Начало здесь: http://www.gonduras.net/index.php?a=3733

                             http://www.gonduras.net/index.php?a=3739

ХХХХХХ

В общем, как-то так сразу получилось, что все мои надежды, мечты, и прочая дрянь вылетели в окно вместе с кульком, наполненным моим дерьмом. Причем никаких внешних причин для этого не было. Банально. Я перестал быть успешным, перестал писать, и сохранял какую-то видимость прежнего человека лишь благодаря своим встречам с Натальей. Просто никто не мог поверить, что придурок, за которым (о, именно за ним, а не он) ухлестывает такая сочная девка, не может быть успешным. Какого хрена она это делала, я не понимал, – с постелью все было также плохо, то есть совсем никак. Поэтому иногда, чтобы разрядить обстановку, я приходил в дом – малосемейку, взяв ключи у знакомого, нажирался дешевым красным вином и ебся со своей бывшей соседкой, цыганской Светой…

… - Принес бы мне что-нибудь почитать, - говорит Света, стоя у окна.

Она голая, и ее хорошо видно с улицы. Но здесь, в кишиневском гетто, это никого не ебет. Она рассказывала мне, что вчера на четвертом этаже зарезали жильца. Ничего, все обошлось: тот, кто зарезал, спустился по водосточной трубе, пока жильцы этажа организовывали давку, через которую не смогли пробиться полицейские. Убийцу, кстати, разыскивают пятый год. И все пять лет он жил у нас в доме. А в позапрошлом году даже обокрал мою комнатенку, пока я спал, как обычно, пьяный. Об этом мне рассказала Света, которая все видела: правда, для того, чтобы она разговорилась, я выволок ее на кухню, и несколько раз ударил по голове тяжелым висячим замком. Так мы и познакомились. Позже я вора нашел, и повторил подвиг с замком: он вернул мне вещи, и мы помирились и даже выпили пива. В каком-то смысле я ему очень благодарен: он ведь не зарезал тогда меня спящего.

- Почитать?
- Ну, да. Что я тебе, кошелка?
- Иди на хрен, Света, - лениво говорю я, брезгливо глядя на ободранные обои, - ты сроду ни черта не читала.
- Это ты так думаешь, а у меня, между прочим, - затянувшись в последний раз, она выбрасывает окурок в окно, - новый любовник преподавателем работает. В Техническом университете!

Света очень маленького роста, чересчур смуглая, и чересчур грязная. Но я ничего не могу с собой поделать.

- Что там твоя холеная сука? Так и не дала? – бьет она ниже пояса.
- Не твое дело. Прыгай в койку.

Она возвращается на диван. Я всегда хотел ее трахнуть: еще с тех пор, как она трахалась со своим мужем, вечно пьяным сантехником, и жалобно стонала прямо в розетку. Стены в малосемейке чуть ли не картонные, и получалось так, что стонала она практически в ухо.

ХХХ

… Время от времени, - не часто, о, нет! не чаще, чем раз в неделю, - я брился до ослепительного блеска, мыл волосы, и надевал свой лучший костюм. Это были встречи с ней. Наталья приезжала за мной (к тому времени мне повезло купить квартиру в приличном доме) на своем гребаном автомобиле, и я кормил ее осьминогами, тушенными в белом вине.

- Вау, Вовка…

Вспомнив, что я ненавижу, когда меня так называют, она осекалась, привставала на цыпочки и целовала в ухо. Она могла бы и не привставать, потому что рост у нас примерно одинаковый, но ей так нравилось. Меня это даже не раздражало: под предлогом того, что вина для приготовления осьминогов должно быть много, я брал четыре бутылки. Для тушения использовал две, а еще две выпивал к ее приходу. Но в процессе готовки ел так много зелени, и вино было таким хорошим, что запаха почти не чувствовалось.

Мы ели осьминогов, салат из свежих огурцов, поливали все это замысловатым соусом, пили вино. Все это, и мы, и стол, и кухня – было в солнечном свете. Даже на ножах поигрывали блики. Квартиру я купил солнечную: ненавижу помещения, где днем темно.
Потом я сбрасывал посуду в раковину, набирал туда кипятка, и шел с Натальей в комнату. Там, на диване, мы лежали долгое время, целовались, все было хорошо, нежно, отлично. Потом она, как заведенная, вскакивала, и тащила меня на улицу, в машину. Кататься. Она это обожала, и я пристрастился. Водила она отлично, - как я люблю, - быстро, но осторожно. И выезжала всегда туда, куда я просил. Ездили мы обычно на Ботанику, а потом – через Ворота города, за Кишинев. По сторонам дороги зеленели орехи, я курил, она болтала, и все было хорошо так, что я даже прощал ей нежелание со мной трахаться.

- Почему ты не хочешь спать со мной?
- Вовк… Вова, я к таким вещам, - в эти моменты она выглядела школьницей у доски, - отношусь серьезно.
- Давай поженимся!
- Брак, - школьница решала сложную задачу, - дело очень серьезное.
- Мать твою!
- Не матерись!

Я умолкал. И вообще, делал все, что угодно, лишь бы не потерять возможность быть гребанным обывателем хотя бы раз в неделю. И потом, я боялся. Наташа появлялась в моей жизни время от времени. Мне было страшно потерять ее на очередные три-четыре месяца. Я понимал, что не смогу рассчитывать ни на какие отношения с ней, и был благодарен только за то, что мог изредка видеть ее.

Она появлялась на пару месяцев, потом исчезала, - причем даже не исезала, а просто переставала мне звонить, видимо, была занята, - и я злился. В первую очередь, на себя. За то, что после очередного ее внезапного исчезновения и последующего появления не посылал ее к черту, а радостно принимал ее приход.

ХХХХХХХХ

Почему я люблю место за воротами города? Я выпиваю еще таблетку, и ложусь спать, надеясь, что ответ мне приснится. Хотя я и так, мать вашу, знаю, почему. Все дело в полях. Полях, полях, полях.

Маленькое ромашковое поле за домом. Мне года три, не больше. Это единственный момент из моего детства, который я помню очень хорошо. Огромное солнце и ослепительно белое поле, усеянное желтыми точками – ромашки. Я собирал их для матери, она эту ромашку потом сушила. Я ползал по полю часами, мне было хорошо там.

… - Вставай, вставай, еб твою мать!

Еби свою, дешевле будет, вот что я хочу сказать ему, но наплывшее на меня лицо исчезает, прежде чем я понимаю, что не могу вымолвить и слова. Губы разбиты, сладко разбиты, – иногда хочется испытать это чувство, и врезать себе самому кулаком, по губам, чтобы пропал странный зуд в них – так вот, на этот раз по ним врезали за меня. Язык одеревенел, и не ворочается.

- Вставай, еп те! – вновь кричит мне в лицо этот пожилой мужчина, и хлопает по щеке.

В другом углу ринга, прижав, как нас учили, локти к бокам, стоит, попрыгивая, мой соперник. Он напуган, и в то же время радостно возбужден. Минутой раньше я разбил ему нос, после чего испугался и перестал бить его в голову. Вот он этим и воспользовался, поймав меня на крюк справа.

Все неприятности начинаются, когда ты начинаешь кого-то жалеть.

- Вставай, еб те! Благородная девица!

С трудом перевернувшись на живот, я приподнимаюсь на правое колено, и тупо кружу взглядом по рингу. Он невыносимо зеленый. Канаты желтые, но их не видно из-за того, что свет тоже желтый. Встав на негнущиеся ноги, я семеню к краю ринга.

Эй, эй!

Я поворачиваюсь не потому, что он кричит. Нет. Он просто разворачивает меня.

- Эй, ты куда? Это же был нокдаун, нокдаун, понимаешь? Не нокаут. Нокдаун!

Он терпеливо проговаривает мне это несколько раз. Двадцать лет работы тренером ребятишек с вышибленными на ринге мозгами приучили его к терпению.

- А теперь – бой! Бокс, бокс.

Бокс. Какого дьявола я сюда приперся два года назад? Научиться драться? Но это, как и способность писать, от внешних раздражителей не зависит. Самое смешное – драться я умел. Но не на ринге. Не здесь. Я просто не понимал, зачем бить человека, на которого не злишься. Смысл? Смысл, блядь, где в этом смысл?

Из-за отсутствия смысла я злюсь, и изо всех сил бью ногой справа по ребрам этого мудака в углу, - очень технично, так, как научил меня пьяный «афганец» как-то раз в детстве, - и мудак, сломившись вбок, падает. Я ухожу с ринга, и больше никогда в жизни не подойду к нему. Никогда

Окончание следует.