В церкви, к счастью, было малолюдно, служба не шла. Специальный церковный запах тут же живо воскресил а памяти Палыча детские годы, когда бабка Клавдея брала его иной раз с собой «во храм», как она говорила, куда наведывалась она изредка по разным душеспасительным надобностям. Перво-наперво, отбив все положенные поклоны, бабка шла к конторке у входа и подавала поминание за усопших родственников. Поскольку писать вдова была не горазда, да и глаза в полумраке подводили совсем, важное дело составления мортиролога поручала она Родьке. Первым номером шёл, знамо дело, геройский однорукий супруг ея, «мученическую смерть прияша убиенный раб Божий Пантейлемон». Так велела она величать покойника. На вопросы Палыча про то, что такое «прияша», бабка давала ему украдкой подзатыльник, подносила палец к губам и указывала глазами на поблёскивающие в полутьме оклады икон.

У Палыча немного отлегла при этих воспоминаниях робость и он с уверенным видом заядлого прихожанина прошёл к раскинувшемуся у входа длинному прилавку. Взяв листочек и карандаш вывел, как учили: «мученическую смерть прияша раба Божия Маслова». Подумал немного, записывать ли сюда своих отца, мать, деда и бабку и решил, что нечего им делать в такой компании. Подумал ещё и зачеркнув Маслову дописал «Швайнбуттер». Не путём это, начинать большое дело с попытки наебать. Главное - кого? А то Господь не знает, что вчера вечером в пятом корпусе двадцать четвёртого дома по улице Судакова, в 216-ой квартире на первом этаже Рассольников Швайнбуттера выпилил.

Палыч протянул записку стоявшей за прилавком то ли монашке, то ли волонтёрше из приходских, с изнурённым до истончения всеношными бдениями и знаменным распевом ликом. Мельком глянув в записку, та ткнула карандашом в Швайнбуттера:
- Нету в святцах такого святого имени. Немка чтоли крещёная поволжская? Из тех, что ракеты в войну зелёные пускала для фашистов?
- Да бес её знает, - пожал с деланным недоумением Палыч – старуха, как старуха. Может, и пускала…Я не родился тогда ещё.
- А убиенная почему? Это вы убили-с?

Но Палыч был уже стреляный воробей! Подозревая, что сейчас разговор опять свернёт на выебанного каким-то маньяком князя Юрия Долгорукого, в этот раз решил не рожон не лезть.
- А Бог знает, кто убил, – ответил уклончиво – я свечку не держал.
Свечку-то он и вправду не держал. Топор держал, было дело. Но не орать же об этом, раз не спрашивает никто. Мельком поднял глаза на образ, висевший на стене. Ему показалось, что тот смотрит на него с одобрением: «Молодец, мужик! Не врёт ни разу. И Швайнбуттера честь по чести записал, и про то, что «где надо» всё известно сказал, и про свечку не соврал…Молодец! Только вот что же он про Анищенку-то ни гу-гу?»

Палыч спохватился.
- А можно ещё дописать? – Заискивающе глянул в строгие глаза прислужницы.
- Пиши, изверг. – Сухо бросила в ответ сквозь зубы та.
Монашка прочла вновьнаписанное «мученическую смерть прияша раба Божия Анищенко О.О.», недовольно пожевала губами, но вопросов больше задавать не стала. Приняла записку, достала калькулятор, тетрадку с какими-то таблицами и углубилась в подсчёты.
- Значится так, молодой человек, поминание выйдет вам в семь тысяч триста сорок два рубля. Без учёта НДС.
Палыч прямо дара речи лишился на несколько секунд. Придя в себя только и сумел выдавить, запинаясь на каждом слове ошарашено:
- Эт…Оно что?... Да нет…Куда же так-то… Да разе…Да нет, нет… Откудова?
- Оттудова. – Огрызнулась келейница. Водя пальцам по стокам таблицы начала перечислять. – Базовое поминание – 700 руб/душа, за поминание крещёных инородцев наценка – 800 руб, поминание поволжских немцев, оказывавших в глубоком советском тылу разного рода шпионскую, диверсионную, пропагандистскую и иную помощь немецко-фашистским захватчикам – 1540 руб, за сокрытие от правоохранительных органов факта совершённого преступного деяния, предусмотренного статьёй 105 УК РФ – 1401 рубль. Итого: 7342 рубля.

- Постой, постой, постой! Ну-ка дай-кося… - Немного очухавшийся Палыч выхватил из рук клерикальной нормировщицы калькулятор и прейскурант. – Тааак… Ага…Прально. Это тож прально…Аааа! От оно где! Ты что же, мышь церковная, мне два раза крещёных инородцев пощитала? Один Швайнбуттер у меня! Ты что же, под шумок и Анищенку в инородцы? А?!
- А куда ж её, Анищенку твою. – Спокойно возразила с сардонической усмешкой служительница Моммоны. – Инородка и есть. Хохлушка. Где это ты у русских фамилии на «о» видал? В школу-то ходил, нет? Помнишь писателей великих русских? Пушкин, Толстов, Достоевский, Пильняк, Эринбург…А Шевченко твой кто? Шевченко, Тарас Григорьевич, велий украиньскiй писмэнник. Хохол. На «о» потому что фамилия такая. Вот и нехрен тут мне про «два раза». Сколько было, столько и посчитала.

- Так они ж, хохлы-то, славяне, братья нам… - Дал задний ход под напором железной логики и образованности Палыч. – Бердичев вместе с нами освобождали, сам Георгий Константинович Жуков – Маршал Победы, в своём штабном Виллисе везде с собой генерала хохла Ерёменко возил по разбитой вражескими снарядами грунтовке…
- Нам-то, может, и братья. А вот тебе… - Теперь уже с презрительной умешкой сверкнула на Палыча сектантским фанатическим глазом просвещённая ортодоксалка.
- А что мне? – Насторожился он.

- Да ничего, так. Ты кино «Брат 1» смотрел? – Пошла издали, намёком стервозная кассирша.
Как будто током ударило Палыча. Зазвенел в ушах Ольгин голос: « … Вспомнила вдруг про «гнида черножопая». Помните, в «Брат-1»? « Не брат ты мне, гнида черножопая…» У Вас тут такая чернота…На жопе…Ахахахаха!». Ярость медленно стала застить глаза.
«Нет! Не здесь, только не здесь, не сейчас! Я её, гниду, после службы прищучу. И жопу покажу, и какие такие гагаузы «турки», и братскую дружбу всех народов Эсэсэр» - С трудом взял себя в руки и с напускной развязностью ответил:
- Смотрел, смотрел. Не дурей тебя, овца Божия. Ты давай хватит языком тут лязгать, чай не работе. Выписывай, чёрт с тобой, сразу на двух инородцев крещёных.

Пока будущая жертва с видом победительницы заполняла приходный кассовый ордер, Палыч от нечего делать и для чтобы окончательно успокоиться взялся полистать прейскурант. Не все слова были ему понятны, но общий смысл он ухватил верно – великий молитвенник и заступник всем скорбящим и страждущим был отец Cергiй.
С непонятным благоговением и суеверным страхом вчитывался Палыч в графы документа.

«Молебны на всякую потребу:
о благоприостановлении гонений прокураторов, аки Пилат Понтийский, и иже с ними слуг иродовых
о благоотверзновении врат узилища фараонова
о благоотступлении от ны мытарей кесаревых
о благовручении мзды фарисеям и книжникам в судилище их неправедном
о благоотчуждении у братий и сестр кровных тех благодатей земных, кои родители усопшие стяжаху
о благоразрешении брани с татями и супостатами солнцевскими
о благоохоронении дома и торговли всякой татями и супостатами солнцевскими
о благоразрешении брани с татями и супостатами гольяновскими
о благоохоронении дома и торговли всякой татями и супостатами гольяновскими
о благоразрешении брани с татями и супостатами тамбовскими…»

Из длинного перечня пунктов о благоразрешении и о благоохоронении, Палыч с удивлением узнал, что бывают ещё тати и супостаты уренгойские, надымские и даже нарьян-марские.
Дойдя до пункта «о благообретении грамоты на управление колесницею» он отчеркнул грязным ногтем строку до суммы пожертвования. Сорок тысяч, как и рассказывала намедни старуха Маслова про племяшку Катьку. У Палыча отлегло от сердца. Значит, не наёбывает отец Cергiй-то сирых и страждущих, не берёт в карман и доли малой за радения свои и подвиг веры ради ближних братий и сестр своих. Всё честь по чести, как и прописано!

Один только параграф смутил Палыча и заставил задуматься, прикидывая, хватит ли добытых под матрасом у старухи Масловой денег для осуществления заманчивого предложения «о благопереходе из народа гагаузского в образ и подобие человеческое» с заявленной стоимостью в сто двадцать тысяч целковых.
Из раздумий его вывел елейный голосок паскудной богомолки:
- Ещё чего-нибудь заказать желаете? – Она указала глазами на прейскурант.
- Желаю. Только не нашёл я тут у вас про дело своё. Как быть-то в таком разе? – Примирительным тоном ответил Палыч.
- О благоутолении специальных скорбей, это нужно с батюшкой отдельно. Оплата по договорённости. Это уж как он решит, раз дело многотрудное.
« Хуясе, - подумал про себя Палыч – а благопереход из гагаузов в человека, это тут типа как два пальца обоссать? Копеечный вопрос? Это почём же тогда моё дело выйдет?»
Очень полный, если сказать очень и очень мягко, мужик, в чёрном костюме и рубашке, сопя и обильно потея подвалил вдруг к конторке.
- Ну что, раба Божия, сколько там в кассе? Мне ехать пора…
Черница засуетилась, достала из-под прилавка несколько пачек разного достоинства купюр, перетянутых резинками, торопливо стала складывать в поданный раскрытый портфель.
- Тьфу, мелочь одна. Десятки… – Недовольно прохрюкал толстяк и перехватив взгляд Палыча, внимательно следивший за процессом инкассации, с неудовольствием в голосе хрюкнул теперь в его сторону – А тебе чего, браток? На деньги посмотреть зашёл? Так поди стань у метро с кепкой, там и посмотришь на настоящие железные деньги от христиан добродетельных, самаритян милосердных.
- Да нет, я… - Сробел вдруг Палыч
- А это к вам, батюшка, по специальной скорби молебном интересуется.- Пришла на выручку недавняя врагиня.
- По специальной? А денег-то собрал, страстотерпец? – Усмехнулся с издёвкой поп.
Палыч молча расстегнул молнию на своей сумке-сосиске и показал содержимое.
- Так что ж мы здесь стоим, честной отче? – Изменившимся до неузнаваемости елейным голосом обратился к Палычу отец Сергiй. - Пройдемте в алтарь. Удобно вам сейчас? Несть у пастыря долга важней, нежели окормление паствы страждущей…