Начало здесь: http://www.gonduras.net/index.php?a=4644  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4654  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4665  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4671  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4694  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4712  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4733  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4743  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4749  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4756

http://www.gonduras.net/index.php?a=4760

«Здравствуй, Анна! Мой ящик вновь забит дурацкими невесть откуда появившимися рассылками. Реклама вездесуща… Я смотрю почту только в выходные: не то, чтобы у меня не было другого времени. Просто каждое твое письмо – это событие, а любое событие предполагает подготовку…
Я пишу, чтобы рассказать тебе о стреле. Не уверен, правда, что тебе это будет интересно. Но, поверь, стрела этого стоит. Есть вещи, которые перекраивают обыденность. Как правило, их не замечаешь. Так уж получилось, что стрела-игла не только перекроила все, но и сшила на свой лад…»
Письмо получалось длинным и совершенно бестолковым. Что может быть глупее, чем писать о том, о чем имеешь самое смутное представление?
«…Анна, я отнюдь не собираюсь оспаривать, пожалуй, самое незыблемое из всех прав - право на одиночество. Ты запретила мне звонить, приходить. Я даже не вправе ждать ответа на свои письма. И лишь уведомления о том, что письмо было открыто адресатом, приносит утешение.»
Через неделю в моем почтовом ящике обнаружилось письмо со странной пометкой «Давайте встретимся». Адрес был мне совершенно незнаком, и потому первым побуждением было уничтожить его, но немного поколебавшись, я все же решился открыть его:
« Уважаемый Алексей Николаевич! Мы ознакомились с предоставленным вами текстом романа и хотели бы лично обсудить некоторые детали. Готовы встретиться в ближайшие дни в удобное для вас время. Корпорация «Глас».
Я перечитал письмо. Сердце радостно всколыхнулось. Значит мой роман все-таки напечатают! Но как он оказался в этой корпорации? Не иначе как передал Андрей: он – единственный человек, которому я показывал свой роман. И он еще мне показался таким противным. Как часто мы ошибаемся в людях!
Я стремительно написал ответ, выразив свою готовность встретиться в ближайшее время, и открыл документ со своим романом. На первой же попавшейся странице обнаружилось великое множество стилистических ляпов. Я принялся было править, но тут же бросил это занятие и отправился на кухню. Жена мыла посуду и при моем появлении удивленно вскинула брови. Словно на пороге появился инопланетянин.
- Можешь себе представить, меня приглашают для разговора в редакцию. Они прочитали мой роман. Вот уж не ожидал!
- Да? Я рада, – реакция жены была более чем спокойной, – если хочешь знать мое мнение, тебе нужна нормальная стабильная работа. Если хочешь, я могу опять поговорить с Тоней.
Не так давно Вера и впрямь договаривалась о каком-то собеседовании, но я наотрез отказался на него идти, не пожелав даже выслушать, о чем идет речь. Жена по всей видимости, здорово обиделась, в результате чего наши отношения от спокойно-доброжелательных перешли в напряженно-равнодушные. Напряжение порой доходило до того, что мне казалось, что я превратился ни много ни мало как в представителя неприкасаемых. Есть в Индии такая каста.
- Пойду пройдусь немного. Может зайти в магазин, чего-нибудь купить?
Лицо Веры выдало некоторое удивление, впрочем, тут же сменившееся выражением полного равнодушия.
- Если хочешь, можешь купить кефира, только смотри на дату.
- Хорошо.
Да уж, на кого-кого, а на примерного семьянина я похож менее всего. Можно лишь посочувствовать супруге.

Капуста сидел на крыльце вагончика и докуривал очередную папиросу.
- Ты случаем не знаешь, где Макс?
- Макс? – раздраженно произнес Капуста. - Макс твой, ясное дело, боженьке молится, грехи свои тяжкие отмаливает.
- Ты о чем это, приятель?.
- Неясно тебе что ли? В церкви он. А то ты и не знал? Вы ж с ним дружки закадычные, трезвенники оба. Неужто ж он тебя в веру свою обращать не пытался?
Небольшая церковь с блекло-голубыми куполами, примостившаяся при въезде на кладбище, до сих пор не привлекала моего внимания. Иногда на погребение приезжал какой-то священник, проводил короткий обряд отпевания и тут же уходил. Я вспомнил, что Макс и впрямь пару раз упоминал о каком-то отце Вениамине.
Сегодня на нашем участке никого не хоронят. По графику у нас работы по обустройству территории. Зато у соседей работа кипит вовсю. На фоне унылого пейзажа то тут то там пестреют групки родственников – большие и не очень, разных возрастов и социальных сословий, среди которых неизменно встречаются безутешные плакальщицы, настолько хорошо входящие в роль, что, кажется, ничего иного делать вовсе и не умеют.
Стараясь не глядеть по сторонам, я вышел на аллею и направился к церкви. На площадке у церкви стояли три «Газели», привезшие тех, кто теперь дожидался своей очереди для отпевания. Увы, в нашей стране даже покойники вынуждены стоять в очередях. Небольшое храмовое помещение было полностью приспособлено для отпеваний. Очень сомневаюсь, что кроме отпеваний здесь проходили еще какие-то службы. Я осмотрелся. Иконы, все писаные в единой манере, по всей видимости, принадлежали кисти одного мастера. Было в них что-то необычное, некая тайна, волнующая, тревожащая изнутри своей необъяснимостью. В церковь один за другим внесли еще два гроба. Из алтаря вышел священник. Одетый в простую черную рясу, лет сорока, из алтаря вышел священник, тут же приступивший к отпеванию. Интересно, это и есть отец Вениамин? И если да, то где тогда Макс?
Постояв немного, я вышел из церкви. На площадке появился еще один похоронный автобус. По мокрому асфальту бежали гонимые порывами ветра скорченные морозом кленовые листья. Подойдя вплотную к нашему участку, я увидел Макса, в неподвижности сидящего на привезенном вчера мраморном памятнике. К моему удивлению он перебирал четки.
- Извини, что помешал.
Макс убрал четки в карман и равнодушно взглянул на меня.
- А я в храм ходил. Капуста сказал, что ты там.
- Не нашел, значит? – насмешливо прищурился Макс. – И зачем же я тебе понадобился?
- Работы не было. К тому же хотел предупредить, что завтра меня не будет.
- Не будет, говоришь. Ишь, сияешь как медный таз. На свидание что ли собрался?
Мне ужасно захотелось рассказать Максу о предложении издательства, но в последний момент я раздумал.
- Слушай, а может познакомишь меня с этим отцом Вениамином…
- Зачем?
Есть вопросы, на которые совершенно не знаешь, что и ответить. Некоторое время мы молчали.
- Давай пойдем-ка чай-кофе пить. А с отцом Вениамином отчего ж не познакомить - познакомлю, придет время.
За пару часов мы управились с бетонной стяжкой, примерились, как ставить памятник, и теперь снова принялись за чай.
Капуста все время искоса поглядывал на меня, так, будто только что узнал обо мне нечто постыдное. Да и сам я будто начал подозревать в себе нечто предательское. Во всяком случае именно таковой с точки зрения Алексея Круглова, кладбищенского разнорабочего, выглядела назначенная на завтра встреча в издательстве Алексея Круглова-писателя.

…

- Когда вы сможете полностью подготовить роман к печати? Месяца хватит?
Вопрос застал меня врасплох. Я начал блеять что-то совсем невразумительное.
Редактор, интеллигентного вида женщина лет 45 в темно-сером костюме с удивительно идущей ей густой проседью, заносила что-то в компьютер.
- Скажите, – я засомневался было, стоит ли продолжать, но все же решился. – Как к вам все-таки попало мое произведение?
- Почему вас это интересует?
В ее словах мне послышалась легкая усмешка.
Я пожал плечами.
- Я бы не хотела отвечать на этот вопрос. С вашего позволения.
Что ж тут поделаешь?

Звонок Анны застал меня врасплох. Ощутив это, она весело рассмеялась.
- Алексей, я прочитала ваш роман. Это грандиозно!
Ого, мы опять перешли на «вы»!
- Полагаю, вы меня переоцениваете. Хотя к моему величайшему удивлению вышло так, что одно издательство и впрямь решило подписать со мной договор.
- Этого и следовало ожидать. Поздравляю! Кстати, меня вы тоже можете поздравить: я нашла новую работу.
- Поздравляю. А девочки?
- Девочки? – казалось, она была удивлена моим вопросом. Они на даче. Весь детский сад выехал на Финский залив. – Она выдержала паузу. – Алексей, у меня к вам просьба. Вы ведь работаете на Н-ском кладбище?
- Да.
- Дело в том, что …- она немного замялась, - там похоронен мой муж. И после похорон я так ни разу там не была. И вот теперь… Одним словом, я хотела попросить вас сопровождать меня. Признаться, я немного побаиваюсь кладбищ.
Забавно, она предлагает мне свидание на кладбище?
Мы условились, что встретимся на железнодорожной платформе в полдень в субботу. Это был мой рабочий день.
За час до назначенного времени я отправился в вагончик, чтобы переодеться.
- Не понял! – Капуста перегородил мне дорогу. – Ты это куда намылился, а?
- Через час вернусь. У меня дело.
- Дело… Какое ж такое дело? Ишь вырядился! У одного все дела, - Капуста махнул рукой куда-то в сторону, теперь вот и у другого, а работать кто будет? А? – Он смачно выругался, но я, не обращая ни малейшего внимания, направился к станции.
Подходя к церкви, я еще издали увидел черный ватник Макса. Ошибиться невозможно - это действительно был Макс. Не желая с ним встречаться, я свернул на боковую дорожку, собираясь обойти церковь справа, но Макс уже заметил меня и окликнул по имени.
Не оставалось ничего иного, как подойти. Макс стоял рядом с невысоким ничем не примечательным с виду человеком с пышной, но короткой бородкой неопределенного цвета.
- Отец Вениамин, Алексей, - представил нас Макс.
Не таким, совсем не таким представлял я этого священника.
- Алексей давно просил меня познакомить вас.
Отец Вениамин кивнул и, улыбаясь одними глазами, произнес:
- Вы спешите. Заходите как-нибудь, когда будете свободны. Кроме вторника я всегда в церкви. Буду рад.
- Мне понравился его голос, мягкий, спокойный, уверенный. Но как он узнал, что я действительно тороплюсь?
- Спасибо, обязательно зайду.
Мне показалось, что Макс как-то странно взглянул на меня. Впрочем, конечно, только показалось.
На платформе я оказался заранее, за 20 минут до прихода электрички, на которой должна была приехать Анна. Странная встреча, вызванная исключительно стечением обстоятельств. Или, быть может, чем-то еще? Но к чему? Нам гораздо проще постичь строение мира, нежели составить хоть какое-то представление о тех силах, что им движут. На месте подобных представлений возникает множество порой весьма занимательных мифологий, имеющих все шансы на то, чтобы со временем назваться мировоззрением. Увлеченный своими мыслями, я отстраненно наблюдал за тем, как к платформе подъехала электричка, выпустившая из своих недр несколько десятков людей. В женщине, идущей мне навстречу, я едва узнал Анну. В расстегнутом легком полупальто с меховой опушкой и проглядывающем из-под него светлом брючном костюме она выглядела великолепно.
- Алексей, я так благодарна вам за то, что вы согласились прийти. Так не хочется идти туда одной.
Едва мы вышли на центральную аллею, как выяснилось, что Анна в точности не помнит, где похоронен ее муж.
Я вновь и вновь прокручиваю в памяти эту нашу странную встречу, будто пытаясь вынести на поверхность нечто, ускользнувшее от моего внимания. Осознаю всю бессмысленность этого занятия, но вновь и вновь обращаюсь к воспоминаниям.
Вот мы идем по дорожке, Анна неожиданно пылко сжимает мою руку и шепчет: « Это здесь, я помню.» Мы сворачивает влево, проходим между рядами могил и останавливаемся перед невысокой черной гранитной плитой, окруженной крупной галькой. На камне выбито только имя: «Святослав». И ничего больше. Ни фамилии, ни отчества, ни дат рождения и смерти.
Свя-то-слав, - медленно, по складам, повторяю я про себя. Скромный памятник выглядит торжественно. Только тут я замечаю, что Анна приехала без цветов. Наверное просто забыла их купить. Не вспомнила и тогда, когда мы проходили по платформе. Что ж, бывает и такое. Я отвожу глаза в сторону – никому не приятно иметь бесстрастного свидетеля своих эмоций - , немного отстраняюсь, но тут Анна неожиданно берет меня под руку и увлекает в обратный путь. Ближайшая электричка отправляется только через 40 минут.
До сих пор мне удавалось вспомнить все до мельчайших подробностей, но с того момента, как мы присели на скамейку, в памяти оставались лишь несвязанные обрывки. И виной тому конечно же невесть откуда появившееся у меня желание. Вообще-то я довольно сносно контролирую собственные реакции. Не припомню, чтобы когда-либо испытывал с этим проблемы. все выглядело так, что я был почти готов был потерять над собой контроль. Желание обладать Анной невидимыми тисками все сильнее сжимало меня, не оставляя ни малейшей надежды на избавление.
- Знаете, Алексей, а мне ведь удалось полностью перевоплотиться. И, между прочим, во многом благодаря вам.
Я готов был впиться зубами в ее шею. Сладковатых запах духов сводил с ума.
– И вы, кажется, тоже, – чуть помедлив, с легкой усмешкой произнесла она.
Главное – контролировать дыхание. Я где-то читал, что именно контроль дыхания позволяет укрощать выплескивающиеся через край эмоции.
- Вы никогда не обращали внимания на одно странное обстоятельство: то, что поначалу кажется очень и очень сложным, на самом деле решается несколькими весьма простыми действиями?
Возбуждение стало понемногу утихать, уступая место раздражению. Не помню, что я ответил, но прозвучало это, по-видимому, чересчур резко. Анна с удивлением взглянула куда-то поверх меня.
- Простите, я сказала что-то не то.
- Это вы меня простите.
Странно, но я до сих пор не могу вспомнить деталей этого разговора. Единственное, что осталось в памяти - то, как зеленая гусеница электрички медленно набирает скорость, вызывая раздражающе-дразнящее ощущение того, что это гигантское насекомое навсегда увозит от меня Анну.
Вместо того, чтобы вернуться на свой участок я отправился к могиле Аниного мужа. Перешагнув низенькую оградку, коснулся рукой холодного камня, будто давая ему знать о своем присутствии. На какую-то долю секунды показалось, что мое появление встречено с благосклонностью. Что я знаю обо всей этой истории кроме скупых строк письма Анны?
Тот, кто оформлял это захоронение, наверняка руководствовался некой идеей. Идея диктовала все – от гальки, окружавшей цветник до затейливого литья оградки. Идея не предполагала никакой растительности и даже, по сути, места для цветов. Не потому ли Анна и не купила их? Вообще-то люди редко руководствуются идеями, чаще подчиняясь неосознанным импульсам с посильным участием здравого смысла.
То и дело я ловил себя на ощущении, что окончательно запутался в собственных мыслях. Предпринимая робкие попытки распутать клубок, я начинал понимать, что узлов завязано слишком много. Настолько, что не имеет ни малейшего смысла даже пытаться его трогать.
При виде меня Капуста презрительно сплюнул и, не говоря ни слова, поднялся в вагончик. Я отправился за ним, предполагая найти там Макса. Но ошибся. На газете, расстеленной на столе, сооруженном из поставленных на попа бревен, издавали зловоние головы и хвосты кильки. Наполовину пустая консервная банка стояла тут же. «Классика жанра, – раздраженно хмыкнул я, поспешно выходя на воздух». С детства не переношу запаха соленой рыбы.
- Интеллигент хренов! – Капуста с красными глазами подступил ко мне вплотную.
- Да пошел ты!
- Ты что сказал? А? Повтори! – Он снабдил свою речь целой очередью нецензурной брани.
Не сознавая, что делаю, я врезал ему кулаком в лоб. Капуста покачнулся, казалось, не от самого удара, а от неожиданности. Я принял было оборонительную позицию, но он, скорчившись, присел на корточки. Полагая, что удар был чересчур силен, я захотел помочь ему встать. Но в этот момент Капуста резко встал и с силой ударил меня ниже пояса. Острая боль с макушки до самых пяток пронзила меня, в глазах потемнело, и я рухнул прямо на грязный пол вагончика.
Первым, что я увидел, когда очнулся, было нависшее надо мной чисто выбритое лицо Макса.
- Ну слава тебе Господи! – его голос звучал приглушенно, выдавая волнение.
- А Капуста где?
Его глаза потемнели. Так ничего и не ответив, Макс неопределенно махнул рукой.
Я перевернулся на бок и на удивление легко поднялся. Резкая боль растеклась по всему телу, подобно тому, как капля йода растворяется в стакане воды.
- Езжай домой! – Макс неотрывно смотрел на меня. - Хватит уж на сегодня.
Я покачал головой.
- Со мной все нормально. Сегодня еще две ямы сделать нужно.
Макс взял меня за локоть и, притянув к себе, пристально взглянул в глаза.
- Думаешь, я – дурак, ничего не понимаю, да?
Его глаза постоянно меняли цвет, даже, пожалуй, не цвет, а яркость, блеск, переливаясь от светло-карего до темно-каштанового.
- Давай чаю выпьем, - очевидно что-то решив про себя, повелительно произнес Макс.
- Не буду я чай пить в этом свинарнике, - я махнул рукой в сторону стола.
- Свинарник, - кивнул Макс и неожиданно улыбнулся. – А помнишь притчу про свиней, в которых Иисус вселил бесов? – И, не дожидаясь ответа, продолжал, - Вот и мы как свиньи. А здесь - наша пропасть.
- Не понимаю, о чем ты.
- Да ну - не понимаешь! Все ты понимаешь, но что дураком прикидываешься, правильно – меньше сил тратится.
Мы вышли из вагончика, усевшись на лежавшие неподалеку кирпичи.
- А я вот уж неделю не курю, - он, улыбаясь, похлопав себя по карману ватника. – И - странное дело: вроде как и не тянет, а руки сами пачку ищут.
- Тяжело?
- Непривычно. Привычки в нас крепко врастают, потом попробуй отделаться.
- Макс, ты вот про свиней начал, да только мысль свою так до конца и не довел.
- А что языком трепать, дальше и так все ясно. Суть в том, что идем мы туда, куда нас направляют наши внутренние бесы. Или демоны, если хочешь.
- Постой! Но ведь можно же обойтись без всей этой религиозной терминологии. Неужто ж нельзя?
Он, ухмыльнувшись, подобрал валявшуюся поблизости палочку и засунул ее между зубов наподобие сигареты.
– Хорошо ты сказал про религиозную мифологию. Этого и впрямь много. Хоть и без мифологии, если вдуматься, тоже никуда.
Рассеянные, будто с трудом пробивающиеся сквозь тучи солнечные лучи делали этот день монотонно печальным. Такие блеклые дни вполне обычны для климата северной столицы, цитаделью раскинувшейся средь болотного края.
Я невольно отвлекся, вглядываясь в мелкую рябь, то и дело пробегающую по огромной, разлившейся у самого вагончика луже и не сразу сосредоточился на том, о чем говорит Макс.
- Наша воля – вроде как движок, и ни будь ее, с нами бы ничего не происходило. Другое дело, что механизм сложен: это тебе не толкнул – упало. Вот люди и начинают возиться, копошиться, разбираться с механизмом. Если кто что уразумеет, тогда уже шум-гам - переполох, книги, лекции, публичные выступления, толпы последователей. – Он слегка понизил голос и с усмешкой прибавил, - Впрочем быстро растворяющихся через весьма небольшой промежуток времени. Другим и вовсе недосуг – и таких большинство – живут себе и живут как придется.
- И конечно есть третьи, самые правильные, – сам не зная зачем, съязвил я.
- Конечно. – На полном серьезе произнес Макс. - Только не самые правильные, потому что правильного и неправильного быть здесь вовсе не может. Так вот эти самые третьи передают свой движок в другие руки.
- Интересно, чьи же?
- Божьи руки, отца нашего небесного руки.
До сих пор все было вполне терпимо, пока не появилась высшая сила.
- Раздражаешься, - улыбнулся Макс.
- Угу, не люблю, когда все на Бога валят.
- И я не люблю.
На пару минут разговор повис, напоминая запутавшийся в голых ветках засохший осенний лист.
- Как же ты разговоров таких не любишь, если про руки Божьи говоришь? Нужен Богу твой движок, как же!
- Богу-то не нужен. Да вот мне нужен, нужно чтоб он в его руках был.
- Сделка значит?
- А ты, мужик, умен! Сделка и есть, верно просчитал. А теперь скажи как на духу: как ты тут на кладбище очутился?
- Обычно: товарищ дал телефон, сказал, что есть, мол, работа.
- Товарищ, говоришь…- Макс ухмыльнулся. – Да нет, брат, товарищ твой здесь не при чем. Я ж тебя не про движок спрашиваю.
И все ж-таки сильно меня Капуста шарахнул. Подлый был удар, ох и подлый! Я переключился к мыслям о Капусте, не без удивления обнаружив, что не испытываю к нему ни злости, ни ненависти. Он просто перестал для меня существовать.
- Ну что ж, не хочешь, так и не говори. А я вот про свой движок расскажу. Чтобы тебе понятнее было.
Я устроился поудобнее, предвкушая длинную историю.
- Шесть лет тому назад я потерял жену. Похоронил здесь, на третьем участке. И после ее смерти я потерял к жизни всяческий интерес. Я думаю, ты понимаешь, что я имею в виду. Мне казалось тогда что жизнь, что смерть - все стало единой бессмысленной массой. Это и был тот самый движок, о котором я тебе хотел сказать. – Он напряженно вглядывался куда-то вдаль, где – я точно знал – не мог увидеть ничего кроме равнодушных серых надгробий. - Вскоре после сороковин приехал я на своей копейке устанавливать памятник. Уж больно я тогда торопился, боялся, что умру, а Машенька моя без памятника останется. В багажнике – цемент, песок, сам памятник – ну все как полагается. Естественно, мне тогда было и невдомек, что ставить памятники самим родственникам на нашем кладбище строго-настрого заказано. Взял я ведро, подошел к рабочему - это Дима был с третьего участка, он с полгода как ушел – и спрашиваю, где, мол, воду можно взять, надо мне цементную заливку делать. Димка как взвился, как на меня накинулся, кто , мол, разрешил да еще грозить стал: если я посмею хоть что-то сделать, могилу жены моей вообще с лица земли сотрет. Подрались мы крепко. Еле разняли…
Предавшись воспоминаниям, Макс ненадолго задумался, после чего внезапно повеселев, продолжал. - Начальником тогда у нас тут Василь Васильевич был, редкого понимания человек. Привели нас с Димой к нему. Я все удостоверение свое ему в морду тычу, руками размахиваю. Василь Васильевич грустно так на меня смотрит и говорит : « Разрешение на собственную установку я вам дам конечно. А вот ведете вы так себя зря. Поработали бы у нас, тогда б и не кричали. У нас и так, знаете, какая текучка кадров, а ежели ж рукоприкладством заниматься… Да ладно, что с вами разговаривать!»
Крепко слова его меня тогда зацепили. Я сгоряча и ляпнул: « Отчего ж вы думаете, что я у вас работать откажусь. Приду к вам, вот только из института уволюсь и приду». Мне после смерти Машеньки вовсе все равно стало, как жить, а тем паче где работать. Все враз опротивело. «Придете, как же, - Василь Васильевич снисходительно улыбнулся. Прям-таки вот возьмете, да из института уволитесь. Как же, поверил!» Видел бы ты, Леха, его физиономию, когда я через две недели положил на стол ему заявление о приеме на работу!
- А в каком ты институте работал?- оживился я.
- Да какая разница?
- Интересно!
- Интересно тебе. А мне не интересно. Вишь машина подошла. На седьмой сектор покойничка привезли. Сегодня поздно только что-то. Айда встречать!
Я пошел за лопатами.
В манере выражаться было у Макса что-то необычное. Говорил он по большей части отрывисто и, как я теперь понял, нарочито употреблял просторечивые разговорные выражения, лишенные малейшего намека на художественность.

В тот день Капуста так больше и не появился. Наверное так и уехал домой, не переодевшись. Мы засыпали могилу, Макс по обыкновению совершил свой до сих пор не понятный мне ритуал, переоделись и отправились к электричке.
Следующий день был выходным. Дождавшись, пока уйдут жена с дочерью – мы уже давно старались избегать друг друга по утрам – я поехал на кладбище.
Сойдя с электрички, я свернул на центральную аллею и направился прямиком к церкви. Шла служба. Прихожан в церкви было трое – две толстые, словно сестры похожие друг на дружку женщины в неопрятной одежде и хромой нищий-попрошайка, промышляющий у въезда на кладбище. Я купил несколько свечек у похожей на монашенку женщины, стоящей за свечным ящиком и поставил их у иконы Казанской Божьей матери. Все то время, пока шла служба, я пребывал в каком-то странном оцепенении и потому вздрогнул от неожиданности, когда ощутил на своем плече руку отца Вениамина. Священник широко улыбался:
- Желаете исповедоваться?
- Нет, - в замешательство ответил я.
По его лицу пробежала легкая волна удивления.
- Мне нужна ваша консультация.
- Тогда поговорим после службы.

Мы никогда – или по крайней мере почти никогда - не знаем, откуда приходят наши мысли. Между тем они, незваные, определяют гораздо больше, нежели можно себе представить.
Я вслушивался в литургические песнопения, забывая о том, где и зачем нахожусь. Отнюдь не обязательно быть верующим человеком, чтобы получать эстетическое наслаждение от литургии. Мне нравится ход самого действа, нравится наблюдать за мистерией, неизменно разворачивающейся на протяжении уже многих веков.
- Что там насчет консультации?
О. Вениамин разоблачился и теперь в темных брюках и черной вельветовой рубашке выглядел вполне по-светски.
- Вы обещаете, что разговор останется между нами?
- Грех болтливости до сих пор мне не досаждал.
- Видите ли, я здесь работаю, и потому…
- Поверьте, я все понимаю.
Преодолевая волнение, я подобно школьнику на экзамене принялся выдавливать из себя нечленораздельные фразы.
- Видите ли, я пишу. То есть писал. В общем, я писал под заказ. – Поразительное косноязычие. Если так пойдет и дальше, вскоре я и вовсе стану заикаться. – Ну а теперь получается, что я написал роман, который скоро выйдет в свет. И мне бы хотелось знать ваше мнение.
- О чем роман?
- О Гоголе, точнее последних годах его жизни.
- Эко хватили! Хотя…- О. Вениамин, смерив меня оценивающим взглядом, кивнул и весело сказал, - Что ж, давайте! Можно ль понимать так, что этот роман и есть ваша в некотором роде исповедь?
Вопрос прозвучал неожиданно. По всей видимости, мое лицо приняло удивленное выражение.
- Печатное слово в любом случае суть исповедь, - серьезно произнес священник. – Ну так где ваш роман?
- Я не взял его. Честно говоря, когда я сюда ехал… Одним словом, я тогда об этом не думал.
- Это ничего не меняет. Приносите ваше произведение. Буду ждать.

…

Наша жизнь состоит из ритуалов. Именно они и являются теми скрытыми пружинами, что запускают механизмы поступков. Встал, почистил зубы, сделал зарядку. Простой ритуал, неукоснительно исполняемая повинность приводит к совершенно предсказуемым поступкам: оделся, пошел на работу. В противном случае зачем вставать, если ты не идешь на работу? Так уж получалось, что когда в моих планах происходил сбив, я отправлялся к Сергею. Шел, выполняя давний ритуал, смысл которого давно позабыл сам. Мы не виделись с тех самых пор, когда он дал мне телефон администратора кладбища. К тому же только сегодня я вспомнил, что уже через неделю у него свадьба.
Открыв мне дверь, Сергей вопреки обыкновению не пригласил меня к себе, предложив поговорить на улице.
- Подготовка к свадьбе идет полным ходом?
Я пожалел, что сказал это: лицо моего приятеля исказила нелицеприятная гримаса. Она выглядела еще страшнее от того, что за ней не стояло никаких эмоций – гримаса, отображающая выхолощенную мысль.
- Хотел поблагодарить тебя за работу.
Гримаса стала понемногу сходить с его лица, растворяться, уступая место будничному ничего не выражающему выражению.
- Я знал, что тебе понравится.
- Когда свадьба?- я смотрел на Сергея, пытаясь отгадать его мысли.
- В четверг на следующей неделе. И…- Он замялся
- Да не психуй , привыкнешь! Старый холостяк знаешь ли…
- Не в том дело. Я хотел тебя предупредить. Так, на всякий случай, мало ли…Так вот: Ася больна.
- Ну до четверга, надеюсь, она поправится?
- До четверга, - он печально усмехнулся, - Все гораздо более серьезно. У Аси рак.
Ошеломленный, я молчал, ожидая получить хоть какое-то объяснение. Но Сергей по-прежнему молчал.
- Ты недавно узнал об этом?
Во всяком случае такое объяснение многое могло бы прояснить.
- Давно. С этого, можно сказать, все и началось.
- И, зная, что она неизлечимо больна, ты все равно женишься. Или это великая любовь, или выглядит откровенно цинично.
- Думаешь? Но есть еще и третий вариант. Подумай сам: если природа не наделила меня сильными чувствами, отчего бы не использовать это кому-то во благо?
- И как же тебе видится это благо? Жениться на умирающей женщине? Но ведь тем самым ты причиняешь ей еще большие страдания? Ведь она наверняка все знает. - Мне показалось, что я зашел слишком далеко. Стараясь сохранять спокойствие, я прибавил, - Впрочем, какой я тебе судья!
Он молчал, глядя куда-то в сторону, и я все-таки решился на вопрос, задавать который, возможно, и не следовало.
- Ты действительно так сильно ее любишь?
- Ты же знаешь: я не способен испытывать чувства.
- Пусть так, – меня начинал раздражать этот разговор.
- Понимаешь, может случиться так, что мне понадобится твоя помощь. В том смысле, если я не смогу проконтролировать все.
- А что нуждается в контроле?
- Ася и все, кто с ней связан: родственники, друзья. Нужно чтобы никто ничего не узнал.

…

Дома меня ждало письмо Анны. Самое короткое ее письмо, содержащее всего три слова.
Ошарашенный, я перечитывал и перечитывал его, не в силах поверить собственным глазам.
«Я тебя люблю». Всего лишь три слова. «Я тебя люблю».
Как в тумане я пошел на кухню. Вера, несмотря на поздний час, что-то готовила.
- Попьешь со мной чаю?- предложил я.
Жена отрицательно покачала головой, но, украдкой взглянув на меня, будто спохватилась.
- Сейчас поставлю чайник.
Кубики моркови, вырезанные как по трафарету, горкой возвышались на разделочной доске. Закончив с морковью, Вера взялась за картошку. Теперь ровные колечки словно демонстрировали кому-то, как надо во всем соблюдать порядок. Я следил за ловкими пальцами жены, движениями, доведенными до автоматизма, ощущая, как гулко бьется сердце, порой словно проваливаясь в пустоту.
Психологи утверждают, что способность делать несколько дел одновременно присуща исключительно представительницам прекрасного пола. Возможно они правы. Во всяком случае мне это никогда не удавалось.
Валя молча налила чай, поставила на стол тарелку с пряниками.
- Знаешь, мне зарплату прибавили на три тысячи, - мы уже давно не говорили просто так, сверх того, что составляет сферу обыденности.
- Может быть все-таки поищешь другую работу?
- Зачем? Я, втянулся, к тому же неплохо зарабатываю и уже не устаю как раньше. Все остальное - не более чем предрассудки - ведь так?
Вот уж никак не ожидал от себя приступа нежности. Я взял руку жены, маленькую и пухлую как у ребенка, еще хранящую слабый запах сырых овощей и поднес к губам. Вера недоуменно взглянула на меня, тут же отведя взгляд в сторону.
- Понимаешь, Леша, я не знаю, как лучше сказать, но мне кажется, что есть нормальная человеческая жизнь и вещи, как бы это лучше выразиться, неестественные для человека.
Я все прекрасно понимал, и от того решил перевести разговор на другую тему.
- Как у Настьки с отборочным туром?
- Прошла. Все как всегда. Через месяц соревнования.
- У тебя усталый вид.
- Хорошенький комплимент! А я и не замечала. Да и уставать особо вроде не с чего: работа, дом, и далее по кругу..
Как давно уже стали чужими? Или так было всегда? С каких пор нам нечего сказать друг другу?
Я вернулся в комнату, и вновь открыл письмо, состоящее всего из трех слов, словно желая убедиться в том, что мне оно не приснилось.
Не приснилось.
Одно за другим я открывал ее прошлые письма, выхватывал отдельные предложения.
«…Я перевоплотилась, а это означает то, что теперь я вижу мир и людей совершенно по-другому …»
Присутствие рефлексии внушает все же некоторую надежду.
«Если бы вы тогда не обратились ко мне в кафе, ничего бы этого не было. А потом ваш роман о Гоголе – он был для меня как глоток чистой холодной воды в пустыне. И я так рада, что его напечатают».
Меня передернуло: вот как – глоток чистой воды! Интересно, откуда Анна узнала, что мой роман напечатают? Довольно странно! Не припоминаю, чтобы говорил ей об этом.
«Расточать похвалы – занятие пустое. Потому и не буду этого делать… Теперь о том, ради чего собственно я и взялась писать вам это письмо. Перевоплотитесь, и давайте начнем все с чистого листа!»
Раздражение все нарастало во мне, грозясь перелиться через край. К чему столько пафоса? Глоток чистой холодной воды. Смутная мысль никак не желала оформляться в слова.

…

Интеллектуализирующая женщина – нонсенс по существу. Я отнюдь не принижаю женщину, напротив, даже признаю, что представительницы прекрасного пола во многих отношениях превосходят мужчин, но полагаю, что женщине изначально совершенно не присуща абстракция, абстракция в ее чистом виде. Что-то вроде закона природы. Легче всего списать все на банальный мужской снобизм. Но…
Я распечатал купленную вчера пачку бумаги и открыл файл со своим романом. Старенький принтер судорожно завздыхал, будто демонстрируя, что устал от еще не сделанной работы. Впрочем, я давно уже привык к его капризам. Уже на двенадцатой странице стало видно, что чернила кончаются, отчего текст стал напоминать подернутый легкой дымкой пейзаж весеннего утра. Я наполнил шприц и медленно ввел в картридж живительную инъекцию. Принтер чихнул, и из него вновь принялись лениво вылезать испещренные буквами листы.
Когда перед работой я занес отцу Вениамину рукопись, он, переоблачившись, как раз готовился к отпеванию. При виде меня он заулыбался.
- Обещаюсь сегодня же приступить к чтению. – Неожиданно его лицо приобрело озабоченное выражение. – Вы сегодня видели Максимилиана?
- Макса?
Он молча кивнул.
- Я еще не был на участке.
- Да, конечно, конечно… У меня к вам просьба: пожалуйста, как увидите его, попросите зайти ко мне.
Объятый смутной глухой тревогой, я перекрестился и поспешно вышел из храма. Забавно устроен человеческий мозг: всю дорогу до нашего участка, в памяти вертелось то, как, выходя из храма, я осеняю себя крестом. Рука поднимается ко лбу, останавливается у середины грудины, переходит к правому плечу. Казалось, где-то глубоко во мне запечатлелось ощущение каждой мышцы: движения медленные, медленные настолько, что каждая клеточка моего тела успевает осознать самую себя.

Ни Макса, ни Капусты не было все утро. Ближе к полудню, когда я в одиночку принялся за вторую могилу, наконец появился Макс.
- Отец Вениамин просил тебя зайти.
Макс, переодеваясь, казалось, не услышал моей фразы.
- Капусту сшибла машина, - угрюмо произнес он, - упился в стельку.
- Господи! И как он сейчас?
- Вроде как жив, но ноги переломал, теперь уж вряд ли сюда вернется. – Он слабо улыбнулся - Во всяком случае в качестве рабочего. В молчании попив чая, мы пошли работать.
На месте будущей могилы оказался недовыкорчеванный пень какого-то дерева. Изрядно провозившись с ним, мы едва успели закончить могилу до прихода похоронного автобуса.

…

Когда я был маленьким мальчиком, помнится, у меня в голове все никак не укладывалось то, как люди, не договариваясь словесно, образуют в магазине очереди. Моей дочери и представить себе сложно эти очереди восьмидесятых, раскидывающиеся порой на несколько десятков метров. Современные очереди в супермаркетах не имеют с ними совершенно ничего общего. Но более всего меня удивляло то, что очередь каким-то неведомым мне образом организуется с обеих сторон. Признаться, для меня это и по сей день остается загадкой. По прошествии стольких лет я склоняюсь к мысли о том, что такого рода очереди представляли собой определенную форму общения граждан, нечто вроде символа всеобщего равенства. Наверное именно это представление о равенстве и, прежде всего равенстве стартовых условий, и породило схему, в основании которой лежат представления о справедливости и несправедливости.
Справедливость неминуемо предполагает наличие судьи или инстанции, следящей за тем, чтобы все было честно. С древнейших времен роль такой инстанции приписывалась государству. И действительно – что кроме государства – в идеале воплощенной справедливости - может лучше выполнить эту весьма почетную функцию? Достаточно вспомнить отца политологии Платона, чтобы сполна проникнуться глубиной идеи. Великолепной демонстрацией доказательства от противного явилось опровержение идеи о том, что государство может быть справедливым. Исключения лишь подтверждают правила. Хотя нельзя не признать того, что государственной машине порой все же удается выстроить оазисы справедливости посреди пустыни. Это и является условием жизнеспособности мифа: те, кто в той или иной мере причастен к ним, являются ревностными сторонниками идеи.
Лично я уже давно смирился с непричастностью справедливости по отношению к нашему миру. Я не утверждаю того, что мир не справедлив, отнюдь, он скорее безразличен к справедливости; эта абстракция с ним элементарно не соотносима. Справедливость - удел высших сил, чье проявление наш ум постичь не в состоянии. И потому остается полагаться на опыт тех, кто, поступая согласно моральным принципам, получил по заслугам.
Я далек от того, чтобы давать конечные ответы. Тем более на конечные вопросы. Жизнь, в которой расставлены все точки над «и» напоминает аннотацию к роману, составленную весьма удачно, но, тем не менее после прочтения которой, вопрос о чтении самого произведения, отпадает окончательно. Пожалуй, нужно признать, что конечные ответы на конечные вопросы забирают у нас одну из важнейших составляющих жизни – интригу.
Увлеченный своими мыслями, я и не заметил, как, выйдя из издательства, пересек Английский проспект и вышел к Фонтанке.
Подписав свой первый в жизни авторский договор, я испытывал что-то вроде легкого недоумения, так, будто идя по знакомой улице, оказался вдруг в совершенно неизвестном месте. Тысячи, если не десятки людей пишут, питая надежду когда-нибудь увидеть свои творения напечатанными. Есть те, кто выставляет их в Интернете в надежде, что там они встретят благодарного читателя. Кому-то везет, другие теряют всяческую надежду и вовсе перестают писать, а третьи продолжают изнурительную борьбу, бомбардирую письмами издательства. Справедливость? Может ли она быть там, где на сцену выходят те, кто изначально не хочет быть равным среди равных? Сомнительно. Надгробие-стрела, ставшее одной из достопримечательностей кладбища, каким-то малопонятным образом вызвало цепную реакцию. Через пару месяцев на нашем участке появилось сразу несколько замысловатых памятников. Ребята с соседних участков ухмылялись, читая затейливые надписи, не уставая удивляться неистощимой фантазии родственников. Человек чрезвычайно подвержен эпидемиям, будь то эпидемия банального сезонного вируса или заражение модой на что-либо. Увы, даже убеждения подвластны моде. Установив очередной шедевр скульптуры, вобравший в себя что-то от птицы и сфинкса одновременно, мы с Максом сели отдохнуть на ступеньки вагончика.
- Сами не ведают, что творят, - устало бросил Макс. – Понавыдумывают!
- Каждый выражается как может, - с деланным равнодушием буркнул я.
- Угу! Вот именно, что выражается.
С того времени, как Капусту сбила машина, мы сильно сблизились с Максом. Симпатия, возникшая у меня по отношению к этому углубленному в себя человеку, казалось, была обоюдной. Разговаривали мы, впрочем, мало. Меня не покидало ощущение того, что Макс опасается сказать что-то лишнее, и потому тщательно взвешивает каждое слово. Но наверное всему виной моя чрезвычайная мнительность.
- А я вчера на свадьбе был, у друга, - зачем-то сказал я.
- Да? – оживился Макс. – И как оно все?
- Да никак. Печально. У невесты – рак едва ли не в последней стадии.
- Ну да? – он явно заинтересовался. – И что жених?
- Жених…Жених мой приятель еще со студенческих лет. Думает, что таким образом может спасти свою невесту.
- А-а, протянул Макс, казалось внезапно потерявший весь интерес к разговору.
Некоторое время мы молчали.
- Не знаешь, скоро ли вернется отец Вениамин? Я заходил сегодня в церковь, сказали, что он уехал.
- Уехал. Спасать своего духовного сына, - он отчего-то усмехнулся, - Это как уж теперь получится вернуться. – Он помолчал недолго и, лукаво улыбаясь, добавил. - А ты-то сам как думаешь: можно спасти таким вот образом девушку, а?
- Не знаю. Мне вся эта затея с самого начала не нравилась. Выглядит, уж больно жестко.
- И все ж-таки, спасет?
- Откуда ж мне знать? Может и спасет.
Теперь я жалел, что затеял этот разговор.
- А знаешь, ведь всякое бывает. – Макс долгим взглядом посмотрел на меня и кивнул, словно согласившись с собственными мыслями. – Я тут подумал, давай сегодня сходим в больницу к Капусте.
Я вяло согласился. Признаться, не успел соскучиться о нашем коллеге. Макс поднялся, прошел в вагончик, но вскоре вернулся, неся бутылку минеральной воды и пару пластиковых стаканчиков.
- Жарко, - он плеснул мне теплого Боржоми и, разом опустошив стаканчик, поставил на землю. – А знаешь, ведь с точки зрения обычного человека мы с тобой некрофилы.
Я хотел было возразить, но сдержался, решив дать ему высказаться. Его рассуждения всегда меня увлекали.
- Видишь ли, некрофилия понимается у нас как некое извращение, к тому же еще связанное с сексуальной сферой. На самом деле ничего общего. Некрофилия – всего лишь антоним биофилии – любви к жизни. Между прочим, и то и другое – нечто вроде инстинкта.
- Неправда, некрофилия не свойственна животным, и поэтому наверно ее вряд ли можно отнести к инстинкту. Скорее это потеря здорового инстинкта.
- Логично. И практически неоспоримо. Но можно зайти и с другой стороны. Как за некрофилией, так и за биофилией скрывается страх. Страх смерти или страх жизни – не имеет, в сущности, значения. Факт тот, что это страх.
Я кивнул, наблюдая, как загрубевшие руки Макса теребят полу ватника. Пальцы двигались ритмично, будто подчиняясь какому-то ритму. В разговоре он выдерживал длинные паузы между словами, порой настолько длинные, что, казалось, что продолжения не последует вовсе.
– Вот и твой приятель. Он ведь женился из страха. Страх, завладевая человеком, заставляет двигаться к самому краю.
- Постой, Макс, ты чего-то не понял. Сергей не из тех людей, что подвержены. Если хочешь, он вообще не наделен способностью испытывать сильные чувства.
- А я и не говорю, что страх - это чувство. Его испытывают все. Даже мертвые.
Последняя фраза повисла в воздухе, напоминая случайно спустившееся совсем низко облако. Я недоуменно смотрел на своего собеседника.
- Смысл слов зачастую сильно искажается. Научившись красиво говорить, мы часто сами перестаем понимать то, что говорим. Ну а то, что перестаем понимать других, это уж точно.
Макс по-прежнему являл для меня загадку. И теперь я прекрасно понимал, что, пытаясь найти разгадку, я все дальше удаляюсь от истины. Остается смириться с тем, что он именно таков, каков он есть.

Продолжение следует.