Лужа была громадная. Каждый год с начала мая по середину июня она украшала главную "площадь" нашего "соцгородка", как издевательски назывались ряды бараков, заселенных теми, кого перевели сюда из зоны.
А зона - вот она, с одной стороны ограждает "соцгородок", с трех других сторон - колючка, но старая, ржавая, больше для проформы, чем препятствие для бегства. Да и зачем бежать, если ежедневно тебя через проходную выпускают "на волю", взрослых на работу, детей, кто постарше, в школу.

Но лужа была нашим любимым местом. Если насобирать досок от старых заборов, то по ней можно было даже плавать на плоту, можно было мастерить кораблики с парусами и запускать наперегонки. Бывало, кораблик застревал от безветрия, тогда, напустив на себя самый жалостливый вид, приходилось идти к конвоирам, которые для порядку разгуливали между бараков. Они были и милицией, если возникала свара из-за керогаза или выпачканного белья, разводили драчунов и следили, как бы из главной зоны не просочился враг народа. Но зато у них были сапоги, настоящие, яловые, воду не пропускающие. Вот мы и слезно умоляли: "Дядя, достань кораблик". Выругавшись, большинство все-таки шагали по мелкой луже и приносили наши суденышки.
Мальчишки так радовались, так громко кричали "спасибо", что даже суровые тридцатилетние дядьки не выдерживали и улыбались сами.

Но иногда и грозили кулаками - не балуйте, мол. Мы в ответ только звонко хохотали. На улице весна, такая долгожданная в Сибири, и наша лужа. Она нам казалась морем, если построить большой корабль, то можно вообще уплыть отсюда, из загаженных бараков, колючей проволоки, беспрерывного лая голодных собак. Уплыть туда, где тихо и тепло, нет комаров, дождик льет только теплый, а кругом растут одни мандарины. Как-то раз в лавку завезли два "студебеккера" с китайскими мандаринами, и все накупили, у кого сколько денег хватало. Каждый плодик был завернут в рисовую бумажку, открываешь ее, и неземной запах разносится по чадному от керосинового перегара коридору. Потому, наверно, и райская страна представлялась нам сплошь мандариновой...

К июню лужа уменьшалась, но все равно оставалась огромной, только теперь из нее торчали всякие предметы, что лень было выносить куда-нибудь подальше, и зашвыривались в лужу. Плавать на плоту уже было мелковато, да и ходить без ботинок боязно - внизу и гвозди, и железяки всякие. Вон, Колька из 14 барака так распорол ногу, что до сих пор на костыле ходит, чуть не отрезали. Но все равно лужа была главной достопримечательностью наших мест. Я слышал, что в Москве есть настоящие пруды, чистые, ухоженные, там на настоящих лодках катаются... Эх, туда, бы...

Зато у нас была Обь. Могучее и любимое чудовище. Мощное течение, волны с барашками при ветре, накаты воды на берег, иногда оставляющие на песке причудливые ракушки. Всего-то четыре километра, если между зонами, а в обход побольше будет. Но мы знали все до единой дыры в колючке на километры вокруг, так что добраться до желанной реки было пустяком.
Не уметь плавать считалось позором, большим позором, вроде, как обмочиться ночью, хотя от вечной простуды "рыбку ловил" в постели почти каждый. Но об этом ведь не признаешься, а потом, кто знает, что ты там ловил, в постели. А тут река, вот она. Зайдешь по пояс - сносит, глубже - на ногах не устоять, надо плыть. Так и учились вдоль берега, потом отплывали все дальше и дальше, а уж потом с кем-нибудь из старших - на ту сторону. Но одних маломерков старшие не пускали - утонут, а вот при старшем вроде и плыть не так страшно, хоть слово есть кому сказать, да и на помощь, хоть себе и не признаешься, но надеешься. У нас друг друга в беде не бросали. Мы просто не знали, что так бывает вообще...

Васька был среди нас самым большим и сильным. Это он потом мне по секрету рассказал, что когда из забирали, мать сказала неправильный возраст, чтобы оставили с ней, он тогда после оккупации дохляк был, а тут вымахал во весь свой возраст. Я был горд, что сам Васька со мной плывет, а за ним, как за каменной стеной. Вдруг на середине, где самая стремнина, Васька охнул и скрылся под водой... У меня разом замерли и руки, и ноги, и все остальное. Я крутил головой и истошно орал: "Васька! Васенька! Где ты? Васенька!", когда рядом вспенилась вода, и на поверхность вынырнула русая васькина голова.
- Эх ты, не знал, что такое испытание полагается каждому, кто в первый раз плывет? Ага, небось никто не рассказывал, как сам в штаны наложил.

Я испуганно схватился за трусы - ничего не было. Васька улыбнулся и подбодрил:
- Молодец! Орал мало, на воде держался, по сторонам смотрел. Так и надо. Главное, не сдрейфить. Обь, ведь она сама тебя к берегу вынесет, ты только ее не бойся. Но и не шути, она баба грозная.
Мне было так хорошо от того, что Обь сама вынесет, хоть и грозная, что рядом улыбающаяся Васькина рожа, и меня охватило веселье. Я что-то орал, выпрыгивал из воды, смеялся... Васька добродушно посматривал.
- Давай, давай, веселись, можно сказать, первый раз смертушку свою в глаза увидал.
С тех пор я уже переплывал Обь один, потом стал брать младших на "стажировку", но к реке, хоть с той поры и по-настоящему полюбил реку, стал относиться вежливо и очень уважительно.
Весна была теплая, но в Оби вода греется медленно, так что заплывы мы устраивали в июле, а в мае разве что быстренько окунались и бегали по берегу, согреваясь. Зато тут было приволье играть в футбол. Мяч был латанный-перелатанный, на камере заплатка сидела на заплате, его приходилось поддувать раза три-четыре за игру, зато никто не жаловался, что было скучно. У нас даже были свои Старостин и Бобров, на правой ноге которого была красная повязка "Ударю - убью!". Играли без команд - делились поровну, вот и вся команда.
- Горшок или черепок?
- Черепок.
- Иди налево.
- Вода или песок?
- Песок.
- Шагай направо.

Вот так и играли, пока не пришла кому-то в голову гениальная мысль - провести чемпионат среди бараков. Соорудим кубок, сделаем грамоты, чтобы все было, как у настоящих футболистов. Но даже детский чемпионат, вещь организованная, значит подпадающая под особую статью, и за разрешением надо было идти к начальнику спецпоселения майору Грымову. Он был тяжело ранен где-то под Кёнигсбергом и как сюда попал, никто не знал, да и видели его на зоне нечасто - с работы, на работу. Шнырять, высматривать, придираться - этого за ним не водилось. Вот мы втроем и пошли к майору Грымову, положили перед ним лист из ученической тетради: "Гражданин майор Грымов! Мы просим вас разрешить провести чемпионат по футболу среди бараков нашего спецпоселения".
Подписей было немного, некоторые наотрез отказались подписывать, другие просто не явились подписывать, но с десяток все-таки набралось. Майор повертел в руках бумажку, словно собираясь ее выбросить в мусорку, но неожиданно рассмеялся.
- А ведь дело придумали, мальцы. Тут у нас никаких культурных развлечений, а футбол... Что ж, футбол - штука не политическая, безобидная. Играйте.

Он подмахнул наш листочек и оставил у себя на столе. Для учета. Вне себя от радости, мы выскочили из спецкомендатуры, только Юрка упал - часовой подставил ножку и теперь захлебывался хохотом, глядя на перепуганного Юрку. Но и это не омрачило общей радости. Стали ходить по баракам, агитировать, собирали всех пацанов и объясняли, чего хотим. Калмычата что-то бормотали по-своему, но все-таки согласились. Немцы из 5-го барака хором крикнули "ура!", других тоже долго уговаривать не пришлось. Дело стало за полем. Пляж был хорош, но узок, там настоящей игры не покажешь, а тут, на наше счастье, солнце засветило вовсю, и пока мы бегали и агитировали, от лужи остался крошечный островок метров тридцать на пятьдесят, уже и лужа - не лужа...

На освобожденном лужей пространстве стали собирать мусор, бутылки, и все остальное, что успели накидать местные жители в период лужьего половодья. Сделали ворота без сеток, зато раскрасили мелом полосами, как настоящие. Главным, бессменным и единственным судьей назначили Ваську. Он был упрям и справедлив. Ему было поручено судить честно и беспристрастно. Тем более, что он чуть не в два раза был выше любого заморыша из нас, так что играть против него - все равно, что с рогатиной на танк ходить.
Нам бы и форму хотелось, чтоб как у настоящих игроков, да где ж было ее взять. Все ходили в одинаковых клифтах, то есть подрезанных, подогнанных матерями под наши тщедушные спортивные телеса, фуфайки или перекроенные отцовские пиджаки, кое у кого были настоящие урезанные гимнастерки. С лохматыми нестриженными головами и серыми лицами мы походили друг на друга, как какие-нибудь старорежимные бурсаки (это я в одной книжке вычитал). Но Васька, всемогущий Васька нашел выход: "Ищите тряпки, красные и синие, дома у мамаш поспрошайте, авось дадут".

Родители с одобрением смотрели на наши забавы, на организацию чемпионата. Все-таки лучше, чем ежедневные походы стенка на стенку... Об этом знали в "соцгородке" все - когда мы собирались посреди зоны, наши бурные обсуждения слышали даже те, кто сидел там, за забором с колючей проволокой, порой и вертухаи с вышек давали советы.
Теперь все было по-настоящему - одна команда была с синими повязками, другая - с красными. Правда, всем хотелось иметь красные, но делились они строго по справедливости - по жребию...

Окончание следует.