За окном было уже темно, но света далеких фонарей было достаточно, чтобы силуэты Засранцева (никто не верил, что это настоящая фамилия, а не дурацкое погонялово) и человека, привязанного к дереву, выделялись на фоне старых гаражей и сараев. Привязанный что-то жалобно мычал, а Засранцев столь же равнодушно отвечал ему, что он больше не намерен терпеть ничего подобного.

Прислушиваясь к их разговору, покойник понял, что в общих чертах дело сводилось к следующему. То ли бывший, то ли беглый зек, живущий в этом квартале, дал по морде пьяной слепой женщине, когда она, ничего не подозревая, возвращалась к себе домой, отобрал у нее очки и, может быть, что-то еще. Каким-то образом Засранцев обезвредил нарушителя и теперь читал ему нотации. Бедняга ничего не понимал, ну почему его просто не отпиздят и не отпустят с богом? Засранцев отвечал, что ему к такому говну прикасаться противно и что для этого есть милиция. "Посмотри на себя, - втирал Засранцев, - весь какой-то трипперный, подуй - и полетишь, кому ты нужен? Мне? Слепой женщине, которую ты ударил и ограбил? Тому чуваку, квартиру, которого ты обокрал?" - при этом Засранцев махнул рукой в сторону покойницкого окна и покойник придвинулся поближе к стеклу, чтобы разглядеть человека, который в прошлом году бомбанул его берлогу три раза подряд, то взламывая дверь, то высаживая окно, и вынес оттуда практически все, что там было. Жалкая фигура, привязанная к дереву, не вызывала жажды мести. Вскоре вокруг нее собралась толпа и Засранцев, повысив голос так, чтобы слышно было всем, прочел собравшимся лекцию о том, какой, по его мнению, должна быть справедливость.

Покойник ощутил столкновение трех реальностей - вор не понимал этой справедливости, Засранцев не хотел знать ничего другого, а покойник относился с недоверием как к справедливости, так и к ее отсутствию. Покойник был тщательно зазомбирован одной из буддистских сект, поэтому то, что в тот момент творилось у него в голове, было вполне достаточным для того, чтобы его можно было признать социально неадекватным и отправить в желтый дом до лучших времен. Ему стоило огромных усилий притворяться нормальным, но чаще всего было достаточно и пары слов, чтобы он выдал свою сектантскую сущность с головой.

На одном участке с покойником работала маляром-штукатуром бойкая девица по имени Толстая Мышь, которую в детстве некоторые называли Инессой. Как-то раз, когда покойник был особенно невоздержан на язык, болтая о буддизме, йоге и прочей ерунде, она отвела его в сторону и сказала: "Я могу познакомить тебя с одним кентом, который может зачмырить всех твоих йогов и буддистов, как сынков. Его зовут Саша Ежов и он мой муж. Если хочешь, пошли после работы в гости"
Покойник немного струхнул, но виду не подал. После шабаша он подошел к Толстой Мыши и они сели в трамвай номер три, который, бодро дребезжа, отвез их на окраину города, где редкие жилмассивы разделялись дремучими гектарами лиственного леса.
Инесса провела покойника на кухню, где над кастрюлей, в которой булькали какие-то травы и корешки, колдовал стремного вида чувак, явно наркоман - худющий, как кощей, с практически бесцветными глазами, в которых, казалось, отсутствовали зрачки. Этими глазами он уставился на покойника и Инесса сказала: "Знакомься, это Ежов. А это - покойник"
"Почему покойник?" - удивился стремный Ежов.
"Покойник от слова покой" - пояснил покойник, но хатха-ежик никак на это не среагировал. Он монотонно помешивал в кастрюле ложкой и, когда Толстая Мышь вышла, неожиданно сказал покойнику: "Никакая она не Толстая Мышь!"
"А я и не..." - попытался было возразить покойник, но хатха-ежик его перебил: "Сам я называю ее Мелкая Тиранья", на что из комнаты Инесса пробурчала: "Я тебе сейчас дам, сука, тиранью!.." и хатха-ежик многозначительно поднял из кастрюли ложку. Инесса вернулась на кухню и, увидев в руках у кощея сей предмет, подумала, что теперь он вооружен и, может быть, даже опасен, поэтому придушу его, когда ляжет спать.

"Вот этот пассажир, - показала она хатха-ежику на покойника, - хочет слететь с тормозов, совсем как ты"
"А он в своем уме?" - поинтересовался хатха-ежик.
"Погодите-ка, - смутился покойник. - Ничего такого я вовсе не хочу"
"Все чего-то хотят!" - строго пропела Мелкая Тиранья.
"Нет, не так, - поправил ее хатха-ежик, - просто все люди делятся на два сорта: первые страдают от того, что мир им не соответствует, а вторые - от того, что они миру не соответствуют..."
Покойник быстро определил, к какому сорту следует отнести себя, и спросил: "А ты?"

"А мне - по хуй" - просто ответил хатха-ежик. Он расставил на столе чашки и стал разливать по ним свою отраву. Покойник отхлебнул немного, но ничего не понял. Над столом повисло тягучее молчание. Хатха-ежик пил отвар, Инесса стреляла глазами, а покойник ждал, чем все это кончится. Первой не выдержала Толстая Мышь.
"Ты так и будешь сербать свое пойло и ничего не скажешь? - возмущенно прошипела она в сторону хатха-ежика. - К тебе человек пришел!"
"А чего тут говорить? - рассудил хатха-ежик, допивая свою кружку. - И так все ясно"
"Да я вовсе и не требовал..." - попытался опять встрять покойник, но безуспешно.
"Нет, - проникновенно объяснил ему хатха-ежик, - ты требовал. Ты пришел, чтобы я тебе начал лапшу про просветление на уши вешать. А я этого не люблю"

"Понимаете, - начал сбивчиво оправдываться покойник, - из слов Инессы я, быть может, неосторожно заключил, что вы - человек, который прошел определенный путь, по крайней мере - ровно столько, чтобы можно было поделиться своим опытом. Я так понял, что вы сами в этом непосредственно заинтересованы... но выходит так, что..."
"Я не проповедник, - сказал хатха-ежик и вдруг произошла странная вещь - в его пустых глазах вдруг появились зрачки, интонация его голоса изменилась, как будто включился какой-то автомат, и он начал буквально вещать. - Послушай тех, кто проповедует свой путь, и тебе откроется, что за формой проповеди скрывается оправдание. Человек, обращаясь к тебе, пытается доказать самому себе, что дорога, которую он выбрал (и по которой он - о, чудо! - даже идет иногда), верна. Такие люди вызывают жалость. Лично я твердо уверен, что мой путь - истинный путь, но при этом я отдаю себе отчет в том, что я никоим образом не могу этого знать. Человеку доступны лишь предположение и вера, а то, что он именует "знаю" - не более, чем наивное заблуждение тривиального и несозревшего ума. Не бывает правильных путей - есть только твой путь, ты можешь верить в него, сомневаться в нем или же отрешенно продвигаться по нему пядь за пядью - это все влияет лишь на эффективность того, что ты делаешь, но не имеет ничего общего с тем, насколько это соответствует истине. Будь проклята истина! Химера, которая порабощает хилые умишки тех, кто уже умудрился устать от своих поисков, хотя как следует искать еще и не начинал. Поиск берет свое начало там, где из головы вылетает всевозможная дурь. Сама по себе мысль о поиске - одна из таких иллюзий, которых следует стыдиться. Пробужденный ум не является мертвым, однако же его движение - это вовсе не поиск. Поиск подразумевает искомое. Если ты ищешь что-то, то обязательно найдешь. Это не есть путь в неизвестное, это банальное программирование реальности. Потрясая человеческое воображение, оно - не более, чем самообман.

Истинная медитация ВСЕГДА приводит к нежелательным результатам, в противном случае это явление того же порядка. Пробужденный ум - это столкновение с нежелательными результатами. Такой ум не ведает поиска, это ум воина-разведчика, который отправляется а незнакомую территорию и действует, исходя из сложившейся ситуации, а не по составленному плану. Как я могу проповедовать свой путь, если не знаю, куда он ведет и в чем состоит? То, что я уже прошел, реально лишь в памяти, а я отрекаюсь от нее во имя дороги, которая требует, чтобы я шел налегке. Прямо сейчас ты можешь увидеть пространство, в котором ты находишься, вместо того, о котором ты думаешь, что находишься в нем. Это и будет твоя дорога - как ее можно проповедовать? Проповедовать можно только иллюзии и заблуждения. Истинная проповедь только кажется таковой, но тупой ум превращает и ее в сказку, рассказываемую на ночь, чтобы дитя уснуло быстрее и крепче. Ты слушаешь эти слова только для того, чтобы они убаюкали твой ум и помогли ему глубже уснуть, потому что твои сновидения, которые ты почему-то именуешь жизнью, в большинстве своем - беспокойные кошмары.

Все предпочитают сон без сновидений. Все мечтают о Нирване. Глупые дураки, вы даже не видите, как смешны стройные хороводы ваших умозаключений! Сейчас ты узнал, что нужно заниматься разведкой, а не поиском. У тебя и в мыслях нет, что даже воин-разведчик, идущий в неведомое, он тоже идет не туда, куда нужно. Его путь - тоже ложный. Чей же путь истинный?"
"Мой! - вдруг решительно хлопнул по столу покойник. - Мой путь - истинный!"
Хатха-ежик и Инесса дружно заржали. Покойник залпом выпил свою кружку и по его телу разлилось дружелюбное тепло. Оно тянулось из него в хатха-ежика, из хатха-ежика в Инессу, а из Инессы - снова в него, образуя светящийся треугольник, который повис посреди кухни над столом. Все еще посмеиваясь, хатха-ежик протянул руку и потрепал покойника по голове, взъерошив ему волосы.
"Вот видишь, - сказал он. - Что еще я должен тебе сказать? Если ты знаешь, подскажи мне..."
"Осталось только послать меня на хуй" - пробормотал покойник.
"Это всегда пожалуйста, - широко улыбнулся хатха-ежик. - Можешь идти"
Инесса положила свою руку на руку покойника.
"А что хочешь сказать ты?" - спросила она.

Покойник вздохнул, закрыл глаза, но никаких слов не нашел.
"Можно мне еще отвару?" - попросил он.
"Можно" - разрешил хатха-ежик.
"Тогда выходит, - решился наконец покойник, - раз говорить, по сути дела, нечего и не о чем, то и учителя никакие не нужны? А если нужны, то зачем?"
"Нечего и не о чем? - хмыкнул хатха-ежик. - На вопрос, необходим ли учитель, конечно, можно дать однозначный ответ, но, поскольку таких ответов, по меньшей мере, два - однозначное да и однозначное нет - то, выходит, что никакого однозначного ответа у нас быть не может. Выходит, сам вопрос поставлен неверно. Вопросы такого рода ни в коем случае нельзя ставить абстрактно, потому что ни "учитель", ни "смысл жизни", ни что-либо другое в этом духе - не имеют абстрактного существования. Не бывает учителя вообще - бывает Рамана Махарши и бывает Саша Ежов. Более того, в качестве учителей они не могут существовать в отрыве от учеников, поэтому вопрос, необходим ли Саша Ежов, также звучит глуповато. На самом деле, все предельно конкретно.

Любой вопрос, занимающий пространство твоей черепной коробки, как бы абстрактно он ни звучал, касается исключительно тебя самого. Если что-то нужно - это нужно тебе. Поэтому твою загадочную фразу о том, необходимы ли учителя, я перевожу на русский язык так - необходим ли тебе, покойнику, Саша Ежов в качестве учителя? Скажи мне спасибо, что я уже умалчиваю о том, что ты не удосужился подумать, а необходимы ли, в свою очередь, Саше Ежову ученики, даже такие чудесные, как ты? Также я умалчиваю о том, что ты поднял вопрос об ученичестве, не определив при этом даже для себя самого, в чем это самое ученичество должно выражаться? Как ты решаешь, происходит обучение или нет? Если я дам тебе посвящение в секретную технику концентрации на кончике хуя - это будет обучение? А если мы сидим на кухне, как сейчас, и пьем чай - это уже не обучение? Не кажется ли тебе, что ты хочешь не учиться, а иметь сознание вовлеченности в этот процесс плюс сертификат качества, который бы гарантировал тебе, что это, в натуре, обучение, а не страдание херней?

Ведь, на самом-то деле, ты занят именно этим, но мало того, что ты бессовестно страдаешь херней, ты ведь еще и догадываешься об этом! И очень трогательно втайне мечтаешь, чтобы тебя в этом переубедили. А хуй тебе на рыло! Интересно вот что - ты хотя бы понимаешь, как тебе не повезло, что ты со мной встретился? Я ведь не только расстрою все твои свежеиспеченные планы по превращению меня в твоего учителя, более того - с сегодняшнего дня ты никого и никогда больше не сможешь поиметь таким образом, каким бы буддой он ни был и как бы не светилась его просветленная башка. Потребность в учителе - это такая детская военная хитрость, благодаря которой другие должны что-то делать за тебя - завязывать твои шнурки, носить твой портфель и оплачивать твой проезд в общественном транспорте. Учитель, как бы тебя это ни расстраивало, не подставляет свою спину, чтобы, на нее взгромоздясь, ты стал поближе к небесам. Он нужен лишь для того, чтобы выбить эту дурь из твоей головы. И если после этих слов ты, сука, не получишь просветление, бля буду, возьму сейчас табуретку да как ебну тебя по тыкве!"

Истерические смешки, вырывавшиеся из покойницкого нутра во время этого монолога, переросли в непрерывное икание пополам со стоном и он с трудом пытался удержать равновесие, чтобы не свалиться со стула. Хатха-ежик с видимым удовольствием наблюдал покойницкие конвульсии и его добродушная рожа была тот час сфотографирована Инессой, у которой фотоаппарат всегда стоял на холодильнике в состоянии боевой готовности. Позже эту фотку она подарила покойнику и на обратной стороне он обнаружил слова, начертанные хатха-ежиковой лапкой, которые гласили: "Не позволяй мне тебя обманывать. Не позволяй себе себя обманывать. Если ты лох, это не повод оставаться им дальше. Привет! Ежов." - каждый раз, читая это, ему хотелось плакать от счастья, что жизнь - это такой кайф, за который он никогда не будет в состоянии расплатиться.

Когда покойник возвращался из этой чудесной страны, которая была ближе, чем то место, в котором он находился, и видел за окном Засранцева, провозглашающего манифесты справедливости, или привязанного к дереву человека, который, хотя и был свободен от той справедливости, но не был свободен от веревки и других ограничений, которые мешали ему нормально обставить мебелью свою хату, одеть прилично свою бабу и приятно общаться с друзьями детства за чекушкой лимонада, за которую тоже нужно было платить, его снова душили слезы. Все это было невероятным образом закручено в одну большую систему, частями которой являлись такие противоречивые компоненты, как Засранцев и покойник, привязанный вор и хатха-ежик - и никто не мог выйти из этой тусовки. "Самые лучшие ситуации, - любил повторять хатха-ежик, - это безвыходные ситуации, потому что именно в них проявляется естественная сущность человека, не как реакция, а как единственно возможный вариант. Что можно сделать, если ничего сделать нельзя? Расслабиться и наблюдать то, что происходит!"
Через сорок минут Засранцев устал, толпа разошлась и вор был отпущен на свободу. Он шел домой, простодушно радуясь тому, что так легко отделался, и даже не подозревая о реальных масштабах того, насколько его обманули.