Начало здесь: http://www.gonduras.net/index.php?a=3733
ХХХХХХ
Мне четыре года. Я ползаю по огромному ромашковому полю, и собираю цветки в кулек. Из окна на меня ласково поглядывает мать. Я собираю ромашку для нее. Для чая. Я вожусь на поле до вечера, потом прихожу домой и ложусь спать. Я устал. Я счастлив. Проснувшись, я выбегаю на улицу, и долго расспрашиваю какого-то здоровенного жлоба из пятого класса, можно ли просверлить землю насквозь. Он не уверен. Мне страшно идти домой – я очень боюсь темноты, а в подъезде нет света. Поэтому я придумываю, что у меня дома есть классный деревянный автомат, и обещаю пятикласснику, что дам поиграть.
Тот сопровождает меня до самой двери. Я говорю:
- Сейчас вынесу.
И дома умываюсь, ложусь в кровать. Засыпаю, но мама будит меня, и говорит, что какой-то мальчик меня спрашивает. Я высовываю нос за дверь, и говорю:
- Знаешь, а автомат папа забрал.
После чего иду и вновь ложусь спать.
ХХХ
Уму непостижимо, как она, при ее-то фигуре и лице, и личном автомобиле «Ауди», умудрилась к двадцати пяти годам остаться девственницей.
- Мы построим здесь огромный дом с гаражом, просторным холлом и домашним кинотеатром, - она сидит у меня на коленях, а я – на каменной скамье летнего кинотеатра, - и у нас будет четверо детей.
Над полуразрушенным кинотеатром склонились ивы: они, без сомнения, подслушивают. Я сую руку ей под юбку, и глажу бедро. Она молчит, и не пытается вырваться. Уже что-то.
- По вечерам, - блядь, она воодушевилась! – мы будем садится вокруг огромного стола и рассказывать друг другу, как прошел день. Рассказывать все-все-все. Мы будем чистосердечными.
Я представляю, как расскажу ей сейчас о том, что вчера давал здесь в рот одной давно знакомой милашке, и хихикаю. Боюсь, ТАКОГО чистосердечия она не оценит.
- Четверо детей, - пытаясь выглядеть мечтательно, говорю я, - это здорово.
Она ласково целует меня в лоб. Я умудряюсь лизнуть ее в губы, и теперь хихикает она. Мы лижемся еще минут пять, после чего она вскакивает, одергивает юбку и тянет меня к машине. Она хочет отвезти меня домой.
ХХХ
Первый раз мы встретились, когда я собирался ехать в Москву. И она даже пришла провожать меня. Стоя на перроне, мы расцеловались. Я был очень растроган: мало какая девушка пойдет провожать незнакомого практически человека, который, - и это было очевидно! – желает просто – напросто сунуть ей пару раз. О, если бы я знал…
… - Пожалуйста, сделай это, пожалуйста!
Я глажу по голове пластилинового мужика, и ставлю его на шкаф. После этого я выпиваю бутылку коньяка за пятнадцать минут, и, опьянев, блюю в коридоре малосемейки.
У меня высшее образование, я получил красный диплом, прочитал сто тысяч книг, и как-то вечером просил маленького пластилинового божка, чтобы она, наконец, со мной трахнулась. Божка я вылепил сам.
В два часа я проснулся и долго пытался понять, - два часа ночи сейчас, или два часа дня. Ключ от туалета я где-то потерял. Ломать замок не было сил. Пришлось опростаться в кулек, и выбросить его в окно. Потом я снова уснул.
… в Москве меня поразила гордыня и ужаснула ответственность. Нет, премию я, конечно в тот раз не получил, но окончательно понял, что обречен до конца дней своих, писать книги. Поначалу это было приятно и льстило, потом – ужаснуло. Попробуйте объяснить ребенку, сколько мышц задействованы в его лице, когда он улыбается, и ребенок никогда больше не будет улыбаться непринужденно. Я написал много, очень много книг, и, может быть, сумею написать что-нибудь еще, но из рая я уже изгнан. Я знаю, что я писатель. У меня уже нет возможности попробовать что-либо еще, я уже определен.
И, засыпая, я молился:
- Еб твою мать, бог, я устал, я не печатная машинка, господи, чего ты от меня хочешь?
- Еб, те, чувак, - отвечал он, оперевшись одним локтем о Луну, а другим – на край моего балкона, - а мне – легче? Я тебя спрашиваю, мне – легче, что ли?!
Я был очень мнительным в тот период, и все никак не мог поверить, что между написанием двух книг бывают, оказываются, паузы в полгода, а то и в год. И что если ты написал в тот самый год ту самую одну книгу, этого вполне достаточно. Я не знал меры. Ни в писательстве, ни в алкоголе. А когда наступали паузы, меня обуревала паранойя. Мне казалось, что я вообще утратил способность писать.
В такие моменты я начинал всюду таскать с собой тетрадь и ручку, как импотент – порнографическую фотографию, словно надеясь, что близкое соседство этой тетради подвигнет меня на творческое возбуждение. Увы. Конечно, в такие периоды я не мог написать ни строчки, что лишний раз доказывает – потенция, как и способность писать, не зависят от внешних раздражителей.
ХХХ
Второй раз мы встретились, когда я вернулся из Москвы. Там я снова присутствовал на вручении литературной премии. На этот раз - в качестве ее получателя, конечно. А иначе хули бы я туда поехал, в эту Москву? Как говорят тупые эмигранты, я имел большой успех. Фантасты решили, что я написал фантастическую повесть, реалисты доказали, что мой текст – гимн махровому реализму, а мне было по хуй на эти жанровые разборки. Я просто написал книгу, и все тут. И легче мне не стало. Как это обычно и бывает, суета сменилась пустотой и депрессией.
Я читал Селина, Лимонова, и Ибсена, и потихонечку спивался. И переставал писать. Все дело было в скорости мыслей. Дело в том, что я думал гораздо быстрее, чем успевал записывать то, что придумывал. Приходилось притормаживать, чтобы успеть. Постепенно мне это надоело. Я просто задолбался затормаживать мысли ради возможности записывать их в тетрадь. Это меня утомляло.
Поначалу я пытался заполнить пустоту веселыми матерными рассказами о том, как я трахал девок, которых цеплял в чатах и на форумах. Постепенно рассказы перестали быть веселыми. Потом я заменил рассказы пивом. Два литра на ночь, и все уже значительно лучше. Правда, утром – значительно хуже. Приходилось выбирать. Я точно знал, что спиваюсь, и поэтому купил в аптеке те самые сорок таблеток димедрола, которые сложил в пакетик. Пакетик я носил с собой. Всегда. Я уверил себя, что, как только почувствую, что все, - спился окончательно, то выпью все сорок.
Сохранить лицо. Это очень важно. Я достаю третью таблетку, но перед тем, как выпить ее, иду в туалет. Я не могу позволить себе обмочиться прямо в постели, когда отключусь. Сохранить лицо.
Продолжение следует.
|
