москвы», где теперь уже безостановочно крутились симфонии Рахманинова. Важная в мифологии города радиоволна уже больше недели перестала функционировать как информационный канал — после стремительного захвата совета директоров и столь же стремительного ухода всех сотрудников. В кабаках говорили: если человек привык получать каждый день информацию и мнения, сказанные одними и теми же ведущими, в день, когда он их голоса не услышит, он выйдет на улицу их искать.

…У здания ЦИК я был около шести вечера. Почти стемнело. Из огромных окон изящного здания лился неприветливый холодный свет. На фасаде — грязный флаг РФ. Вокруг сотрудники ОМОНа, отдельные корреспонденты. И вдруг — толпа. Черкасский переулок сразу, как в кино, заполняется людьми. Я вижу флаги — красные, белые, черные, не разобрать. Не слышно ни единого слова. Толпа стоит в полнейшем молчании. Только автомобили сигналят на соседней Лубянской площади.
Вооружившись журналистским удостоверением, я пробираюсь сквозь толпу и выхожу на Лубянку. 19.15. Кто-то рассказывал, что в тот первый день вышло 700 ты­сяч, кто-то говорил о миллионе. Я пробирался сквозь это облако людей — мужчин и женщин, старых и молодых. Попытки полицейских загнать их на обочину были тщетны.
Толпа медленно двигалась от Театрального проезда через всю площадь вдоль Политехнического музея и дальше, дальше, к бульвару, и там сливалась с другой толпой. Конца и края этому морю не было видно. Где-то у Думы замерли автомобили. Звуки сирен, гудков, вспышек, битого стекла сливались в один длинный бесконечный гул.
Этот митинг или шествие длилось три дня. Центр города был парализован.

…Я хорошо запомнил 7 марта. На этот день у меня был обратный билет. Разумеется, я никуда не полетел — и даже если бы захотел, это было бы затруднительно: автомобильное движение в центре города фактически прекратилось. Мне удалось выменять у дворника старый советский велосипед «Десна», хоть в слякоть пользоваться им было крайне неудобно. Корреспонденты Le Monde придумали более изысканный способ: передвигаются на лошадях, нанятых за сумасшедшие деньги у сотрудниц цирка.
В те дни было сделано не одно состояние: рассказывают о предприимчивом студенте, заранее выкупившем в долг большую партию утепленных стелек и за день ставшем богатым человеком.

…Захватили редакцию «Коммерсанта». В знак солидарности все центральные газеты в тот день вышли с пустыми полосами. Яркий жест, но в условиях дефицита информации было ощущение тотальной информационной блокады. Журналисты передавали друг другу свежие сплетни, каждая из которых была слишком абсурдной и для правды, и для вымысла. Вот главный бытописатель Путина Андрей Колесников отказывается работать в президентском пуле. Вот пресс-секретарь бывшего президента Наталья Тимакова становится гендиректором Первого канала. Неожиданно себя повел Первый троллейбусный парк. За одну ночь все троллейбусы были перекрашены в белый цвет.

…Стояние вокруг ЦИК, на Лубянке и на бульварах, редкие стычки с полицией, чеченский ОМОН и отряды рабочих с Урала, выстроившиеся кольцом вокруг Кремля. Красивая картинка, которую мы все, работающие здесь, в Москве, пытались адекватно передать, как ни странно, оказалась лишь фоном. Наверное, главной новостью недели стал легендарный эфир 8 марта. Проехав от «Марриотта» до Сокола на велосипеде и прокляв все на свете, я наконец сумел уговорить угрюмого армянина отвезти меня за безумные деньги к «Останкино». Слух о том, что вечером будет спецвыпуск новостей, ходил по Москве уже сутки. «День честных известий» длился час: ведущие вечерних новостей на госканалах выпустили беспрецедентно честные новости. Если у кого-то из жителей Москвы и был шанс не знать, что творилось в городе последние три дня, то теперь об этом знал весь мир. Стендапы с Лубянской площади, реальный итог президентских выборов (у Путина 21 процент, 47 процентов — испорченные бюллетени), покаянное обращение судьи Егоровой, фрагмент заседания правительства, на котором не было сказано ни единого слова, новости о фильтрационных лагерях в Капотне и Химках и трогательное «Учредительное собрание жильцов Бибирева». Всем было очевидно, что это последний эфир, который мы увидим.

…Новости теперь узнают через YouTube: сотрудники РИА «Новости», вышедшие из-под контроля руководства, установили несколько каналов с десятью камерами в городе. Из федеральных работает только ТНТ. Так я узнаю о решении Путина создать общественное телевидение и назначить его гендиректором Парфенова. В YouTube распространяют ролик, где Парфенов, стоя в толпе у Лубянского камня, в качестве комментария к решению президента показывает неприличный жест.

…Снова ударили морозы. Судья Данилкин выпустил коммюнике, подтверждая, что приговор Ходорковскому был ему продиктован. Более ста тысяч детей были забраны из школ на домашнее обучение в знак протеста против реформы образования. На 12 марта назначено новое шествие, весь город в листовках, на которых написано «Мы себя представим 12 марта», «За ненасильственное правительство», «Вся власть Учредительному собранию Бибирево». С утра говорят о том, что путинское правительство подписало срочное решение, какое — никто не говорит.

…К началу шествия я опоздал. Проспав, выкатываю свой велосипед, но бросаю его на полдороге. Передо мной длинная обледеневшая улица. Под ногами месиво из грязи, обрывков плакатов, листовок, когда-то белых лент. Вдалеке видна толпа, по обочинам стоят КамАЗы, троллейбусы, перекрашенные в белый цвет, автобусы без номеров. Слышны выстрелы. То ли ружейные, то ли фейерверк. Иду прямо — так, как ведет улица. На звук.