Начало здесь: http://www.gonduras.net/index.php?a=4644  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4654  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4665  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4671  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4694  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4712  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4733  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4743  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4749  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4756  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4760  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4767  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4771  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4783

http://www.gonduras.net/index.php?a=4790

Часть 3. Сценарий.

Все открылось совершенно неожиданно. Как впрочем почти всегда бывает с тем, что впоследствии начинает казаться самым главным.
Я окончил статью для глянцевого мужского журнала и, отослав ее заказчику обнаружил, что полностью потерял счет времени. Половина шестого утра. Голова гудела как пустой котелок, по которому время от времени стучат ложкой. Что-что, но сейчас я четко понимал, что после такого количества выпитого кофе не смогу заснуть как минимум еще пару часов. Это мы уже проходили.
Я положил ноутбук в сумку – после такого длительного совместного существования мне и в голову не могло прийти оставить его дома - наспех оделся и, не имея никаких определенных планов, выскользнул из квартиры. Сгустившаяся перед отступающей ночью тьма казалась до осязаемости плотной. Фонарный свет трусливо отступал перед ней, напоминая муравья, пытающегося сдвинуть придорожную гальку. Муравьи, впрочем, достаточно разумны, чтобы не предаваться столь бесполезным занятиям. В отличии от людей.
Ночь сводит на «нет» амбиции каменного города, пытающегося возвыситься над природой. И потому ночной воздух Петербурга пахнет землей и водой. Особенно водой, щедро наполняющей его вены и артерии.
Ноги сами понесли меня к « Кофе хаузу», не закрывающему своих дверей круглые сутки. Посетителей было мало: влюбленная парочка, по всей видимости так и не сумевшая расстаться этой ночью, молодой человек с мутными глазами и женщина средних лет с сигаретой между нервными подрагивающими пальцами. Я сел за столик, рядом с которым находилась розетка, включил ноутбук и в ожидании заказа решил проверить почту.
Просмотрев пару незначительных писем, относящихся к новым фриланс-заказам, я натолкнулся на довольно странное послание, совершенно явно предназначавшееся не мне. Я хотел было удалить его, но в последний момент все же что-то меня остановило.
« Юленька, с нашими все в порядке. Не волнуйся. Твое зеркальце.»
Адрес показался мне знакомым. Одуревшие от кофе и бессонной ночи мозги не сразу сообразили, что это адрес Анны! Зеркальце. Странная подпись. Что бы все это могло значить?
Я вновь перечитал письмо. И опять ничего не понял. А что если его появление в моем ящике – отнюдь не случайность? Тогда что? Я терялся в вопросах. Говорить о более или менее правдоподобных ответах на них не приходилось: семь часов утра – не самое лучшее время для работы моих мозгов. Наверное поэтому, допив горячий шоколад, я не нашел ничего лучшего, как отправить его обратно.
Когда я выходил из кафе, мне и в голову не могло прийти, что, подобно брошенному камешку, потревожившему гладь озера, это письмо приведет к возникновению на поверхности моей жизни кругов событий, которые, усиливая друг друга, образуют настоящие волны, взорвущие ее монотонную бессюжетность.

…

Звонок мобильника настырно пробивался сквозь густую толщу душного сна. Звонивший выказывал удивительную настойчивость. Твердо решив не вставать, я лежал, напряженно ожидая, когда же наконец прекратятся настойчивые трели, но, по-видимому, звонивший был более чем настойчив.
- Наконец-то ты подошел, - Анна шумно выдохнула в трубку. Оторвала от дел?
- Нет, я спал.
- Извини, что разбудила.
Я промычал дежурную фразу, полностью лишенную смысла.
- То письмо. Ну, ты понимаешь, я ошиблась адресом. Я никогда не говорила тебе, что у меня есть сестра.
- Угу, - промямлил я, не найдя ничего лучшего.
- Ты что – знал?
- Знал что?
- Про сестру.
- Помилуй, откуда? Ты всегда неохотно рассказывала мне о своей жизни.
- Мы – близнецы. В общем я звоню, чтобы сказать тебе, что соскучилась. Извини, что разбудила.
Я не нашелся , что ответить. Оно, впрочем, и понятно: уже неделю сплю урывками, от того голова и не соображает. Очень любопытно, что у Анны есть сестра- близнец. И наверняка они похожи. Зеркальце – забавно. Но отчего она так разволновалась? Я отправился на кухню, заварил себе чаю и выжал в чашку целый лимон. Вера всегда говорила, что это помогает взбодриться. Пожалуй, это единственный рецепт, который я у нее перенял.
Обыденное сознание редко когда задумывается о рамках. А ведь картины нашей жизни без рамок вовсе и не картины. Все выглядело бы совершенно иначе, если бы жизнь не была ограничена смертью, той самой рамкой, что порождает островки жизни в океане бессмертия. Или островок смерти в океане жизни. Смотря по тому, как лягут кости. Помню, это было в юности. Точнее в тот период, когда я уже перестал быть ребенком, но еще не успел стать никем другим. Я учился то ли в девятом, то ли десятом классе, когда меня стала до чрезвычайности волновать одна мысль, мысль, в сущности, банальная, но отзывающаяся болезненностью во всем строе моего внутреннего мира. Сводилась она к недоумению, вызванному непониманием того, откуда в голову вообще приходят те или иные мысли. Не могу сказать, что в голову шестнадцатилетнего парнишки приходило тогда нечто особенное. Кроме того в них не было ничего, что способно внушить ужас или испуг – во всяком случае так мне до сих пор кажется. Но сам вопрос об источнике непрестанно мучил, заставляя предпринимать попытки тщательно фиксировать все то, что приходит в голову. Отслеживание мыслей, впрочем, никак не приблизило меня даже к самому поверхностному представлению об источнике, но неожиданным образом успокоило тревогу. Через некоторое время для меня стало вполне очевидно, что-то, что я называл источником, представляет собой нечто-то вроде декодера улавливающего сигналы от одновременно нескольких излучателей. Дальше этого мои наблюдения, впрочем, не простирались.
Попытавшись по старой памяти восстановить цепочку рассуждений, сегодня я наткнулся на малозначимые детали, не вызвавшие у меня ни малейшего интереса. Однако сама мысль о декодере показалась довольно любопытной. Действительно информация сама по себе не имеет ценности до тех пор, пока не определен формат, в котором она записана. Неправильный формат исключает возможность ее использования. Равно как и отсутствие программы, позволяющей не только открыть файл, но сделать его читаемым. От того наверное огромный объем весьма емкой информации оказывается невостребованным.
В сущности так и произошло со вчерашним письмом Анны, попавшем не по адресу.

…

В человеке много непредсказуемого. И наверное именно эта непредсказуемость делает невозможным оцифровку индивидуальности. Но к счастью на диске бытия остается достаточно места для неформатных записей. А это значит, что пока еще не все потеряно.
Я принял душ, тщательно оделся и, прихватив блокнот и ручку, без особой цели вышел из дома. Ощущение праздника, возникшее с самого утра, постепенно трансформировалось в радостно-возбужденное состояние, с которым было совершено непонятно что делать. Завидев приближающийся к остановке трамвай, я, не раздумывая, сел в него, нисколько не задумываясь куда поеду.
В последнее время я часто думаю о Сергее, его коробках, куда умещалось все имущество, вечной увлеченности чем-то новым, увлеченностью, доходящей до одержимости, яростного нежелания оказаться привязанный к чему-то или кому-то. Было ли такого рода поведение обусловлено обычным житейским эгоизмом или порождено жаждой свободы, той самой, что анимирует марионетку нашего внешнего «я», заставляя крушить все мыслимые и немыслимые ограничения.
Только цель – неважно осознанная или нет – способна порождать смыслы. Смыслы в свою очередь формируют зоны пространств жизни, кажущиеся единственными для тех, кто эту жизнь проживает. Их размыкание происходит тогда, когда смыслы теряют свою незыблемость. Впрочем, случается это не так уж и часто: цели возникают непрестанно, порождая все новые смыслы. Далее – по кругу.
Поскрипывая на повороте, трамвай, в который я сел, подходил к кольцу площади Тургенева, чтобы, описав круг, отправиться в обратный путь. Трамвайное движение северной столицы в последние годы разрушенное повсеместно весьма четко отобразило процесс постепенного уничтожении относительно разомкнутых пространств.
Старенькие трамвайчики, принимающие в свои лона продрогших под пронизывающим балтийским ветром пассажиров, до сих пор являются метафорой неизменности, метафорой, сулящей смутную, но теплую надежду.
Кондуктор, подозрительно посмотрев на меня, несколько смягчился, когда я выразил желание вторично оплатить проезд и, отойдя на безопасное расстояние, буркнул что-то явно неодобрительное, наконец предоставив мне возможность беспрепятственно погрузиться в размышления.
Я тоже чем-то напоминаю трамвай, чей номер снят с линии. За невозможностью выполнять свое прямое назначение и будучи еще вполне пригодным к эксплуатации, я периодически выхожу на чужие маршруты, втайне надеясь, что когда-нибудь мне присвоят новый постоянный номер, а с ним и маршрут – от одного кольца до другого. Во всяком случае до тех пор, пока в городе не снимут все рельсы. Только цель – неважно, осознанная или нет – способна порождать смыслы.

…

Трамвайчик, покряхтывая, остановился как раз напротив той остановки, на которой я садился. Разлучившее нас расстояние отзывалось во мне отдаленной печалью. Человек редко видит себя со стороны. И даже когда это происходит, нередко оказывается, что он наблюдает собственное же отражение в одном из многих им же самим устроенных зеркал. Удивительно, насколько сильно менялась Анна от встречи к встречи. Неизменным оставался, пожалуй, только голос, высокий грудной, плохо увязывающийся со всем остальным ее обликом. Ее голос существовал вполне самостоятельно, так, будто принадлежал другому человеку. Мы сидели напротив друг друга в том самом кафе, в котором встретились впервые, и я вслушивался в этот голос, все более и более приводивший меня в недоумение.
- Мне порой кажется, что ты – это вовсе не ты!
Анна по-детски закрыла лицо руками.
- Значит ты все знаешь,– Голос слегка дрогнул, пожалуй, впервые за все это время показав, что не вполне подчиняется хозяйке. – Но как ты узнал?
- Узнал что?
Она махнула рукой и, глядя куда-то в сторону, произнесла,
- Я не хочу, чтобы ты думал, что это розыгрыш. Все что было – по-настоящему! Хотя для тебя, возможно, и будет нелегко поверить в это.
- Не понимаю, о чем ты!
- О Юле. Когда я рассказала ей о тебе, она очень обрадовалась и заинтересовалась, кто ты такой. Сестра всегда хотела, чтобы в моей жизни все складывалось счастливо. Думаю, ты понимаешь, о чем я. Именно Юля и посоветовала написать тебе письмо по электронной почте, то самое первое письмо.
- Что ж, хорошая, едва ли не классическая интрига.
- Да нет же, нет, это была совсем не интрига!..
Внезапная догадка пронзила меня. И последующие слова стали явным ее подтверждением.
- Потом эта встреча на кладбище. Я вообще никогда не была замужем…Это Юля…
- Значит это было перевоплощение!
- Нет. Перевоплощение тут не при чем.
- Не знаю, в курсе ли ты, но на свете есть вещи, играть с которыми категорически противопоказано. К ним, к твоему сведению, относятся человеческие чувства.
- А если сама жизнь с самого твоего рождения предрасполагает к игре? – Анна напряглась, сжав руки в кулачки. - Да не предрасполагает даже, а элементарно обязывает? Что тогда? Ты, впрочем, не поймешь: с самого своего рождения ты воспринимал себя как индивидуальность, уникальность, и я всегда была одной из девочек. Двух девочек. С самого рождения я была частью своей сестры. Не она моей частью, но я - ее. И с самого начала я проиграла. Потому что кто-то из нас двоих должен был проиграть. И проиграла я.
- Странная игра, тебе не кажется? А девочки, твои дочери?
Анна смутилась.
- Я же говорила: ты – первый мужчина в моей жизни.

…

Акупунктура бытия.
Выражение, привязавшееся с раннего утра, несмотря на довольно оригинальное звучание, если вдуматься, было абсолютно бессмысленным. Акупунктура, с какой стороны ни посмотри, предполагает тело, а есть ли тело у бытия – вопрос весьма и весьма спорный. Программа – да, без программы оно обратилось бы в хаос. А вот тело…Может и есть, да только вот материя, из которой оно состоит, почти не уловима для нашего сознания. И один Бог знает, из чего состоит оно само.
Вчера мы встречались с дочерью. Сильно вытянувшаяся и одетая совсем по-взрослому, Настька никак не совпадала в моем сознании с той маленькой девочкой, с которой мы вместе собирали тронутые осенью разноцветные кленовые листья, за руку шли в первый класс, готовили к приходу мамы свой первый пирог, изрядно подгоревший и потому более всего напоминающий сладкий сухарь.
Когда дочь была совсем маленькой, она часто говорила, что когда подрастет, выйдет за меня замуж. Я тогда спрашивал, что же будет делать мама. Настька смущалась и отходила в сторону.
Сейчас она протягивала мне белый без надписей конверт.
- Возьми! Я приглашаю тебя на соревнования. Здесь два билета.
- Почему два?
- У тебя же есть женщина.
- Я по-прежнему живу один, - уклонился я.
- Но ты ведь любишь ее?
- Не знаю. В жизни порой все бывает очень запутано. Когда вырастешь, поймешь.
- Ты не заметил, но я уже выросла. И если хочешь, могу даже помочь тебе распутать.
- Зачем?
- Чтобы ты понял, что я – это я, а не только ваша дочь. И вообще, если хочешь знать, я тебя не осуждаю. То есть не осуждаю того, что ты ушел от мамы. Когда женщина перестает видеть в муже мужчину, нужно уходить.
Я с удивлением взглянул на дочь. Как быстро она стала взрослой. А я действительно этого не заметил!
- И еще я хочу тебе сказать, - она покраснела, враз напомнив ту самую Настьку, что я знал все эти годы. – Так вот я уже все решила. Это мое последнее выступление! Понимаешь, я уже показала все лучшее, на что была способна. И теперь не хочу быть в запасных. И потому ухожу из спорта.
Я был ошарашен.
- Постой! Но с чего ты взяла, что уже показала самое лучшее?
- Знаю.
- Ты можешь ошибаться.
- Не могу. Так бывает со всеми. На вершине нельзя находиться долго. И путь один – вниз! Почти все с этим смиряются, переходят на тренерскую работу. Я так не хочу!
- Девочка моя! – я обнял ее. – Признаться, не ожидал услышать от тебя такого. Но я хочу, чтобы ты знала: своих решений менять нельзя. Ни при каких условиях.
Она кивнула и, не оглядываясь, исчезла в переходе метро.

…

Существует ли нечто, некий показатель, согласно которому наиболее значимые события нашей жизни отличаются от всех остальных? Или памяти не нужны такого рода метки? И если это так, то все же, где то пространство, в котором проложен маршрут нашей памяти?
Быть может во времени единственной материи нашей памяти? Ведь именно оно передает скрытые сигналы, в соответствии с которыми происходит осознание значительности. От того наверное смерть как остановка личного времени и воспринимается столь драматично.
Работы не было уже целую неделю. Точнее почти не было. Я кое-как перебивался написанием копирайтерских текстиков, сам плохо понимая, зачем это делаю: деньги, которые мне платят, по нынешним временам иначе как смешными не назовешь. Наверное исключительно в силу привычки. Между тем работа создавала иллюзию занятости, иллюзию, позволявшую мне в действительности ничего не предпринимать. Я вновь взял тайм-аут, тайм-аут перед самым важным событием своей жизни. Ведь именно теперь я совершенно отчетливо понял, что без Анны моя дальнейшая жизнь не имеет никакого смысла.
А мир вокруг меня замер, как замирает порой крупный зверь, изготовившись к прыжку. Примеривается, собирает силы перед тем как стремительно сокрушить жертву. В том, что жертвой буду я сам, сомнений у мира, похоже, не оставалось. В отличии от меня. Я-то собирался стать игроком. И, как любой хороший игрок, был нацелен на победу.

Вот уже часа два, как я поджидаю Анну у подъезда ее новой квартиры на Большевиков. Одним из условий победы является внезапность. Поэтому я и рассчитываю, что наша с ней встреча будет для нее полной неожиданностью. Чужую игру, о правилах которой имеешь самое смутное представление, можно разрушить лишь собственной, основанной на внезапности.
Я уже наверное по двадцатому разу обогнул песочницу, когда у тротуара припарковалась серебристая Honda, из которой, немого помедлив, вышла сама Анна. Машина отъехала, и мyе осталось признать? что моя основанная на неожиданности игра потерпела полное фиаско. Появление этой Honda отчего-то оказалось неожиданностью для меня самого. В считанные секунды я оказался рядом с Анной, уже открывающей дверь своей парадной.
- Привет! - Мне показалось, она совершено не удивилась моему появлению. - Поднимешься ко мне?
Я кивнул, взял из ее рук пакет и молча поднялся на четвертый этаж.
- Проходи! – Я снял ботинки и прошел на кухню.
Отчего-то мне вспомнилась другая кухня, где мы пили казавшийся мне удивительно вкусным «Каберне», закусывая его янтарными ломтиками сыра.
Чайник протяжно засвистел. Анна высвободила свои руки из моих и принялась заваривать чай.
- Я мешаю тебе перевоплотиться, да? – сказал я первое, что пришло в голову.
Она отрицательно покачала головой.
- Помешать перевоплотиться практически невозможно.
- Почему?
- Не знаю почему, но это так.
Сегодняшний день был явно днем воспоминаний. Мне вспомнилось наше знакомство в кафе, ее блузка с катушками на рукавах и рыжая девица, одаривающая нас скептическими взглядами.
Я допивал уже вторую чашку чая, когда Анна вдруг резко встала и, скрестив на груди руки, подошла к окну.
- Понимаешь, природа тоже порой совершает ошибки. Зачем бы ей было ограничивать себя в правах?
Довольно оригинальное суждение. Интересно только, какой из него последует вывод.
- Так вот я – одна из ее ошибок. Ты мог бы возразить, сказав, что это звучит чудовищно. Но не спеши. Выслушай меня, и тебе не останется ничего, как согласиться.
Я кивнул.
- С тех пор, как я себя помню – а помню я себя с трех- или - четырехлетнего возраста – я ощущала себя исключительно частью своей сестры, своего рода ее атрибутом. Юля всегда была заводилой в наших играх, а мне и в голову не приходило ее ослушаться. Впрочем сестра никогда не пыталась управлять мною – да в этом и не было никакой необходимости: не мысля себе жизни вне ее, я не могла допустить и мысли о том, чтобы сделать хоть что-то самостоятельно. На самом деле я чувствовала себя полноценно только находясь рядом с ней. Знаешь такую детскую игру обознатушки? Так вот эта игра была моей любимой, привлекая возможностью – пусть и короткой – быть Юлей. Меняясь с нею местами, я ощущала себя по-настоящему счастливой. Подобное счастье я испытывала и тогда, когда тайно одевала ее вещи. Так продолжалось лет до десяти. До этого возраста мы учились в одном классе, посещали одни и те же кружки и занимались в одной музыкальной школе. В четвертом классе Юля вдруг наотрез отказалась заниматься музыкой. Поводом тому послужил какой-то незначительный конфликт с преподавателем. Маме было недосуг разбираться во всем этом, и с ее молчаливого согласия Юля перестала туда ходить. Для меня было вполне естественно, что я тоже оставлю свои музыкальные занятия. Но обстоятельства сложились таким образом, что я не смогла этого сделать. Всего лишь череда обстоятельств. Именно тогда, пожалуй, впервые с нашего рождения появилось время, когда мы с Юлей стали существовать отдельно. Возвращаясь домой из музыкальной школы, я почти всегда обнаруживала, что сестры нет дома. У нее появились новые подруги – девочки, которые почему-то стали воспринимать меня как ее младшую сестренку. Несмотря на то, что мы похожи как две капли воды. Понемногу я стала все больше замыкаться в себе, при этом предпринимая неустанные попытки во всем походить на сестру. Но чем более я замыкалась, тем более Юля начинала казаться мне недостижимым идеалом. Сама же она, казалось, нисколько не замечала происходивших во мне перемен.
Анна вернулась к столу и налила себе чаю.
- Тогда-то и стало ясно, что природа ошиблась, произведя меня на свет.
- По моему ошиблась ты, а вовсе не природа.
- Не перебивай! Это еще не все.
- Все! Дальше все и так ясно. Движимая скрытой завистью к сестре, ты старалась во всем ей подражать, пытаясь прожить ее жизнь, примеряла на себя ее маски. Благо что делать это было не так уж и сложно. Однако оказалось, что та самая природа, которая, по твоему мнению, допустила ошибку, обладает еще одним несколько неожиданным для тебя свойством: она не терпит подражаний. Более того, наказывает за это. И тогда ты создала миф о перевоплощениях.
- Нет, ты ошибаешься. Идея о перевоплощениях не моя. Это Кин.
И тут меня осенило! Игрушечный конструктор сложился мгновенно – деталь к детали. Анна любила мужа Юли, любила, страдала, ревновала и в качестве руководства к действию приняла это бредовую идею о перевоплощении. Тем более, что она оказалась для нее чрезвычайно удобна.
- Ты любила его, да? – я смотрел на нее в упор.
- Я убила его, - Анна закрыла лицо руками. Казалось, она вот-вот расплачется.
- Ну здесь ты, пожалуй, преувеличиваешь. Ты не убивала его. Просто с тобой всю жизнь играли. И, надо признать, ты замечательная игрушка.
Анна с удивлением вскинула на меня брови.
- Но ты больше ей не будешь.
Я впился губами в ее губы, ощущая, как мы все глубже проникаем друг в друга, стремительно преодолевая те видимые и невидимые барьеры и препятствия, что до сих пор разделяли нас.

…

Я не верю в то, что человеческая жизнь – это последовательность звеньев, составляющих единую цепь. Но я верю в свободу потому, что лишь она открывает потаенную дверцу к настоящему бытию. Впрочем, дверца здесь не совсем подходящее слово. Свобода – это возможность открыть наполненную зернами кофемолку до того, как нажали кнопку. Потом будет поздно. И пусть крышка никогда не откроется и кнопка не будет включена – возможность все же продолжает существовать.
С самого начала нашей совместной жизни Вера упрекала меня в эгоизме. Я не спорил и не возмущался – привык: сколько себя помню, мама тоже всегда называла меня эгоистом. Но даже теперь, отрешившись от пристрастности обиженного, уверен, что упреки эти не имеют под собой ровным счетом никаких оснований: я всегда вносил посильную лепту в ведение домашнего хозяйства и иным проявлениям пользоприносительства. Тот эгоизм, в котором меня обвиняли, был скорее проявлением эгоизма внутреннего, сокровенного, того самого, который вероятно появился на свет вместе со мной. В его основе лежит доходящий порой до болезненности страх растратить собственную жизнь впустую. Такой страх выступает обычно в качестве спутника харизмы, которой я, кажется, лишен начисто. Моя жизнь, жизнь, сотканная из секунд, часов, недель, лет – моя единственная собственность, то, чем я могу распоряжаться как полновластный хозяин. И малейшее посягательство на нее автоматически рассматривается мною как нарушение границ собственного «я».
Мне хорошо запомнилась услышанная где-то мельком фраза, смысл которой сводится к тому, что человек вступает на путь ошибки в тот момент, когда обретает уверенность в собственной правоте. Что-что, а это мне не грозит. Я крайне редко ощущаю себя до конца правым. Но сейчас тот самый случай: как никогда ясно я понимаю, что люблю Анну, люблю безудержно, так, как наверное можно любить лишь один раз в жизни.

…

Анна исчезла. Третий день я мотаюсь по городу, стараясь найти хоть какие-то ее следы. Безрезультатно. Наваждение, морок – я не могу в это поверить. Но ее нигде нет! Надо отдать Анне должное: она умеет исчезать бесследно. И все же я никогда не поверю в то, что потерял ее навсегда. Конечно же, она просто задала мне загадку, над решением которой надо изрядно потрудиться.
А ночью мне приснился сон, в котором Анна явилась персонажем моего собственного романа. Во сне я перечитывал свое творение, с ужасом понимая, что пишу о совершенно разных людях, будучи бессилен соединить сюжетные линии.
Проснувшись в холодном поту, я сварил кофе и успокоился только тогда, когда, все-таки убедил себя, что все, что Анна рассказывала о своем прошлом, представляет собой совершенно не связанные друг с другом фрагменты. К тому же фрагменты внутренне противоречивые. Сюжетом в человеке обладает исключительно его прошлое. А следовательно…
Я не хотел додумывать мысль до конца.

Маниакальная идея потому и является маниакальной, что уверенно и властно вытесняет из сознания все остальное. Теперь вся моя жизнь стала подчинена мысли о том, как найти Анну. Тот странный сон, впрочем, тоже оставил свой след, каким-то невероятным образом вселив в меня уверенность в том, что мне непременно нужно написать роман, роман про Анну. Роман об Анне. Возможно даже не роман. Сценарий. Понемногу эта на первый взгляд совершенно странная нелогичная мысль захватывала меня все больше.

Зима напоследок показав свой характер, понемногу отступает, все чаще капризничая слезливыми оттепелями и, словно дразнясь, приоткрывает порой окошки пронзительно-голубого неба. Я хандрю, но все равно продолжаю писать. Несмотря на то, что новый роман кажется порой пресным и клеклым, как хлеб, замешанный нерадивой стряпухой.
Иногда, впрочем, я начисто забываю о своем детище, погружаясь в ставшее привычным ремесло копирайтера, весьма сносно обеспечивающее мое существование. Словно гигантскую карточную колоду я тасую слова, чтобы затем уложить их в очередную колонку новостей. Удивительно, почему до сих пор не придумали программу, занимающуюся перетасовкой слов, дабы создать новую одежку для информации. Наверное какие-то загвоздки в великом и могучем. Не иначе. Ньюсмейкеры, копирайтеры, рерайтеры – все мы, по сути, ремесленники языка, более или менее профессионально использующие его в качестве скорее не средства передачи информации, но ее рихтовки. Информация ведь, по сути, ничто иное как голый сюжет, сюжет, решительно изгоняющий фабулу. Но чтобы ее отсутствие было не так заметно, являемся мы, переписчики, черновые рабочие королевы Информации.
Вчера я закончил статью по натуропатии для мужского глянцевого журнала. Такого рода издания в последнее время растут как грибы после дождя, и, что удивительно – пользуются немалой популярностью. Лишь поначалу написание подобных статей вызывало у меня некоторое опасение. Очень скоро я научился достаточно быстро собирать информацию и весьма сносно ее компоновать. Во всяком случае моя работа до сих пор не вызывает нареканий у работодателей.
Засыпая в турку очередную порцию кофе, я мысленно прошу прощения у то и дело пускающегося в марафон сердца и погружаюсь в пучину Интернета, дабы выловить в ней то, что впоследствии смогу выдать за более или менее съедобный товар.

…

За окном автобуса мелькают голые ветви деревьев, кажется, сиротливо наблюдающие за жизнью пригородной дороги. Здесь за городом бесприютность не успевшей прийти на смену зиме весны воспринимается особенно болезненно. Унылый пейзаж обостряет то ощущение оставленности, которым дышит унылая северная весна.
Мне удалось разыскать отца Вениамина, и теперь я еду к нему, в небольшой поселок с банальным названием «Передовик», расположенный километрах в 70 от города, нынешнее место его служения. Оказавшаяся весьма словоохотливой моя соседка, симпатичная, нестарая еще женщина, узнав, что я здесь впервые, поведала мне историю этого затерянного среди болот места. Небольшой рабочий поселок, выросший вокруг цементного завода в середине шестидесятых, в постперестроечные годы изрядно опустел. Завод закрылся и люди, лишившись работы, в поисках лучшей жизни покинули насиженные места. Но вот уж несколько лет как ситуация изменилась: нашелся предприниматель, выкупивший завод и поставивший на его месте черепичный комбинат. Жизнь понемногу оживилась, в опустевшие квартиры стали возвращаться жильцы и стараниями нового хозяина была худо-бедно восстановлена старенькая, церковь, доставшаяся поселку в наследство от стоявшей на его месте деревни. В эту церковь и был назначен опальный отец Вениамин.
- Пустяшная, в сущности история, - отец Вениамин, казалось, ничуть не удивившись моему появлению, отламывал маленькие кусочки хлеба и, отправляя в рот, подолгу смаковал каждый. – Дошло ж однако едва ли не до сложения сана. Хотя не буду вас утомлять. Все гордыня моя, она окаянная, вот и повздорил с благочинным.
Признаться, мне было любопытно услышать продолжение истории, но отец Вениамин молчал, а расспрашивать его казалось неудобно.
- Видите ли, есть такое слово греческое – метанойя.
- Да, читал, переводится как покаяние.
- Ух ты, какой образованный! – Он лукаво взглянул на меня. – В таком случае вам должно быть известно и то, что покаяние – суть одно из семи таинств. В русском слове покаяние, возможно и не содержится всего того спектра значений, который присутствует в греческой метанойи. От того как изменение ума и не воспринимается вовсе, оборачиваясь расхожей фразой « не погрешишь, не покаешься». Знаете, Алексей, я за все свое служение только три раза и был свидетелем истинной метанойи. А ведь сколько каялось! И дело не в том, что мои прихожане не отличались чрезвычайным усердием, нет! Видите ли, изменение ума суть рождение человека заново.
- Перевоплощение, - угрюмо произнес я.
- Перевоплощение? – отец Вениамин скользнул по мне острым взглядом. - Может статься, что и перевоплощение.
- Но ведь изменение ума непременно влечет за собой изменение всего образа жизни. Типа того, что сознание определяет бытие.
- У вас что-то стряслось? - внимательные глаза с пристальным участием взглянули на меня.
- Не знаю. И да и нет. Женщина, Анна, одна моя очень хорошая знакомая, она исчезла, перевоплотилась.
- Вы любите ее?
- Да. И только что это понял.
- Боитесь?
- Боюсь? Нет, почему же боюсь?
- Потому что любви способен помешать только страх.
- Не только. Еще и смена декораций.
- ?!?
- Видите ли, очень трудно любить человека, который постоянно меняется. Я говорю не об обычной житейской изменчивости, нет. Перевоплощение – это совсем иное. Анна становится совершенно другим человеком.
- Любопытно. И как вы думаете, почему? Очевидно причина достаточно веская.
- Не знаю. У Анны есть сестра-близнец, довлеющая, сильная, личность. Может быть таким образом Анна хочет освободиться от ее влияния.
Отец Вениамин задумчиво поглаживал свою широкую окладистую бороду. Пару раз мне казалось, что он хочет что-то сказать, но по всей видимости что-то его останавливало.
- Знаете, Алексей, уж коль вы ко мне приехали, не в службу, а в дружбу. Есть у меня одна задумка, да только вот одному никак не справиться. А тут вы приехали, перст божий, - он мягкими печальными глазами смотрел на меня. - Крест на церкви поправить надо. Покосился, а знаете, когда крест в таком состоянии…- Он махнул рукой. – У меня уж и пена приготовлена. Хотел один на крышу лезть. А тут вы…
Я кивнул, и мы, наскоро собрав инструменты, вышли на улицу. Поселок представлял собой две идущие строго параллельно друг другу улицы, соединяющиеся мелкими проулками. Вдоль них подобно солдатам на смотре выстроились типовые двухэтажные коттеджи с изрядно потревоженными временем фасадами, сплошь и рядом уродливо выдвигающимся кое-как застекленными неопрятными балконами. Редкие чахоточные деревца, в беспорядке разбросанные вдоль изрытой колдобинами дороги, лишь усиливали ощущение бесприютности и тоскливой заброшенности. Машины с привычной тщательностью объезжали наиболее крупные ямы, в то время как озабоченно снующие тут и там пешеходы, казалось, не замечали ничего вокруг.
Миновав очередной перекресток, мы свернули на улочку, завершавшуюся небольшой деревянной церковью. Крест и вправду покосился, своим видом вызвав во мне смутное беспокойство.
Отец Вениамин хозяйским взглядом осматривался по сторонам.
- Крыша рушится, лет 70 не рушилась, а при новом хозяине стала. Теперь вот крест накренился. – Хорошо еще мне прихожанки-старушки лестницу принесли. – Он показал на грубо сработанную, но довольно прочную лестницу, пристроенную неподалеку от двери в церковь. Наверху гулял не стесняемый ничем озорной холодный ветер.
Крест мы поправили быстро, щедро залив основание монтажной пеной.
- Ну вот и потрудились, спасибо! – отец Вениамин удовлетворенно потер руки. – Теперь я спокоен.– Последний автобус через полчаса. Если поторопимся, имеем шанс успеть!
- Вы приезжаете сюда только на службу?
- Да, пока жена болеет, да.
Надо же, мне и в голову не приходило, что отец Вениамин может быть женат. Возможно у него даже есть дети. Мы вышли на центральную улочку и зашагали к автостанции.
- И все-таки, почему вас сюда сослали?
- Сослали? Да вроде не совсем и сослали. Хотя…Понимаете, в любом из нас присутствует некий элемент раздельности, дискретности. Другими словами пространства, которые почти никогда друг с другом не пересекаются. Но не буду ходить вокруг да около. Я отказал в отпущении греха одному прихожанину, и об этом стало известно в епархии. Ну и понеслось- поехало. Впрочем, сам Господь послал мне этот приход, я могу только радоваться.
Автобус остановился у платформы. Мы уселись в самом конце, радуясь возможности согреться.
- Расскажите о себе. Много пишите?
- В некотором смысле. Кропаю статейки для глянцевых журналов.
-Я не про то.
- Все остальное относится исключительно к сфере фантазий. Я пишу роман для Анны, не роман даже, скорее сценарий. Сценарий ее перевоплощений.
- Интересно. Но отчего же вы называете это фантазиями? Вполне реальные процессы.
- Вы полагаете? Сам я в это не верю.
- Не верите в то, что делаете?
- Не знаю. Верю и не верю одновременно.
- Вы обращали когда-нибудь внимание на то, что православные романы пишут люди только начинающие воцерковляться, так сказать, неофиты. Человеку, глубоко верующему, писать, в сущности, не о чем: очевидная истина пассивна для внешнего мира, она существует исключительно для человеческого сердца и потому не дает о себе знать. И это вполне нормально, нормально и естественно.
- Едва ли, едва ли, - горячо возразил я. – Коль православные романы существуют вообще, то дело не обойдется без классики жанра.
- Эх, - он досадливо махнул рукой, - В последнее время много появилось сусальненьких романчиков и повестей, якобы имеющих отношение к православию. Был, мол, человек, неверующий, и тут открылась ему истина, стал ходить в церковь, жизнь перевернулась…Автору-то кажется, что слезу должно выбивать у читателя сие творение, Ан нет: как отложит книгу, извините за выражение, кажется съел что-то не вполне доброкачественное, так сказать, второй свежести. – Он понизил голос и, глядя мне прямо в глаза, произнес. – А дело-то все в том, что и не нужно ничего этого. Слышали наверно, был такой писатель и философ, Константин Леонтьев. Он у нас до сих пор мало известен, хотя и писал не хуже современников. Взять хотя бы «Египетского голубя»… Так вот уже по принятии на Афоне пострига задумал он описать в художественном, так сказать, виде свою духовную биографию, свой путь к вере. И что же вы думаете? Бросил! А задумка была грандиозная: через себя к вере привести. Остановился ж вскоре после детских своих переживаний, так сказать, залитая солнцем гостиная, блистающий крест, коленопреклоненная мать. Вышло ж так, что самого главного и не написал.
- Ну и какое вы тому даете объяснение?
- Объяснение? Кто ж его знает, какое объяснение…
- Ну хорошо. Ваше суждение…
- Мое суждение, - он потер виски. – Суждения-то и нет собственно. Литература художественная –это плод душевный. Когда ж центр тяжести человека смещается к духовному, выходит, что и творчество замирает.
- Но разве творчество – не дар Божий? Или по-вашему этот дар относится исключительно к области душевного?
- Представьте, что будет, если подарить двухлетнему ребенку новехонький ноутбук самой последней модели? Вряд ли он испытает такую же радость, как от яркой пластмассовой машинки.
- Не знаю по поводу пластмассовой игрушки, но я верю в то, что душа человека обладает собственной логикой – логикой сакрального. И еще я верю в то – и это звучит совсем нелогично – что человеческое творчество – это след спускающейся на землю звезды –души. Творчество перерождается в ремесло тогда, когда человек неверной рукой начинает прочерчивать на земле маршрут упавшей звезды.
Я взглянул на отца Вениамина. Он мирно спал, прислонившись головой к окну автобуса. Я всматривался в унылый пейзаж, стараясь не пускать в голову тревожащих мыслей. Поддавшись чарующей магии сумерек, я унесся далеко в воспоминания, пока голос отца Вениамина не нарушил моей задумчивости.
- По моему глубокому убеждению священник ни в коей мере не должен выполнять функцию психотерапевта. В общем это я и имел в виду, когда говорил о конкретных проблемах. И совсем иное дело – подсветка. Знаете, в театре есть даже специальная штатная должность осветителя. Вроде бы прожектора, эффекты – ничего сложного. Но на деле от правильного освещения во многом зависит успех всего спектакля. Даже выражение есть такое: «выставить в истинном свете».
Он замолчал, словно давая мне время вникнуть в смысл сказанного. Я исподволь вглядывался в его спокойное, немного уставшее лицо, лицо много повидавшего на своем веку человека.
- Кроме того почти любая логика – в том случае, если она не грешит уж совсем явными противоречиями – непогрешима. Непогрешима в силу того, что верифицирует, то есть подтверждает самую себя. И чем меньше в ней внутренних противоречий, тем сильнее убежденность, что выстроенные с ее помощью умозаключения истинны. - Я с любопытством слушал его, не переставая удивляться непрекращающейся смене интонаций, напоминающей движение лыжника на извилистой трассе. - Мне как-то пришло в голову, что использование метафоры света в Писании отнюдь не случайно. Видите ли, в чем дело: глаз, как вынесенная вовне часть мозга функционирует исключительно при условии освещенности. Световой поток сам по себе является чрезвычайно емким информационным пакетом или паттерном, как говорят физики. Представьте, сами мы существуем в застывшей музыке реликтовых излучений, архитектуре далекого прошлого. Но я отвлекся: свет, о котором писали христианские богословы –явное свидетельство незримого божественного присутствия. Однако он становится явственным лишь тогда, когда появляются тени. Вы же наверняка знакомы с платоновским мифом о пещере.
Я энергично кивнул. Этот миф был одним из моих любимых.
- Тогда получается, что Гоголь видел тень?
Он улыбнулся, одобрительно кивнув мне:
- Именно.
- И боялся собственной тени?
- Вы же знаете, когда исчезают тени.
- Конечно. Когда солнце в зените.
- Об этом и пришел сказать Иисус.
Я обалдело смотрел на него, так, словно вдруг понял нечто очевидное, но остававшееся до сих пор сокрытым и теперь удивлялся тому, как не додумался до этого раньше.
- Значит зенит…
- Зенит.
- И все остальное – игра теней?
- Не все. И вы это знаете.
- Знаю, - я беспомощно развел руками, - Пожалуй, что знаю.
- Только не стоит преуменьшать роль тени. Именно благодаря ей мы сознаем, где находится источник света.
- Но видевшему свет неинтересны тени.
- От чего же? Не всем. Есть те, кому они могут рассказать многое.
Наши взгляды, одновременно обратившиеся в ночную тьму, встретились на черном оконном стекле автобуса. Еще пару минут мы, улыбаясь, смотрели друг на друга.

…

Кин оказался невысоким плотно сбитым человеком с немного раскосыми глазами и непропорционально длинными тонкими руками. До последней минуты мне почему-то казалось, что он не придет на встречу. Я настолько убедил себя в этом, что даже воспринял его появление как нечто необычное. Теперь Кин довольно энергично тряс мою руку, казалось, искренне радуясь знакомству. Я поймал себя на мысли, что ожидал увидеть его совершенно другим. В моем воображении он был несомненно наделен чертами некоторой монструозности, которых в действительности был начисто лишен.
- Судя по всему, у вас были веские причины со мной увидеться. Не так ли?
- Да. Я ищу Анну и полагаю, вы должны знать, где она находится.
- Значит, вы хотите ее найти? Но зачем?
- Зачем – что?
- Зачем вы ее ищете?
- Это вопрос скорее личного порядка.
- В таком случае поставьте меня на свое место: если бы я даже и знал, как найти Анну, с моей стороны было бы не порядочно выдавать ее местонахождение, если она сама этого не желает.
Я согласился. И согласился настолько неожиданно для себя, что ощутил, что разговор полностью исчерпан. Оставалось попрощаться, извиниться, что оторвал его от дел и разойтись в разные стороны. Казалось, угадав мои мысли, Кин мягко прикоснулся к моему плечу.
- Что вам Анна рассказывала обо мне?
- Немного. Лишь то, что вы были учителем ее мужа.
- Учителем? Забавно. Я считаю себя скорее психологом, психотерапевтом. Кстати сказать, именно в этом качестве мы и познакомились.
- Психотерапевт? Но идея перевоплощения, пожалуй, не относится к области психотерапии.
- Дело в том, что Анна действительно ухватилась за эту идею. Порой я вообще жалею, что предложил ей методику перевоплощений, предназначавшуюся для Дмитрия.
- Но ведь вы продолжали общаться и после смерти мужа?
- Бывают такие случаи, когда врач не может просто так взять и бросить пациента. Когда умер Дмитрий, она обратилась ко мне с просьбой о помощи. И я возобновил консультации. Тогда-то мне и показалось, что идея перевоплощения может помочь вывести ее из депрессии. По крупному я оказался прав. Она достаточно легко справилась со стрессом. Но, как оказалось, медаль, имеет еще одну весьма нелицеприятную обратную сторону: Анна слишком увлеклась перевоплощениями.
Вслушиваясь в его слова, я испытывал чувство, напоминающее то, что испытывает человек, не вовремя вошедший в комнату, где в это время переодевается другой. Зачем он все это рассказывает? Ведь врачебных тайн еще никто не отменял. К тому же он не удосужился поинтересоваться , кто я такой и как его нашел. Или Анна сама посвятила его в наши отношения?
- Вы знакомы с Юлией, сестрой Анна?
- Юлией? Насколько я знаю, у нее нет ни сестер, ни братьев. – Он лукаво взглянул на меня. - Алексей, скажите честно: вы верите в перевоплощения?
- Вы вопросом отвечаете на вопрос.
- И все-таки.
Я молчал.
- Видите ли, человеческий мозг – это структура, в которой решающую роль играют связи. В нем нет ячеек, подобно банковскому сейфу хранящих информацию, резервуаров идей, из которых ее можно черпать.
Похоже, он собирается читать мне лекцию. В Кине несомненно есть определенный шарм, нечто неуловимо привлекательное, едва ли не гипнотическое, раскрывающееся по мере того, как он говорит. Быть может все дело в глазах. Чем дольше смотришь в них, тем, сильнее начинаешь ощущать их глубину, завораживающую, магическую. Утонув в этих глазах, я пропустил изрядную часть его рассуждений.
- … именно эти связи и являются основой нашей памяти, а та в свою очередь делает нас самими собой. Таким образом, - он поднял кверху указательный палец, - Таким образом, перевоплощение представляет собой что-то вроде перевязывания, перепутывания нитей.
Почти то же самое говорила мне Анна, рассуждая о паутине.
- Зачем вообще все это? – я с трудом узнал собственный голос.
Мой вопрос, похоже, удивил его. Впрочем, довольно быстро совладав со своими эмоциями, Кин все в той же спокойной манере продолжал:
- Чтобы обрести опыт. Ведь нет ничего более ценного, чем опыт. Не так ли?
Я молчал, пытаясь проникнуть в его мысли, подслушать то, что не предназначалось для моих ушей. Почему-то я был совершенно уверен в том, что это нечто существует.
- Вы согласны со мной? – он немного повысил голос.
- С чем?
Теперь я уж точно выгляжу полным кретином.
- Вы действительно любите Анну?
- Да, - я твердо смотрел ему в глаза.
- В таком случае вы не должны препятствовать ей быть той, кем она хочет быть.
Это уже явно что-то новенькое.
- Я никогда и не пытался этого делать.
Нет уж, я явно не намерен пускаться в разглагольствования относительно того, что касается исключительно нас двоих.
- Вы все-таки полагаете, что я имею на Анну некоторое влияние, не так ли?
- Можете не отвечать, я понял. Анна и впрямь лучшая из тех, кто освоил методику перевоплощения. На самом деле люди очень и очень редко совершают поступки, настоящие поступки, выбивающиеся из обычного течения их существования. В среднем один -два раза в жизни. При всем недоверии к статистике нужно признать, что это происходит никак не чаще. И даже совершив такой поступок, более чем в половине случаев за ним следует возвращение к прежнему образу существования. Так вот Анна относится к той редкой породе людей, что способна на настоящие поступки.
Я судорожно пытался сообразить, к чему он клонит, но в голову так ничего и не приходило. Кин улыбнулся моему замешательству. Пожалуй, он и впрямь смотрит на меня как на слабоумного.
- Видите ли, Алексей, перевоплощение не представляет собой особенной сложности. Многие отказываются верить в то, что это действительно так. Тем не менее в большинстве случаев бывает вполне достаточно найти параллельные ответы на все возникающие вопросы. То же самое нужно сделать с привычными поведенческими алгоритмами. Одним словом, поступать не наперекор привычному, но просто по-иному. Выполнение этих несложных рекомендаций – первая ступенька к успеху.
- Успеху? Успеху чего? Психотерапевтической практики?
- Разве так уж важны слова? Можно называть как угодно. Смысл не меняется. Разве только акценты…
Наш разговор, уже несколько раз заходя в тупик, на этот раз, пожалуй, зашел в него окончательно. Мы довольно долго стояли у входа в метро, подобно камням, медленно обтекаемым потоками пассажиров. Кин исчез неожиданно, не попрощавшись, так, словно могучее течение вдруг смыло его.
Но при всей неопределенности и явной незаконченности нашей беседы именно теперь мне казалось, что держу в руках ту ниточку, размотав которую все же смогу найти Анну.

Продолжение следует.