-- Так, - говорит Лана. - Теперь мы точно заблудились.
-- Я поднимусь на гряду, – предлагаю я. – Рядом должно быть Шандозеро, а от него до Шондоги рукой подать.
-- Ага… Ты лезь, а я посижу, - кивает девушка.
Я поднимаюсь по осыпи на край каменистой гряды, машу Лане рукой и углубляюсь в частый ельник со следами пожара. Тут же попадается очередная воронка, края и дно её усыпаны слежавшимся слоем еловых игл и мелких сучьев. Наверняка от бомбы или крупнокалиберного снаряда, думаю я – экая невидаль в средней полосе. Я огибаю воронку по краю, целясь попасть к навершию гряды. Какая-то паутинка высверкивает в районе колен; а ведь не сезон ей, запоздало спохватываюсь я – пауки давно на зимовке...
Стараюсь перешагнуть, но блестящий волосок словно прилип к голенищу. Через мгновение земля за спиной встаёт дыбом, и на меня обрушивается страшный грохот. Должно быть, взрывом мины-растяжки меня поднимает ввысь, швыряет в воронку и сильно бьёт головой и плечами о плоское дно. Повезло, могло бы и в клочки разорвать… Я полностью вырубаюсь на какое-то время. Когда же вновь удаётся открыть глаза, выясняется, что я лежу навзничь, не в силах пошевелиться или даже просто позвать на помощь.
Здорово же, видать, шваркнуло.
.
Между тем на краю воронки, в которую я приземлился, начинает что-то происходить. Вытянув шею, я прислушиваюсь: разговаривают двое. Они подходят к самому краю ямы, и я могу как следует разглядеть их. Сзади идёт здоровенный, конопатый парняга с пышным чубом, вылезающим из-под залихватски заломленной кубанки. Он одет в просторный серый костюм и чёрную косоворотку, на рукаве – белая повязка… это что, полицай? Они кино снимают, а я, выходит, на спецэффекты попал?!
Ох, что сейчас будет… но пока я по-прежнему недвижим.
Через плечо здоровяка перекинут узкий ремешок, на котором висит знакомый мне по фильмам трофейный *шмайсер*. Дуло автомата смотрит в спину второму персонажу – тоже ражему и рыжему, но намного старше первого. Лицо его, с крупными бровями и мясистым носом, заросло до бровей ржавой от седины щетиной. Он связан по рукам, кистями вперёд, на плечах болтается изодранная плащ-палатка, на голове чудом удерживается маленькая чёрная шапочка – кажется, её называют кипой?
Странная какая-то пара, всё это изрядно смахивает на галлюцинацию…
.
-- Зачем мы пришли, Мотя? Чего ты хочешь уже? Ты что, будешь стрелять?! – страшно картавя, спрашивает тот, что постарше. Оба собеседника пока что не замечают меня либо подчёркнуто игнорируют.
-- У меня приказ! – сухо бросает полицай. – Крикуновцев твоих немцы у родника через час доколотят – ну а ты, жидяра, как есть первый пленный, первым сегодня на распыл и пойдёшь… Чего тебя в Шондогу вести, зря только ноги топтать.
-- Опомнись, Мотя! – рыдающим голосом произносит старший, страдальчески заламывая связанные кисти рук. – Иохим Тиркельтауб тебе не чужой! Спроси – кто, в бытность твою младенцем, мильён раз брал тебя на руки? Целыми днями ты просиживал у меня в цырульне – и разве кто-нибудь гнал?! Это ж я прозвал тебя Мотылёк-Мотя, а потом уже вся деревня! А приказ – ну что приказ? Выпалишь в воздух, всего делов… Я ведь только санитар, ты знаешь – какой из меня партизан?..
.
Ушам не могу поверить – что за пьесу здесь разыгрывают, и для кого?! А может, это последствия контузии, и всё происходит в моём взбаламученном мозгу? Это безумие имеет свою систему… знакомая фраза – кажется, из *Гамлета*.
С тоской и свинцовым равнодушием я продолжаю следить за происходящим, всё более понимая – оно за той таинственной чертой, за которой никто не может помешать или повредить...
-- А я говорю – сдохни! Мне потом за тебя, что ли, в петлю лезть? – нехотя рявкает полицай и звонко передёргивает затвор. Мы с арестантом вздрагиваем.
-- Я знаю, где находится твоя мать, Мотылёк! Она жива! Она не пошла со всеми – я переправил её на болота, к Инютину! – бормочет из последних сил арестант, озираясь по сторонам и почти повисая на противнике.
-- К леснику?.. Но ведь слух был… значит, жива! Ты точно не врёшь, жидяра? – дуло автомата медленно опускается, и арестант, как зачарованный, следит за его плавным движением.
Я начинаю успокаиваться.
-- Чтобы я врал?! Когда я врал тебе, Мотя! Ой-вей, Мотя-Мотеле… Ты ж ничего, ни-че-го не знаешь! – арестант вскидывает голову, в его глазах сверкает безумная надежда.
Однако полицай при слове *Мотеле* вздрагивает всем телом, резко отшатывается, как от удара… ничего этого арестант, охваченный воспоминаниями, не замечает.
-- Твоя мама, Мотеле, в молодости была святая. И я любил её, как русские любят икону… Это не Тимофей, который зимой на лесопилке погиб… это я, я – твой настоящий отец! Ты что?.. ты не бойся… не бойся, милый, я никому не скажу! Мы только…
.
Короткая автоматная очередь разрывает лесную тишь. Из спины арестанта вылетают красные ошмётки – он страшно изгибается, пытаясь ухватиться за ветки ели, но ноги его не держат… упав, наконец, он громадной, бесформенной кучей съезжает на дно воронки.
-- Кто знает, Юхим, кто знает…От веку звать меня – Матвей Погребня, а не Мотэл Тиркельтауб! - тихо, сквозь зубы произносит полицай. – Звиняй, собака…
Он сплёвывает и, повернувшись, исчезает в зарослях.
Я замираю, чувствуя, как по моему телу – по шее, по щекам, за шиворот – бегут, бегут ручейками обжигающие струйки крови…
.
-- Серёжа, что с тобой, Серёжа?! Да очнись же! – Лана треплет меня одной рукой за ухо: выучил, называется, на свою голову… Другой она брызжет мне в лицо водой из чайника, и мне отчего-то кажется, что брызги на лету смешиваются с каплями Ланиных слёз.
-- Живой я – слезь, пожалуйста… - с трудом говорю я, поворачиваюсь набок, и меня рвёт.
Лана испуганно вскакивает. Когда в глазах немного проясняется, я вижу за её спиной двух незнакомых сельчан с плетёными кузовками. Ну вот, теперь-то мы до ночи вернёмся в лесную Шондогу… что же всё-таки было со мной на дне воронки?..
.
Два месяца спустя, в разговоре по телефону со сторожихой нашей, бабой Маней, я вдруг слышу от неё:
-- А дед Мотыль из соседней деревни взял на днях да и помер… как жил бобылём, так бобылём и преставился. Военком приезжал из района хоронить, да мы с председателевой Зинкой – вот и все проводы. Военком на кладбище сказал: солдат великой войны – ну, в деревне про деда совсем другое гутарят. Злой он был, Мотыль, никого к себе не подпускал. Да ништо, Бог милостив – нет-нет, да и злых призовёт к себе в царство небесное…
Садной стараны - канъюнгтурноя боянистая паибень. С другой - исполнено харашо. И марали, што характерно, нед.
Тагшто зачод.
09.05.2007 16:06:25
№5
действительно - странное ощущение от расказа.
09.05.2007 16:37:35
№6
удевительно, но фагт - ниадной низнакомой буквы
ниинтересно
09.05.2007 20:59:24
№7
Хороший рассказ. Мораль есть. Злой дед Мотыль помер как собака, один одинешенек.
А вообще , написание такого рассказ говрить о профессиональности автора. Вот взял к 9 мая и написал такой рассказ.
Это вам не съем двух банковских девок старым тюленм в синем костюме!
Это работа на заданную тему, при чем задал ее себе автор сам, за что ему уважение!
09.05.2007 22:54:07
№8
Во первых, Критик молодец, потому что мне тоже так показалось.
Хотя сомнений в таланте автора у меня уже давно не возникает.
Во вторых.
Проблема в том, что и на старуху бывает проруха. Жизненный факт, который и был подтвержден в рассказе.
Ошибся драматически старый еврей, думая что говорит с человеком, а там был монстр.
И, если бы он не узнал этой неожиданной правды, может и отпустил бы, хотя шансы мизерные.
А так, эти мизерные шансы вообще свелись к нулю.
И вот тут может появиться неоднозначность.
Почему Мотя грохнул Тиркельтауба?
Тут, вообще-то, имеюцца две причины:
1) Немцы поймают еврея, станут пытать, узнают почему отпустил и грохнут Мотю.
2) Односельчане узнают что Матвей Погребня сын еврея. Никто никого не убивает.
Внимание, а теперь вопрос
-Так почему же Мотя грохнул Тиркельтауба?
А напоследок я скажу (цитата) что народ , хоть и не зная всего, все таки переназвал его из Мотылька в Мотыля.
А мотыль - это такие красные червяки, на которых рыбу ловят. Они не летают нихуя.
Кароче, Голем, не буду повторяцца. Просто пешы ищо.
09.05.2007 23:39:34
№9
Про антисемитизм помноженный на машыну времени (не онсамбль).
09.05.2007 23:39:45
№10
Понравилось.
10.05.2007 00:01:44
№11
Для №8 Гурвинек (09.05.2007 22:54:07):
тут есть еще и третий страх: Мотя - байстрюк, прижитый вне брака... а сын еврея получается байстрюком в квадрате.
впрочем, я бы сформулировал вопрос к тегзду так: где провести черту, отделяющую человека от не-человека? или так: в самосохранении, существует ли нравственный предел?
ничего, что я тут развыступалсо?..
грешен, люблю с коллегами пообщацца...
10.05.2007 00:02:59
№12
ЗЫ про Мотыля - фточку! спасибо, что ты это прочёл.
10.05.2007 06:18:05
№13
красиво и про войну
10.05.2007 06:51:02
№14
Для №11 голем (10.05.2007 00:01:44):
А по-моему, тексты для того и пишутся, что бы потом с коллегами пообщаться.
10.05.2007 12:06:59
№15
оччччень хорошо!
10.05.2007 18:53:07
№16
Понравилось
10.05.2007 20:40:57
№17
Для №14 МТ (10.05.2007 06:51:02):
согласен.
но иногда приходит мысль - чем хуже пишешь, тем больше оправдываешься...
пытаешься компенсировать упущенное?
впрочем, себя не переделать, если есть потребность абщацца...
11.05.2007 15:07:43
№18
хорошо
потому што так должно быть
зло должно быть наказано
а восприимчив к негативу и чернухе часто тот, кто сам на пиках, либо чево по жизни стряслось
имхо
