Меня с самого раннего детства, сколько себя помню, отовсюду изгоняли. Но я всегда возвращался. И всегда по возвращении становился сильнее. Только один раз моё изгнание было окончательным.
Это было в детском саду.
Мне было четыре года. Во время тихого часа я никак не мог заснуть. Лежал в кроватке и смотрел в потолок. Закрывал глаза, пытаясь заснуть... Но не мог... Когда детсадовские песталоцци обнаружили эту мою особенность (а я, надо сказать, сильно переживал сей факт, так как ощущал, что делаю что-то не так, как другие, правильные детки), воспитатели стали специально контролировать меня. Я закрывал глаза, пытался ровно дышать и не двигался, когда они входили во время тихого часа в спальное помещение... Они тихонько подкрадывались и молча внимательно наблюдали за мной. Когда наконец, я чем-то выдавал своё бодрствование, они радостно поднимали меня, уводя для дальнейшего разбирательства в коридор.
Покажется смешным - но я клянусь вам, все было именно так. Воспитательницы (а дело происходило в самом начале 70-х годов прошлого столетия) были дамы, сами получившие первый воспитательный импульс еще при живом товарище Сталине. Поэтому, видимо, считали, что все долж ны спать в одно и тоже время, причем, это тоже факт, - на правом боку! Объясняли это просто: чтобы сердце отдыхало, а оно ведь слева! Дополнением к этому казарменному распорядку сна было обязательное положение ладоней рук "под правой щекой". Изменить положение допускалось лишь непосредственно во сне.
Боролись со мной ежедневно. Надо ли говорить, что детский сад я ненавидел, а воспитателей боялся?
Конечно, я ушел в глухое "отрицалово". На фоне моего постоянного непослушания, ставших неизбежными придирок по поводу и без, произошел, в итоге такой случай.
Вокруг огромного ковра в игровой комнате мы сидели на стульчиках. Мария Ивановна (жива ли? храни тебя Господь!) читала нам какую-то книжку... Может быть и "Сказку про военную тайну..." Я слушал ее, постепенно уходя в своих фантазиях в мир, где главный герой - я... Заметив это, Мария Ивановна прервалась, и не меняя интонации спросила: "Олег, На чем я сейчас остановилась?"
Я вопроса не услышал... В моих фантазиях шла другая жизнь и звучали иные призывы.
Вдруг меня резко поднял на ноги неожиданный, как гром рывок за ухо... Я виновато смотрел на Марию Ивановну, пытаясь понять - что же теперь я сделал не так, как остальные дети?
- Я еще раз спрашиваю, на чем я остановилась?
Я молчал.
- Так вот, постой в углу! И не просто в углу, - на своем стульчике, чтобы тебя все лучше видели, - кричала Мария Ивановна, таща меня все за то же ухо в сторону "угла"... - Лицом к нам, стоять будешь лицом к нам, чтобы все видели, как тебе стыдно!
В домашних тапочках, в шортах на лямке и белой сорочке, любовно одетой мамой, приведшей меня в сегодня в сад, я стоял на стуле и.... сдерживая слезы обиды, улыбался.
Мария Ивановна стояла рядом и укоризненно кивала головой:
- Дети, смотрите, он хочет плакать, но делает вид, что ему весело!
Хрусталики слез, застывшие в уголках глаз... Как мне хотелось тогда, чтобы их никто не заметил.

Когда вечером за мной пришел после работы отец, ему рассказали о моем негодном поведении. Мне он ничего не сказал. Мы, как обычно пришли домой.
А утром следующего дня, когда я завтракал и готовился опять "попасть в ад", мама вдруг просто спросила....
- Олежек, ты хочешь ходить в детский сад?
- Нет, мама.
Больше я туда не ходил.