К А Й Р О С :: Nick Nate :: Республика Гондурас

Устроиться на работу оказалось не так-то просто. Заманчивые вакансии на деле оказывались мыльными пузырями, в большинстве случаев лопавшимися задолго до назначенной до собеседования даты. И все же она категорически отвергала мысль о том, чтобы вернуться на работу в институт. В силу причудливого переплетения мыслей возвращение к старому теперь виделось ей не иначе как изменой самой себе. Саша ощущала, что за эти последние несколько месяцев она необратимо изменилась; в чем и как – пожалуй, она бы не смогла сказать, но тем не менее явственно ощущала, что происшедшие с ней перемены абсолютно реальны.
Отводя Светку утром в детский сад, она, не обремененная заботами, отправлялась в одинокие прогулки по городу. Впервые в жизни, если не считать детства, оказавшись освобожденной от необходимости выполнять по большей части рутинные дела, она открыла для себя совершенно новый мир, мир, населенный ее собственными чувствами и мыслями. Этот мир, вызванный из небытия, мир, о существовании которого она ранее и не подозревала, не переставал удивлять ее, то и дело подбрасывая все новые сюрпризы. При всей его кажущейся несвязанностью с миром будничным он жадно вбирал в себя запах мокрого асфальта и изумрудную зелень первой городской травы, случайно услышанные обрывки реплик вечно спешащих куда-то прохожих, глухой ропот воды закованных в камень каналов и блики невозмутимой Невы, с холодным достоинством несущей свои тяжелые воды.
Возвращаясь домой, Саша, наскоро перекусив, обращалась к толстым газетам, выискивая подходящие предложения работы, отчеркивала шариковой ручкой заинтересовавшие ее предложения, куда-то звонила, договаривалась о встречах, на которые, впрочем, точно знала, что не пойдет, готовила обед, шла в садик за дочкой, и подолгу гуляла с ней во дворе.
Дима приходил домой около семи, усталый, весь пронизанный раздражением подобно тому как организм пронизан тонкой сетью кровеносных сосудов. Выражение брезгливого недовольства теперь прочно обосновалось на его лице, прорезавшись тонкой сетью мелких морщинок. Семейный ужин проходил в молчании, после чего Дима занимал место на диване с каким-то глухим ожесточением непрестанно нажимая на кнопки телевизионного пульта. Не любившая телевизора Саша в это время что-нибудь читала Светке на кухне, а когда девочка засыпала, относила ее в комнату и ложилась сама.
Как-то в одно их своих утренних блужданий по городу она зашла в институт. Взглянув в расписание, она дождалась окончания лекции Ферапонтовского и подошла к профессору, когда он укладывал бумаги в свой неизменный на протяжении многих лет коричневый кожаный портфель.
- Сашенька? - Владимир Владимирович, улыбаясь, смотрел на свою аспирантку. – Вот вы все-таки и вернулись..
- Нет, то есть да, - голос профессора звучал тепло, и это было ей приятно.
- Владимир Владимирович, я хотела задать вам пару вопросов.
- Конечно, Сашенька. Но к сожалению в нашем распоряжении всего лишь десять минут; после перерыва у меня следующая пара.
- Да конечно. Извините, что столь беспардонно занимаю ваше время. Я вновь по поводу Тупицы, Сильвестра Тупицы. Мне кажется, в его имени использовано довольно странное сочетание. Вам что-нибудь известно о происхождении псевдонима? Ведь это наверняка псевдоним…Да?
Профессор долгим внимательным взглядом посмотрел на Сашу, поправил очки с толстыми с стеклами и, словно соглашаясь с собственными мыслями, кивнул головой:
- Это действительно псевдоним. Но о его происхождении могу только догадываться. – Ферапонтовский лукаво улыбнулся. – Но если это уж так вас занимает, видите ли, семнадцатый век – весьма и весьма знаменателен для русской истории. Наиболее противоречивые памятники письменности приписываются именно этому периоду. К тому же раскол, могучий Никон, истеричный Аввакум, блистательный Ртищев, Ордин Нащокин – одним словом, вокруг всего этого цвета российской истории сконцентрировалось немало и других не менее замечательных имен, оставшихся в тени. Среди них несомненно обращает на себя внимание личность некоего Сильвестра Медведева, «справщика книг» императорского двора, человека исключительно сложной трагической судьбы.
- И вы полагаете, что тот Сильвестр…
- Именно что-то в этом роде Сашенька я и полагаю. Но, - он развел руками, я вынужден вас покинуть. Впрочем не теряю надежды в самом скором времени увидеть вашу фамилию в штатном расписании нашей кафедры.
- Спасибо, Владимир Владимирович! Огромное вам спасибо!

После разговора с Ферапонтовским маршрут ее утреннних прогулок приобрел весьма конкретную направленность. Теперь она стала часто заходить в Салтыковку, отыскивая информацию о Сильвестре Медведеве. В конце второй недели поиска, уже отчаявшейся в возможности найти хоть что-нибудь Сашу ждал успех в виде тонюсенькой книжечки с несколько громоздким названием « Известие истинное…», принадлежавшей перу самого Медведева. Сочинение было посвящено вопросу правки книг, в которой автор принимал живейшее участие. Подобно прорвавшейся плотине вслед за этой книжечкой на нее обрушился материал, в той или иной мере связанный с личностью самого Медведева. Испытывая позабытый еще со студенческих времен азарт, Саша с головой зарылась в книги. Так начался ее собственный роман, развивающийся по ее же установленным законам, роман, в котором она, героиня, становилась автором, тем самым лишая себя необходимости действовать. Образ Сильвестра Медведева, все четче выступающий из тумана истории, обретающий раз от разу все более отчетливые черты, сплавлялся воедино с обрывками впечатлений, почерпнутыми ею во время общения с другим Сильвестром – Сильвестром Тупицей. И чем дальше это происходило, тем сильнее привлекал ее ею же самой созданный образ, ставший ее тайной, едва ли не основным содержанием ее жизни, то согревающей душу волнующим теплом ожидания, то обжигающим сознанием несбыточных мечтаний. Порой Саше хотелось навсегда остаться в захватившем ее чарующем мире - он был для нее более понятным и родным, нежели тот, который она до сих пор считала единственно сущим.

Он взирал на нее, с интересом наблюдая за дальнейшим развитием хода событий. Если бы только она не боялась мечтать! Но она лишь досадливо отмахивалась от всего того, что почитала за праздные мысли. Однажды установленная граница между реальным и нереальным подлежала неусыпному контролю со стороны солдафонского рассудка. И все же несмотря ни на что, ей все же удалось сдвинуться с мертвой точки.
В том пространстве, где он имел власть над событиями, мертвая точка, впрочем, представляла собой прямую, насквозь пронизывающую сетку возможностей. В огромном количестве такие мертвые точки встречаются в той неодушевленной истории, что заявляет о себе со скучных страниц учебников. Здесь не существует вариантов, ибо хранится приверженность достоверности, впрочем, сплошь и рядом оказывающейся ложной.
Незримый, он наблюдал за ней, меняющейся день ото дня, увлеченной смутной, но властной идеей. Что искала она в этих старых книгах? Что питало ее душу в памяти смутного далекого с точки зрения нынешней истории семнадцатого века? Или это - не более чем игра, бегство от серой скучной реальности? Нет. Он видел, что теперь в ее душе горел яркий огонек, вызванный тем особенным состоянием, что дает только любовь. Влюбленность, запертая изначально рассудочным запретом, не находя выхода вовне, подобно тысячам крохотных капилляров теперь пронизывала все ее существо, преображая ее до неузнаваемости.
Привыкший к незримому течению токов вечности, порой ему становилось жаль времени, той, кто был вверен ей во хранение. И тогда ностальгия раздирала его изнутри, ностальгия по тому, чего он мог коснуться крылом, и что, будучи столь близко, в то же самое время оставалось недосягаемым. Он тихо улыбался, глядя на нее, все чаще преодолевая искушение коснуться крылом ее лба.

16 Сильвестр

Порой ему казалось, что все происшедшее было сном. Во всяком случае недавние события никак не хотели укладываться в одну линию, так, будто в памяти произошел некий сбой, но где, когда и как, понять он не мог. На поверхности сознания отчетливо запечатлелся и непрестанно прокручивался один эпизод: звонок жены, ее взволнованный голос, сообщивший о том, что квартиру, которую он снимал в качестве кабинета, вскрыли, украли компьютер, аудио-аппаратуру, а главное – что совершенно никак не укладывалось в голове – облили краской всю мебель и находившиеся там вещи.
Положив на прикроватную тумбочку мобильный телефон, он напугал Нику мертвенной бледностью, залившей его лицо. Она внимательно выслушала его и облегченно вздохнула:
- У тебя такой вид, что я уже подумала было, что кто-то умер. Знаешь, у человека не может быть везде все хорошо – это слишком подозрительно и может свидетельствовать о том, что впереди замаячит какая-нибудь гадость.
Он невидящим взглядом смотрел мимо нее.
- У тебя есть враги? Ты знаешь, кто бы это мог сделать? Сильвестр, я же , кажется, тебя спрашиваю.
- Нет, откуда у меня могут быть враги? – Будто в полусне произнес он. - С чего ты взяла?
- Ни с чего. Я просто спрашиваю. Что тебя обокрали - это вполне понятно – время такое, но вот разлитая краска – явно из другой оперы.
- Да. Из другой оперы. Но я и правда не знаю, кто бы это мог быть.

Из человека, уже вторые сутки сжимающего Нику в объятиях, в каких-нибудь пять минут Сильвестр превратился в озабоченного делового человека. Ника, не меняя позы, наблюдала за тем, как он торопливо натягивал на себя брюки, путаясь в пуговицах, натягивал рубашку, искал куда-то заброшенные в спешке носки.
- Уезжаешь?
- Ты же сама все понимаешь. Только не обижайся пожалуйста. Так все по-идиотски получилось…– Он пытался подобрать подходящие слова, но из этого ничего не выходило.
Захлестнувшая его страсть, распаляющая Сильвестра изнутри все эти дни, бесследно исчезла. Это выглядело примерно так, будто невесть откуда взявшаяся мощная морская волна в один момент погасила всепожирающий огонь, казавшийся несокрушимым, не оставив на память даже пепелища.
- Сильвестр, сам посуди, на что мне обижаться? – В ее голосе он услышал явственный вызов.
- Ника!
Их взгляды зацепились друг за друга, и тут же разбежались в стороны.
- Хотя…- Ника сладко потянулась в постели, - Мне, пожалуй, и впрямь есть на что обижаться.
Он недоуменно взглянул на нее.
- Ты совсем забыл о своем обещании.
Он пытался вспомнить, о чем идет речь, но так и не смог.
- Хорошо, я напомню тебе о цели моего приезда сюда. Мы собирались обсудить мой проект создания новой парфюмерной линии.
- Ника! Я действительно вряд ли смогу тебе чем-нибудь помочь!
- Ты обещал!
- Хорошо. Давай обсудим все по дороге. Мне надо взять билет на поезд!
- А мне?
- Тебе тоже. Одевайся поскорей, поехали!
Она молча осмотрела его с ног до головы, затем, словно соглашаясь с собственными мыслями, кивнула и решительно заявила:
- Ты поедешь один! Я скорее всего задержусь здесь еще на пару дней.
Стараясь не смотреть в глаза, он поцеловал Нику и помчался на вокзал.
Вернувшись в гостиницу через пару часов, он нашел в номере лишь короткую записку с пожеланием счастливого пути. Спортивной сумочки с вещами Ники в номере не было. И, что показалось, ему довольно странным, здесь вообще ничего не напоминало о ее присутствии.
Сильвестр покидал Калугу с неприятным осадком в душе. По отношению к Нике он испытывал что-то вроде благодарности: любое другое расставание непременно требовало бы каких-то слов, обещаний, дальнейших договоренностей. Как только он уладит все свои проблемы, он непременно свяжется с Никой, и тогда… Впрочем, душою Сильвестр уже давно был в Москве, планировал встречи и звонки, думал о том, что теперь будет нужно делать ремонт в офисе, потребующий больших затрат. К тому же на время ремонта либо придется отложить консультации, что нанесет довольно ощутимый удар по его бюджету, либо искать новый кабинет.

Вернувшись домой, переодевшись и перекинувшись несколькими словами с женой, Сильвестр ринулся в свой кабинет. Во время его отсутствия Наташа нашла человека, врезавшего новые замки. По просьбе Сильвестра в кабинете ничего не трогали, в милицию не обращались: вероятность того, что преступников найдут, была крайне невелика, а ввязываться в рутинную волокиту бесполезного следствия у него не было никакого желания.
Он открыл дверь новым непривычным рукам ключом и, переступив порог, приготовился к худшему. В коридоре царил обычный порядок; во всяком случае каких бы то ни было ощутимых изменений на первый взгляд заметно не было. Единственное, что обращало на себя внимание было то, что кресла в приемной, в которой располагались в ожидании клиенты, были несколько сдвинуты в стороны. Дверь, ведущая в кабинет, была открыта. Уже с порога были видны следы погрома: весь пол был усыпан мелкими стеклами, мебель сдвинута в угол, а бумаги и книги, хранившиеся в шкафах, в полнейшем беспорядке валялись на полу. Сердце Сильвестра бешено забилось: с месяц назад он перенес сюда из дома большую часть своих книг и записей.
Несколько минут от стоял в совершеннейшем оцепенении , не в силах ни только сдвинуться с места, но и пошевелить пальцем, после чего опустился на стоявшее тут же кресло и закрыл лицо руками. Сильвестру казалось, что время внутри него остановилось, замерло, мир свернулся в точку, в которой его собственное присутствие было под большим вопросом.
Из застывшего состояния Сильвестра вывел телефонный звонок. Плохо сознавая, что делает, он поднял трубку, не сразу сообразив, что ответить клиенту, желающему записаться к нему на прием. Положив трубку, он только тут заметил, что стены кабинета, стены, представляющие собой причудливую игру черного и белого цветов, заляпаны разноцветной краской. Судя по неправильной форме больших и малых клякс их специально наносили кисточкой. Но зачем? Зачем вообще был нужен весь этот спектакль? Кому все это могло понадобиться? Включившись в работу, рассудок принялся усердно выполнять свою привычную роль: сопоставлять факты, отыскивать в памяти подозрительных клиентов, одним словом, воссоздавать более или менее правдивую картину происшедшего. Отвергнув пару-тройку совершенно фантастических гипотез, Сильвестр приступил к более тщательному осмотру своего кабинета.
Усыпавшие пол стекла оказались ничем иным как осколками его роскошного круглого столика, на котором возвышалась статуэтка Кайроса. Судя по всему, удар был произведен тяжелым предметом, отчего и образовалось такое количество осколков. Сама статуэтка древнего бога валялась недалеко от самого подоконника. По всей видимости, она не представляла для грабителей никакой ценности, и потому ее просто отбросили за ненадобностью. Сильвестр присел на корточки, принявшись подбирать разбросанные бумаги. По большей части это были древние тексты, которые составляли основную гордость его коллекции рукописей. Значит преступники пробрались в его кабинет с вполне определенной целью и скорее всего действовали по чьей-то наводке, наводке человека, явно заинтересованного в его бумагах. Интерес коллекционера? Сильвестр отбросил эту мысль: переписанные от руки тексты – а таковыми являлось большинство его бумаг – не представляли такого рода ценности. К тому же почему погромщики использовали краску. Очевидно, что в это был заложен какой-то смысл. Но какой? Сильвестр присмотрелся к расплывшимся по стенам пятнам. Здесь было три цвета: салатный, синий и красный. С какой стороны ни посмотри, все выглядит достаточно странно.
Так ни до чего и не додумавшись, Сильвестр поставил Кайроса на подоконник и вышел в комнату, предназначенную для ожидания посетителей. Теперь, когда буря эмоций, вызванных потрясением, немного улеглась, он мог рассуждать более или менее хладнокровно. Перебирая в уме возможные причины происшедшего, он начинал воспринимать происходящее более отстраненно, так, будто это не касалось его самого, а он оставался лишь участником захватывающей детективной истории. Если оставить в стороне версию ограбления, остается предположить, что преступники руководствовались желанием отомстить ему. Быть может, кому-то из его клиентов не понравилось предсказание и таким образом он решил выместить на нем свою злобу? Такое предположение показалось Сильвестру более или менее правдоподобным. Среди его клиентов попадались очень разные люди, и порой реакция на его работу была весьма неоднозначной. В таких случаях, впрочем, он всегда поступал однозначно – не брал денег за сеанс, не взирая на то, сколько времени было потрачено на клиента. Любая профессия имеет свои издержки, и Сильвестр уже давно смирился с этим.
Вспомнив о чем-то, он быстро вернулся в кабинет и принялся просматривать бумаги с тем, чтобы определить, что исчезло. Не хватало текста «Рафлей», того самого, которым он наиболее часто пользовался в своей практике. Версия о том, что кража была делом рук кого-то из посетителей, дала трещину: текст «Рафлей» был, пожалуй, одним из наиболее ценных списков их тех, которыми он обладал. Более или менее стройной картины происходящего так и не выстраивалось..
Сильвестр еще раз осмотрел кабинет. Исчезла недавно купленная им магнитола, примерно половина дисков из тех, что он использовал в работе. Судя по исчезнувшим вещам, преступникам было чрезвычайно важно замести следы. Быть может, именно этим и объяснялось использование краски. О чем-то подобном есть упоминания в знаменитых рассказах Конан Дойля. Мастер детектива любил плести интриги с использованием образов апельсиновых зернышек и иных тайных знаков, будоражащих воображение читателя. Не иначе как разноцветная краска выполняла подобную функцию. Впрочем, такое направление мысли Сильвестра явно не устраивало. Если разгром офиса является предупреждением или угрозой, то у него явно не достает ключей, дабы постичь его смысл. В таком случае наиболее правильным было бы занять выжидательную позицию. Остановившись на этом решении, Сильвестр решил не предпринимать пока никаких шагов.
…
Вне зависимости от того, хотят или нет с этим соглашаться люди, мир, в котором они живут, отнюдь не представляет собой нечто однородное. Меньше всего он похож на дорожку стадиона, где выходящие на старт спортсмены находятся в равных условиях на пути к финишу. К тому же финишная ленточка далеко не единственная. Между тем, движение к иллюзорным целям порой занимает всю человеческую жизнь. Отчасти это объяснимо: критериев истинности в этом смысле не существует, сколь бы не билась философия в попытках их отыскать. Большинство сходятся на мысли о том, что несомненной ценностью является материальная обеспеченность; иные не устают не без доли надменности утверждать, что истинная цель находится неизмеримо выше материального мира, не указывая, впрочем, более или менее точного ее положения. Однако следует признать, что все рассуждения такого рода подразумевают существование верха и низа, старта и финиша, низкой и высокой цели. В перспективе истории человеческие цели иначе просто не мыслятся.