… Когда писатель-возвращенец Лоринков понял, что на родине его не станут расстреливать, то пришел в экстаз. Он выпил восемь литров красного сухого вина и отлил на лысину ведущего самого популярного ток-шок в Молдавии в прямом эфире этого шоу. При этом Лоринков бормотал «беленькое пьешь - беленькое выходит, красненькое пьешь - беленькое выходит, значит, красненькое полезнее...». Он блеванул прямо на церемонии награждения его высшим государственным орденом страны, и кусок желчи «великого блудного но раскаявшегося сына Молдавии» - как называли его в государственных СМИ, - повис прямо на голове основателя страны, государя Штефана Великого. Он подрался на ежегодном балу-встрече лучших и известнейших представителей молдавской диаспоры, и залез на люстру, с которой и отлил на собравшихся, приговаривая всем уже известную фразу. Он ласково назвал молдаван «мои чумазики» прямо в эфире национального телевидения. Он носил трусы цвета национального флага, и купил себе шубу из шкуры последнего зубра Молдавии — того самого священного животного, которое изображено на гербе страны. Последний зубр жил в зоопарке... Наконец, Лоринков завел себе челядь, которую одел в ливреи в цвета флага Евросоюза. Многие думали, что уж после этого-то власти, наконец, проснутся. Но ничего не случилось. Правительство лишь наградило еще еще парой орденов, выписало персональный «ЗИЛ», и поручило руководить первым Съездом Молдавских Освобожденных Писателей. Успешно провалил это задание, Лоринков — который получил от властей страны титул графа, - продолжил чудить и пить. Его, из-за ливреи, пристрастия к спиртному, и титула, даже и прозвали так. Синий Граф...
Сидя в кресле качалке чеканного серебра, и глядя, как бывший министр экономики, - отданный правительством Синему Графу в экономы, - чистит ему ботинки, Лоринков любил вспоминать прошлое.
Особенно часто возвращался он мыслями к тому дню, когда сделал правильный выбор...
ХХХ
… в лондонском ресторане «Сохо» гуляли гости. Дым шел коромыслом от русского стола, где гуляли москвичи. Лондонские папарацци жадно ловили в прицел фотокамер славянские лица Абрамовича, Коха, Авена, Наоми Кемпбелл... В углу, на диване, обитом кожей казненного наркоторговца из США — он заслужил эту честь из-за прекрасных татуировок, - трахал украинскую фотомодель арабский шейх. Шейха звали Бен Ладен, и он, по слухам, выполнял в Афганистане какую-то работу для Даунинг-стрит, а в Лондон приехал отдохнуть после тяжелых выездов в поле. Фотомодель ненатурально вздыхала, и стонала, поглядывая по сторонам. Она мечтала выйти замуж за Мела Гибсона, который, по слухам, обожал русских. Ради такого, - думала Куриленко, - можно и от своей украинской идентичности отказаться. Шейх потел и шептал что-то про какую-то Аллу.
Чурка нерусская, подумала фотомодель. Расслабилась... В это время в зале погас свет, и сцену высветило яркое пятно прожектора. Публика начала свистеть, орать, и хлопать в ладоши. Конферансье сказал:
− Дамы и господа.
− Уважаемая публика, - сказал он.
− А сейчас перед вами выступит золотой голос Молдавии, - сказал он.
− Молдавии в изгнании, - сказал он.
− Лучший баритон мира, - сказал он.
− Маэстро макабрического пения и певец балканской мультикультурности, - сказал он.
− Владимир Ло-о-о-о-ринко-о-о-о-о-в! - сказал он.
На сцену вышел невысокий крепкий мужчина в серебристом костюме. На груди у него была лента ордена Почетного легиона. В зале шептались. «... згнанник.... сам Саркози... перфоманс на высоте что двадцать метров... говорят с Бруни... если по восьмушке, то чего же нет...». Мужчина поклонился и улыбнулся. Зал стих. Внезапно Наоми Кемпбелл взвизгнула, и попыталась сорвать с себя трусики, чтобы бросить их на сцену. Публика смотрела на русскую с сожалением. Ведь Наоми пришла в ресторан без трусиков. Так требовал дресс-код и охрана строго следила за этим... Обладатель лучшего мужского голоса в мире поклонился, и сказал:
− Добрый вечер.
− Вечер добрый, - повторил он под стоны женщин, испытавших первый в этот вечер оргазм.
− Вечер мммм, - сказал он и подвигал бровями.
Публика стонала. Лоринков запел. Это было, как писал музыкальный обозреватель газеты «Гвардиан», волшебство голоса. Голос Лоринкова, низкий и глухой, уносил публику в мир кипящих свинцом фонтанов Венеции, которой никогда не было... Манил упасть на себя, словно мат — боксера, пропустившего крюк сбоку. А боксером был Лоринков, и голос его нокаутировал вас похлеще, чем удар самого Марчиано. Будь Марчиано жив, он бы и раунда против Лоринкова не продержался, стоило бы тому начать петь... Голос Лоринкова уносил вас, словно течение в море. Вы отдалялись от берега постепенно и сами того не замечали, и вам казалось, что вы еще можете вернуться, но потом, отдавшись на волю этого сладкого чувства — быть влекомым куда-то, - видели над собой лишь синее небо, а вокруг, сколько не гляди, один океан. И вы смирялись с этим, вы были согласны на то, чтобы лежать, сколько хватит сил, в океане, и глядеть в небо, а потом уйти на дно, вслед за пиратскими кораблями и затонувшими галеонами, вслед за богинями вод и серебристыми стайками рыб... Вот что такое был голос Лоринкова, писал музыкальный обозреватель «Гвардиан» за 300 фунтов стерлингов от Лоринкова еженедельно.
Зал взвыл. За столиками, занятыми молдавскими эмигрантами, взлетали к потолку ворохи купюр, стоял стеной какой-то белый порошок, лились рекой виски, текила и водка. А вот вина не было... Молдаване, бежавшие из страны, которую заняла эта безумная Партия Прогресса и Евроинтеграторов, поклялись, что не возьмут в рот ни капли вина, пока не вернутся в Кишинев и не вздернут всех мятежников на столбах... Лоринков пел:
Зал подпевал. Светились зажигалки в руках публики. Гитарист в углу сцены, одетый в старую форму солдата Национальной армии Молдавии, корчил скорбные рожи. Длинные волосы он прятал под кепи. Это был Октавиан Кассиян, сын молдавского министра связи, в бытность которого министром в стране пропали даже все телефонные кабели. Пришлось вводить в стране мобильную связь... На барабанах в ансамбле Лоринкова стучал Олег Воронен, бывший сын бывшего президента Молдавии. Его так и звали в этом ВИА, Олег Стукачок. За цимбалы отвечал бывший премьер Влад Филатка. На синтезаторе трудился Коля Брагишъ, тоже бывший премьер, из-за чего они с Владом постоянно ссорились, хотя и снимали однокомнатную квартиру на двоих. А маракасами тряс Кириллка Лучински, тоже бывший президентский сын. Конечно, все они считали себя великими музыкантами, а в ВИА Лоринкова только подрабатывали. Конечно, Временно.
ВИА Лоринкова работал в Лондоне вот уже восьмой год...
− Нашу любимую давай! - крикнули из-за стола русских олигархов.
− Про мужество давай и про батяню-бля-комбата давай! - крикнула Наоми.
− Батяня, батяня, батяня комбат! - запел Лоринков.
Получалось у него не так грустно, как у русского певца Расторгуева, ну так и почки у меня еще пока свои, думал Лоринков. Оглянувшись, он жестом велел ансамблю поддать жару. Разленились, мажоры бля, подумал Лоринков. В этом ансамбле он был единственным селф-мейд меном. По крайней мере, все свои книги по пьяни он написал сам, а не был устроен на место писателя папой, дядей, или еще кем-то. Кумовство, подумал Лоринков. Прогнило все в Молдавии, прогнило, с печалью признал он. Вот и турнули нас эти молодые, да ранние. Евроинтеграторы блядские, подумал он. Интересно, сколько сегодня на рыло получится, подумал он. Фунтов бы по сто хоть, подумал он. Костюм давно уже износился, да и обувь новая нужна, а за квартиру второй месяц не уплачено, подумал он. Но все-таки шоу должно продолжаться, подумал он. Ходил по залу с бумажными розами бывший молдавский политолог Ондреевский, наливал сельтерскую, ощерясь, бывший молдавский телеведущий Голя... Некогда всемогущие, были они все сейчас официантами да полотерами... Это трагично, подумал Лоринков
Улыбнулся широко. Сказал:
− Господа, а сейчас прошу всех встать.
− Специально для господ из Кишинева я бы хотел исполнить песню, - сказал он.
− Гимн Молдавии! - сказал он.
Молдаване повскакивали горячечно, рыскали по залу взглядами, искали невставших. Тлен, тлен, разложение, думал Лоринков грустно. Что мы здесь делаем, думал он. Все проиграно, кроме чести, подумал он. Даже Лондон давно уже признал новое правительство Кишинева, подумал он. Мы просто тени прошлого, думал он. Жующие буржуа нехотя поднимались. Лоринков смахнул слезу, и запел:
− Молдова, цветущая наша держава!
− Расцветшая, словно сад, словно тропики, - пел он.
− Кто любит тебя, тот любит твой народ! - пели он.
− А кто не любит тебя, тому мы порвем его клеветнический рот! - подпевал зал
− Наш язык, наш клад нетленный, - выводил Лоринков.
− От безверия укрытый, свет жемчужин драгоценных, над отчизною разлитый, - пел он.
− Наш язык — душа живая пробуждённого народа, - пел он.
− Кто не любит наш язык, тот сын проститутки и урода! - ревел зал.
На этой строчке с потолка сыпались конфетти, и опускались обручи с голыми женщинами. Зал ревел... Кембел визжала, и все пыталась снять с себя несуществующие трусики. Кто-то поливал собравшихся шампанским.
В пьяном угаре проводила последние дни молдавская эмиграция...
ХХХ
… после представления Лоринков, получив на руки чистыми семьдесят пять фунтов, переоделся, смыл грим, и вышел в переулок за клубом. Оглянулся, нет ли никого, - убедился, что один, - подошел на носках к мусорному баку, тихонько открыл крышку. Взял банан, нетронутый почти, пучок зелени, аж половина сэндвича, что там еще... пакетик чипсов тоже взял, хоть и вредная это еда. Вздрогнул, когда увидел тень.
− Это я, - сказал гитарист Кассиян.
− Не нужно смущаться, - сказал он.
− Лоринков, я хотел сказать вам, что … ухожу из ВИА, - сказал он.
− Я записался матросом на рыбацкое судно, следующее в Малазию- сказал он.
− А в чем дело, Октав? - сказал Лоринков.
− Послушайте, это же ненадолго, - сказал он.
− Вот отобьем Кишинев обратно, и заживем, как прежде, - сказал он.
− Девочки, шампанское, бюджет разворовывать, а быдлу можно будет про патриотизм прогонять, - сказал он.
− Нет, я не верю, что что-то изменится, - сказал гитарист грустно.
− Так все... пусть, бессмысленно, девочки, шампанское... угар... а ведь проиграли... проиграли мы все! - воскликнул он.
− Это как советская Россия, - сказал он.
− Все думали, что она падет, а она... - сказал он.
− Она пала! - сказал Лоринков
− Да, но через сколько лет?! - сказал гитарист.
Лоринков оглядел гитариста. Тот выглядел отощавшим и правда отчаялся. А ведь элитой был, «золотой молодежью» был, с огорчением подумал Лоринков. Девочки, шампанское, бюджет … а быдлу про патриотизм прогонял, с огорчением подумал Лоринков. И как сломался. Матросом на рыбацкое судно... Лоринков вспомнил, как подобрал молодого оголодавшего парня на мостовой, и сунул его в ВИА, хоть тот играть на гитаре и не умел. И до сих пор не умеет. Гитара была с секретом, китайская, самая играла... Пропадет ведь, подумал Лоринков. Сделал последнюю попытку.
− Послушайте, Октав, - сказал он.
− Вы же пусть и бывший, но представитель молдавской золотой молодежи, - сказал он.
− Вы, стало быть, руками ни разу в жизни не работали, - сказал он.
− Да и головой, - сказал он.
− Ну, куда вам на судно? - сказал он.
− Кем вы там будете, носовой фигурой на корабле, что ли? - сказал он.
− Я уже обо всем договорился, - сказал гитарист.
− Я буду в кают-компании на склянках играть, - сказал он.
Лоринков помолчал. Со вздохом достал из кармана деньги, отсчитал двадцатку... Подумал, махнул рукой, сунул в карман гитаристу все, что было. Снял галстук-бабочку, завернул ее в последний носовой платок. Отдал. Перекрестил.
− Прощайте, Кассиян, - сказал он.
− Зла на меня не держите, - сказал он.
− Вы человек молодой, позвольте совет-с вам дать, - сказал он.
− Молдаване народ злой, неблагодарный и завистливый, - сказал он.
− Не поддавайтесь, не становитесь таким же! - сказал он.
− Сохраните сердце в чистоте и доброте, - сказал он.
− Спасибо вам, - сказал гитарист.
− Я не забуду вашей доброты никогда, - сказал он.
− Пидар ты ебанный, - сказал он, когда Лоринков ушел.
− Хуесос блядь, галстук он мне блядь потертый сунул, - сказал он.
− Платок какой-то... на хер мне платок чмошный? - сказал он и шмыгнул.
− Фунты... почти сотня... зажал небось больше козел, - сказал он.
− Вафел блядь пидарский, - сказал он.
Смачно плюнул вслед Лоринкову и ушел в море.
ХХХ
Лоринков брел по улицам Лондона, покачиваясь от голода и усталости.
Дома ждала семья, но домой не хотелось. Самое страшное в детях было то, что глядели они так, словно все понимают. Не просили, не ныли, не жаловались. Боже ты мой, думал Лоринков. Вспомнил, как дома, в Кишиневе, в прошлой жизни еще, все мальчишку отчитывал, если тот на что жаловался. Все боялся слабину дать, мужчину воспитывал. Вот и воспитал. Мальчишка сидел дома, - потому что одежда новая денег стоила, - да все в окно глядел, на улицу. Но не плакал никогда и ничего не просил, хотя видно было: того хочется, сего хочется... Сжал Лоринков зубы до хруста, вспомнив внезапно серьезное и взрослое лицо сына. Жена молчала, все понимала, да что толку-то с ее понимания, с внезапным озлоблением подумал Лоринков. Небось, все думает, почему не сдамся, не уедем в США или Канаду, как все люди, трудиться да жить, а все здесь, в Лондоне, в угаре, ждем чего-то, а чего? Кишинев, прежняя жизнь, писательство, книги... Не вернуть, не вернуть... Устал я, устал, подумал он. А, фунты же есть, подумал он. Сейчас еды куплю, а потом... Отдал же деньги гитаристу сраному, вспомнил он, и даже не расстроился. Машинально свернул к публичному дому, где в давали ему еще в кредит. Выбросил мысли о сыне, жене. Я скала, думал он, скала, человек-скала я...
В борделе выпил рюмашку кемпбеловки, - водка с кофе, - и лег на постель в обуви. Зашла мамка, тоже из молдаван. Усатая, жирная, Павличенку фамилия ее... Усмешку на жирном лице прячет.
− Кого сегодня изволите, Владимир Владимирович? - спрашивает.
− Англичаночку может? - спрашивает.
− Все твои «англичаночки» «гэкают» как Наташа Королева, - сказал Лоринков.
− Давай что-нибудь этакое... наше, - сказал он.
Мамаша кивнула, вышла. Зашла шлюха. Что в ней такого, подумал Лоринков. Шлюха как шлюха.
− По-русски говоришь хоть? - сказал он шлюхе.
− А как же, - обиделась она.
− Я всю молодость, знаете, провела в чтении, я интеллектуалка, - сказала она.
- Имела склонность к письменному творчеству, но победила склонность к устному его виду, - сказала она.
- Ну в смысле в рот тоже беру, - сказала она.
- Орал, анал, интеллектуал, - перечислила она услуги.
- У меня даже сценический псевдоним особенный, Орал дю Мангюст, - сказала она.
Лоринков лежал, скучая, а шлюха старалась, да все тараторила.
− А из писателей, знаете, я читала Коэльо и Лоринкова, - сказала она.
− Интересно, как этот Лоринков выглядит? - сказала она мечтательно.
− Ну-у-у, - сказал Лоринков.
− Небось, жгучий брюнет, мачо, - сказала она.
− Э-э-э, - сказал Лоринков и утер пот с лысины.
− Симпатичный молдаванин небось, - сказала она выгибаясь.
− Аа-а-а, - сказал Лоринков.
− А вы, кстати, кто? - сказала она подпрыгивая.
− Я болгарин, - привычно соврал Лоринков.
− Ясно, - сказала она разочарованно.
- Впрочем, Лоринков исписался, - сказала она, почему-то разозлившись.
- Теперь, пожалуйста, в рот возьмите, - попросил Лоринков.
- Эооо еооо тоочэээооо, - сказала она.
- Так-так, только мягче, - сказал он.
- Это его творчество... - сказала она.
- Угу, - сказал Лоринков.
- Слёзы по Молдове в сочетании с изгалятельством над ней, - сказала она.
- Вам с заглотом? - сказала она.
- Слов "изгалятельсто" и "Молдова" в русском языке нет, - сказал Лоринков.
- Кааааоооой боооошоооой ууу вааааа чэээээн, - промычала она.
- Это мой аргумент, - сказал Лоринков.
- Оооэээн боооооой, яаааааа лууууушээээээ в заааааииииицуууу воооомуууу, - сказала она.
- Правильно "Молдавия" и "глумление", а то, что вы сказали это извращение какое-то, - сказал Лоринков
- Ну, анальный секс тоже извращение, но я же все равно и в зад беру, - сказала шлюха, повернувшись задом.
- Ох, этот Лоринков... - прокряхтела она.
- Эти его кухонные геополитические рассуждения, - прокряхтела она.
- А, - сказал Лоринков.
- Натужный абсурдизм, - сказала она, побагровев от натуги.
- Да-да, - сказал Лоринков.
- Ничего, абсолютно ничего нового у Лоринкова нет уже который год, - просипела она.
- Точно, - сказал Лоринков.
- А теперь пожалуйста снова устно, - сказал он.
Шлюха проглотила, закашлялась, и, наконец-то, заткнулась.
− Еще выпить желаете? - сказала она.
− Давай, кредит у меня открыт еще, - сказал Лоринков.
Шлюха встала к двери, крикнула:
− Алик, еще выпить!
Подошел, кривляясь, юродивый карлик при борделе. Подволакивая ногу, пуча глазами, трясясь головой и пуская пузыри, притащил графин с водочкой и хлебом на закуску. Мои-то ели сегодня ли, подумал Лоринков. Выпил и закусил. Дурачок смотрел выжидательно. Лоринков ждал, когда водка живот обожжет и душу отпустит. Вот и случилось... Выдохнул со слезой.
− Хули ждешь, убогий? - сказал он карлику
− Вы его не обижайте, - сказала шлюха.
- Писатель Лоринков его кумир, наш карла Алик тоже мечтает книги писать, - сказала она.
− А так он с детства больной, - сказала она.
- Что ж в борделе-то делает? - сказал Лоринков.
- Минетит, на любителя в сраку берет, - сказала шлюха.
- Алька Талмазан моя фамилия, а псевдоним для работы - Красный, - неожиданно старческим голосом скрипнул карлик и почесал ягодицы.
- А чего Красный? - сказал Лоринков и выпил еще.
- Так натерто все в жопе, - сказал карлик.
- Хотите на мысли мои взглянуть? - сказал карлик. - Я их в тетрадку записываю...
- Эх милок, бытие, оно ведь сознание определяет, - сказал Лоринков.
- Значит, мысли у тебя тоже натертые, и воняют, как жопа, - сказал он.
- Ах вы вы...! - сказал имбецил, вконец запутавшись, и от волнения испортил воздух.
− Зря вы так... - сказала шлюха.
− Святой он человек, божий, - сказала она.
Лоринкову стало стыдно. Пришлось выпить еще. Юродивый, ушел, пуская пузыри и шаркая. Лоринков и шлюха вернулись в постель. Глядя на шевелящуюся внизу простыню, Лоринков задремал.
ХХХ
Очнулся Лоринков от холода. Простыни на нем не было, шлюхи в комнате тоже не было, зато сидел в углу строгий седой человек в костюме, с пистолетом и волевым лицом.
− Вы, простите, кто? - сказал Лоринков.
− Уполномоченный эмиссар Кишинева, Ион Друце, - сказал мужчина.
− Евровичок, - сказал беззлобно Лоринков и рванулся было к оружию.
− Без шуток, - сказал мужчина и показал пистолет.
− Я прибыл предложить вам покинуть Лондон и вернуться в Молдавию, - сказал он.
− Ага, чтобы вы там меня в расход пустили как заложника, или на Вадуллуйводки сослали, - сказал Лоринков.
− Не дурите, - сказал Друце.
− Молодое молдавское правительство жаждет привлечь на свою сторону интеллектуальную элиту страны, - сказал он.
− Мы предлагаем вам пост главы союза писателей Молдавии, персональное авто, и возможности для свободного творчества, - сказал он.
− Пенсия, детский сад, дом, персональная обслуга, - сказал он.
− Все, что от вас нужно, это ваше возвращение на родину, - сказал он.
− Хватит шароебиться по кабакам за границей, - сказал он.
− Эмиграция все проиграла, народ их не примет, поймите, - сказал он.
− Многие уже вернулись, - сказал он.
− Хореограф Поклитару, драматург Есинеску, поэт Виеру, - сказал он.
− Вы говорили что-то об интеллектуальной элите страны, - напомнил Лоринков.
− А, да, - сказал мужчина.
− Вот вернетесь, и можно будет говорить об этом во весь голос, - сказал он.
− Будьте с нами, и мы простим вам ваши заблуждения, - сказал он.
− Вы великий писатель и мы ценим вам вклад в мировую культуру, - сказал он.
− И мы хотим, чтобы великий писатель Лоринков, великий сын своей великой страны, был с ней, - сказал он.
− Зря стараетесь, - сказал Лоринков.
− Я не падок на лесть, - сказал падкий на лесть Лоринков.
− Будьте с нами, хватит нищебродствовать! - сказал Друце.
− Да, но... поймут ли меня тут? - сказал Лоринков.
− А вам важно мнение этих аферистов, блядей, бывших министров и прочей сволоты, доведшей Молдавию до ручки? - сказал посланник Кишинева.
− Ну, знаете... - сказал Лоринков.
− Плевал я на них, но есть у меня честь, - соврал он привычно.
− Позвоните нам, - сказал Друце мягко.
Потянулся к выключателю, и в комнате наступила тьма. Лоринков, путаясь в простыне, вскочил, бросился к пистолету, и включил свет. Никого... Лоринков спешно оделся и выскочил в коридор. Тоже пусто. Умеют работать, черти, вежливо подумал Лоринков.
На выходе писателю сообщили, что его кредит в заведении исчерпан.
ХХХ
… дома Лоринков открыл неработающий холодильник, повесил туда рубашку на вешалке. Потрепал по голове сына, прикоснулся щекой к щеке жены, не глядя на них, пошел в комнату. Там, среди разбросанных бумаг, играла дочь. Лоринков привычно поднял ее на руки. Девчонка прислонилась к груди, подбежал сын, тоже обнял. Сказал:
− Папа, папа, а можно нам конфету?
− Ну, когда у нас конфета будет, можно нам ее будет скушать? - поправился он торопливо.
− Ну если твои шлюхи разрешат, - сказал он совсем быстро.
Лоринков в упор глянул на жену. Не выдержал взгляда, отвернулся.
− А что? - сказал мальчик, расстроившись из-за того, что расстроил отца.
− Конфеты нет... банан вот я принес, - сказал Лоринков.
− Банан ешьте, - сказал он нарочито бодро.
− Банан и сладкий, и полезный... а от конфет ваших один вред, - сказал он.
− Да, да, конечно! - сказал сын.
− Но только одну, ладно? - сказал он.
− Ну когда будет, - сказал он.
− Сынок, ты что, прочитал рассказ Сарояна про коньки? - сказал Лоринков, горько усмехнувшись.
− С детьми-то хоть не умничай, - сказала жена.
− Это же всего лишь ребенок,. - сказала она.
Лоринков молча глянул на жену, поставил дочь на пол, и, морщась от нытья огорченного ребенка, пошел к телефону.
− Отключили, - сказала жена.
Лоринков вздохнул, выругался и пошел к двери.
Плакали дети.
ХХХ
Проснулся Лоринков от страшной жажды.
Долго и жадно тянул воду из крана, чувствуя железистый привкус, потому что в Лондоне вода плохая. Как в Стамбуле, вспомнил Лоринков первый пункт эмиграции. Постарался вспомнить вечер. Бордель, клуб, выпил что-то, барабанщик бутылку водки достал, разбили что-то, крики какие-то, шоколад... почему шоколад?... Оглянулся. В свете фонаря красивыми и бледными спали дети. Мальчишка что-то бормотал во сне и сжимал в пальцах обертку конфеты.
− Это я принес? - сказал Лоринков, растолкав жену.
− Ну, конфету, - сказал он.
− Да, - сказала она сухо и отвернулась.
− Ты уж прости, - сказал он.
− Не надо никуда уходить, - сказал он.
- Я все улажу, - сказал он.
Болело ободранное алкоголем горло...
… утром у посольства молодой Молдавской Еврореспублики остановилась семья. Помятый мужчина с перегаром и уставшая женщина держали на руках детей в потертых пальтишках и без обуви. Лоринков позвонил в дверь, и, едва она открылась, сказал:
− Я принимаю предложение молодой Молдавской республики.
− Я согласен вернуться в молодую Молдавскую республику, - устало сказал он.
− Пошел на хер гастарбайтер гребанный, - сказали и посольства.
− Я... позвольте... я-с... Лоринков-с, - сказал Лоринков.
− А!!! - сказали по громкой связи.
− Хули же ты сразу не сказал, братан, - сказал голос.
− Извини, ошибочка вышла, - сказал голос.
− Добро пожаловать домой в солнечную Молдавию! - сказал голос.
− Великий блудный сын Молдавии возвращается на Родину! - сказал голос.
Двери распахнулись...
Семью ослепили вспышки камер сотен журналистов..
ХХХ
… в Молдавии Лоринков отъелся и как-то очень быстро забыл голод, холод и унижения, перенесенные семьей в Лондоне. Он стал вальяжным, очень уверенным в себе и написал два порно-романа. Государственное издательство «Кишинев артистикэ» издало их тиражом два миллиона. Лоринков принципиально не ходил пешком, получил миллионные гонорары за пустяковые эссе, и заказал браконьерам последнего живого бобра Молдавии на воротник для шубы. Власти страны смотрели на это сквозь пальцы. Синему Графу позволялись любые причуды, лишь бы он жил в Молдавии, доказывая, что новый строй страны признали самые ее великие люди. Кишинев заказал книгу о Лоринкове в серии ЖЗЛ, и за право писать ее в Москве стрелялись боевыми патронами два русских журналиста - Прилепин и Варламов.
Лоринков безобразничал и не было той глубины морального падения, которой бы он не постиг. Он участвовал в процессах над врагами новой Молдавии и давал свидетельские показания против невиновных. Он завлекал в страну «бывших» и спокойно подписывался под петициями с призывами расстреливать как можно больше «бывших». От него ушла жена. Он приветствовал декрестьянизацию Молдавии и воспел действия властей, изгонявших пахарей из сел в гастарбайтеры. Он отказался пожертвовать часть Государственной премии на сирот, покинутых родителями-гастарбайтерами, потому что нагло утверждал, что таких детей в стране нет. Дети Лоринкова одевались в шелка и ели на серебре. Он написал омерзительный сценарий омерзительного мультфильма про семью цыган, которая путешествует по Молдавии на говорящей Кибитке с индюком-трансвеститом Жожо, и сам себе выписал за это Государственную премию в области детской литературы. Он клеймил позором инакомыслящих и многие из них попали в воспитательный концлагерь после этого.
В 2018 году Лоринков получил Нобелевскую премию по литературе.
Это полностью легитимизировало новую Молдавскую республику в глазах интеллектуальной части мирового сообщества. Страну признали даже те, кто не желали делать этого до сих пор - Монако и острова Франца-Иосифа.
Лоринков после поездки в Стокгольм пил три недели, и, вылакав двенадцать литров сухого белого, уснул в парке прямо на земле. Проснувшись, он почувствовал сильную боль в груди. Лучшие врачи страны лечили его несколько месяцев, но все было напрасно... К тому же, врач, подосланный к Лоринкову комитетом безопасности Молдавии, подсыпал писателю в лекарства яда. Так что Лоринков умер, а его врача после расстреляли на громком судебном процессе. Государство объявило годичный траур в память своего великого сына, по всей стране висели портреты Лоринкова с траурной рамкой... Рыдала вся страна. Может быть потому, что многие испытали облечение, близкое к истерии, как утверждали недоброжелатели Лоринкова. А может потому, что был он, в общем, славным хоть и непутевым парнем, и оплакивая его, на самом деле многие плакали по себе, как говорила, плача, его бывшая жена.
Так или иначе, а похороны стали событием национального масштаба. Шли колонны Всемолдавского Союза Европейской Молодежи, громоздились венки от предприятий и организаций, стояли с траурными повязками министры и депутаты, лежал ворох телеграмм с соболезнованиями от глав государств всего мира... Вся планета плакала в тот день, писал музыкальный обозреватель «Гвардиан».
Единственным, кто не плакал на похоронах Лоринкова, был его сын.
Рослый широкоплечий красавец, офицер элитных войск, он получил знаки отличия и чин майора во время молниеносной и победной для Кишинева Молдо-австрийской войны. Еще сын Лоринкова принципиально не интересовался литературой и не ел сладкого. Вчерашний лондонский мальчишка, он, - к умилению страны, замершей у телевизоров во время прямой трансляции похорон, - долго стоял у гроба в почетном карауле. А потом вдруг вышел из строя, и подошел к гробу. Подержал отца за руку, положил что-то рядом с покойным, вернулся в караул и вновь застыл. Сколько не наводили резкость операторы, различить, что положил майор Лоринков рядом с телом отца, оказалось невозможным.
Мне непонравилось, афтар литературный панк, а панки маздай
11.10.2010 09:05:50
№3
паходу из ума выжыл интернацыаналист
11.10.2010 09:40:31
№4
Лангуст бы в сто раз лутше написал
11.10.2010 10:00:44
№5
Для №4 Добрый (11.10.2010 09:40:31):
и стихами!
11.10.2010 10:01:44
№6
так мы это читали
11.10.2010 10:16:02
№7
Для №5 фтюч (11.10.2010 10:00:44):
а потом бы ещё откаментил охуительно про мышелова.
да одно ево согласитесьграф чиво стоило!
11.10.2010 11:27:01
№8
Интересно, а нахуй он всё это пишет?
11.10.2010 13:08:38
№9
а тем временем аббат. читаю, еба.
11.10.2010 13:54:35
№10
зачитал. мне понравилось.
11.10.2010 17:39:23
№11
А мне вот совершенно не интересно, нахуй этот мудак всё это пишет.
Но паходу больше делать ничево не умеет ваще
11.10.2010 17:53:23
№12
Я изобрел фирменный стиль- сказал он.
Только подумайте, мой фирменный стиль- сказал он.
Мой знак-, сказал он.
После каждой фразы- сказал он.
Я добавляю "сказал он" -, сказал он.
Так у читателя создается впечатление, что их дохуя , - сказал он.
Вы понимаете, их дохуя, - сказал он.
Ахуеть, - сказал он.
Я лучший молдавский писатель, - сказал он.
11.10.2010 19:54:12
№13
ну уж это-то точьно про Толстова!!
11.10.2010 20:49:28
№14
Аъ васъ ебётъ?
Для №13 Исайичь (11.10.2010 19:54:12):
