Часть Первая
Детство
(продолжение)

7. Детские будни в Белоруссии


Тем, кто со мной знаком, известно, что в школьные годы надо мной жестоко издевались одноклассники (впрочем, не только они одни), поэтому меня часто спрашивают: как мне жилось в детском саду, обижали или нет меня там? На этот вопрос ответить не так просто. Дело в том, что, по моему мнению, ребёнок в возрасте до семи лет, сознательно истязающий своего товарища – чрезвычайная редкость. Поэтому я могу вспомнить только одного мальчишку, который избивал и мучил меня в детском саду. Имени его я не помню, а фамилия его на слух звучала как Гамарков (я не уверена в точности; может быть, я ошиблась на одну букву в середине). Внешности его я не запомнила и, встретившись с ним сейчас, я бы, скорее всего, его не узнала. Но зато я хорошо помню, что он не только избивал меня, но и приговаривал при этом:
- Не смей рассказывать своему батьке, что я тебя бил!
Этому Гамаркову было, видимо, невдомёк, что дети, живущие в Белоруссии, не обращаются так к своим родителям. Что такое «батька», я в том возрасте не знала. Я уверена, что мой малолетний палач был не из Белоруссии; его, скорее всего, привезли откуда-то с Украины, судя по его лексикону. Ничего не поняв, я пожаловалась на него своему отцу - еврею. Тот отреагировал совершенно спокойно, на следующее утро пошёл со мной в детский сад и слегка пожурил Гамаркова; точнее, даже не пожурил, а ласково так перекинулся с ним парой слов, тепло ему улыбаясь. Гамарков старался делать вид, что испуган; однако видно было, что он играет роль (в таком возрасте очень трудно найти хорошего актёра). После того, как еврей ушёл, Гамарков подошёл ко мне, обругал меня, обещая выдрать мне косички, позамахивался немного, но не ударил, а на следующий день не пришёл в детский сад. Больше я его никогда не видела.

Других детей в детском саду, которые бы умышленно меня истязали, т.е. бегали бы за мной целый день, били, унижали и оскорбляли, как Гамарков, я не вспомню. Другие дети обычно ругались, толкались, прогоняли меня, говорили о нежелании со мной играть, обливали водой возле умывальника, но всё-таки целенаправленно меня не третировали. Был, правда, в какой-то из групп такой мальчик, Саша Бортник, который во время тихого часа меня дважды укусил, и то не до крови. Впрочем, этот Бортник кусал и других детей, как собака. Как выяснилось немного позже, он был старше всей нашей группы на целый год, в раннем детстве это огромная разница. Я это поняла, когда узнала, что в последний год моего пребывания в детском саду он уже пошёл в школу, и, учась там, приводил в детский сад своего младшего брата, который был очень похож на него внешне. Но ведь, насколько мне известно, в советское время в детских садах было запрещено помещать в одну группу разновозрастных детей, тем более в садах немаленьких, как мой. А этот Саша Бортник не только выглядел старше всех детей, не только был выше всех ростом и крупнее фигурой, он и по уровню своего развития казался старше всех нас года на три-четыре. У других детей в группе были в голове только машинки да мишки-зверюшки, а Саша Бортник взахлёб рассказывал детям пяти-шести лет о гражданской войне, о фильмах, в которых на переднем плане фигурировали революционеры-интернационалисты, ещё о чём-то таком, что я в том возрасте даже не поняла. Другие дети его тоже не понимали, и в разговоре с ним еле-еле могли связать два слова. Кстати, садистский Гамарков тоже показался мне старше всей группы года на два-три, несмотря на то, что был худощав и невысокого роста. Говорил он внятно, чётче других детей, и голос у него был хоть и детский, высокий, но всё же по тональности заметно ниже других мальчиков нашей группы. Да и держался он по сравнению с ними очень нагло и уверенно, как будто чувствовал за собой поддержку; например, мог с угрозой в голосе потребовать у других детей, чтобы они регулярно делились с ним принесёнными из дома яблоками и конфетами. Помню, однажды у нас в группе появилась черепаха. Сейчас мне известно, что детские сады регулярно обследуются санэпидемстанциями и что нахождение в детской среде животных (тем более земноводных и пресмыкающихся) запрещено категорически. Около недели она жила в детской спальне, там же ела, спала и оправляла естественные надобности, а воспитательницы и няни и бровью не вели (может быть, кто-то строгий принудил их не водить бровями?). А когда эта черепаха вдруг пропала, Гамарков подошёл ко мне и начал бить меня кулаком, приговаривая:
- Где Чапа, где Чапа, где черепаха, где черепаха?

Не знаю, как вам, а мне всё это кажется сознательно организованной провокацией. Я была единственной из детей, кто не прикасался к этой черепахе. Верьте мне или нет, но я чувствовала, что она появилась в спальне не к добру, это во-первых; а во-вторых, мне до смерти не нравился её отвратительный специфический запах. Я ничего не ответила своему палачу, а когда он меня избил, черепаха буквально тут же нашлась. Как будто кто-то её сознательно спрятал, чтобы у Гамаркова появился повод ударить меня.
Кстати, после того, как черепаху всё же убрали из сада, у некоторых детей появились на руках бородавки. Наверное, вы знаете, что от черепах, как и от жаб, у людей – особенно у детей - появляются бородавки. Но, видимо, тем, кто всё это организовал, было не жалко русских детей.

Впрочем, с другими детьми у меня тоже иногда случались конфликты. Например, в одной из групп мы с мальчиком по фамилии Васильев играли в игру: мы оба надували щёки и тыкали друг друга в надутые щёки кулаками. И в самый разгар такой игры я нечаянно промахнулась и вместо щеки попала ему в глаз. Удар был детский, несильный, даже синяка у него под глазом не было. Однако воспитательница подняла страшный шум, кричала, что по моей вине человек чуть не остался без глаза, забегала, заголосила, в-общем, подняла на ноги весь детский сад как при каком-то серьёзном ЧП. В другой раз я нечаянно толкнула не то рукой, не дверцей шкафа в раздевалке девочку по имени Оксана. Она тут же пожаловалась всё той же воспитательнице, которая вновь злобно меня отругала, словно я сделала это нарочно. И надо же было такому случиться, что эту же девочку я через несколько дней толкнула ещё раз, и опять нечаянно, нехотя. То ли я была такая неуклюжая, то ли всё это было специально так подстроено умными взрослыми дядями, у которых Оксана была куклой на ниточке – не знаю. На этот раз Оксана не стала жаловаться воспитательнице, а только пригрозила мне, что сделает это. Я очень испугалась, так как помнила, как злобно воспитательница кричала на меня, и стала умолять эту самую Оксану простить меня, взяв её за руку. А она вдруг упала (как в театре), а потом сказала, что больно стукнулась ногой, но при этом на лице её была улыбка. Кончилось тем, что она всё-таки не стала жаловаться воспитательнице, зато недели три мурыжила меня, обещая сделать это.

И всё же, если честно, ладить с детьми было гораздо легче, чем с воспитателями. Конфликты с детьми чаще всего оканчивались миром, конфликты с воспитателями оборачивались неприязнью на долгие годы. Я не знаю, где подобрали таких воспитательниц? Они могли угрожать детям скакалкой, или, схватив ножницы, сказать: «Сейчас отрежу тебе пальцы!». Дети, естественно, пугались и плакали. Воспитательницы ругали и даже били девочек из группы, если у них расплетались косы; накладывая детям огромные, повторяю, ОГРОМНЫЕ порции пищи, которые смог бы съесть не каждый взрослый, удивлялись, почему дети не доедают, после чего начинали их ругать выражениями, приведёнными выше (паскуда, скотина и т.п.). Я, к слову сказать, съедала, давясь, почти всё, однако меня причисляли к числу детей, которые хуже всего едят, и постоянно, постоянно ругали за это самыми гадкими словами.

Не думаю, чтобы всё это было случайно. Случайно попался донельзя гадкий детский сад, случайно попались грубые и злобные воспитатели (больше похожие на тюремных надзирателей), случайно закармливали детей едва не до потери пульса, чтобы потом появился повод их обругать? Сомневаюсь. Знаете, очень я сомневаюсь, чтобы всё это было случайно. Кстати, у моих еврейских «родителей» (отца и мачехи) именно в это время впервые проявилась – даже и не знаю, как сказать – впервые проявилась и на долгие годы закрепилась прямо какая-то мания насчёт того, что будто бы я, по их мнению, МАЛО ЕМ. Ну надо же, какие заботливые. Сунут кусок побольше и пожирней, а потом идут в свою комнату смотреть телевизор, и попробуй ещё хоть раз за вечер подойди к ним – получишь ремня или подзатыльник. Особенно это относилось к мачехе. Помню, когда я, ещё совсем маленькая, «лезла» к ней поиграть, еврейка отталкивала меня ногой, словно собаку; хватала за руку, тащила меня в мою комнату, совала в руки игрушку и уходила. Я плакала. Так вот именно в эти годы мои «родители», будто сговорившись с воспитателями, начали, что называется, есть меня поедом за то, что я, оказывается, СЪЕДАЮ МАЛО ЕДЫ. По мнению этих евреев, несъедание того, что они мне навалили в миску, было величайшим детским преступлением; чем-то таким, что не лезет ни в какие ворота и что может быть искоренено только увеличением порции. Более того, еврей даже бил меня ремнём, если я не полностью съедала огромную миску еды, которую они вдвоём мне накладывали. Не правда ли, в этом есть что-то глумливое и садистское? Два голодных солдата вряд ли бы осилили миску таких размеров; да и сам еврей со смешочком называл её «тазиком». Бил ремнём за это, стаскивая с меня трусики! А когда я подросла и пошла в школу, бегал за мной по школе и наказывал всем встречным, а особенно учителям и одноклассникам, чтобы следили, всё ли я съедаю. И это он преподносил как свою отцовскую заботу, вы только подумайте! Якобы он не понимал, что позорит меня; якобы он не видел, что на меня показывает пальцем вся школа! Ах, боже ж ты мой, ну до чего же заботливый еврей попался мне в отцы! Ах, ну надо же!

И чему же привели все эти хорошо скоординированные усилия? К тридцати годам, когда я выходила замуж, мой вес был примерно 130 кг., и это при росте 162 см. Я была безобразно жирной, безобразно, во всей силе этого слова. Я была толще всех в любой компании, толще самых толстых и расплывшихся старух, со сплошным ноздреватым целлюлитом от пояса до колен и спереди, и сзади. А еврейские «родители» продолжали хладнокровно смотреть свой телевизор, как будто не имели к этому никакого отношения! Причём сами они, обратите внимание, ПОЧТИ НИКОГДА не принимали пищу вместе со мной. Почти никогда, можете мне поверить? Меня они «подчевали» на кухне, а сами «кушали» отдельно, у себя в комнате: наложат себе на один-единственный подносик что-то там на блюдечках и несут его в свою комнату поближе к телевизору. Это чтобы я как-нибудь ненароком не обратила внимание в детстве, сколько ем (по их требованию) я, и сколько съедают они сами. Не сравнила и не призадумалась. Нет, ну правда ведь, евреи – очень умная нация?

Ладно, я отвлеклась. Что касается детского сада, то можно (даже нужно) ещё добавить, что наши воспитательницы брали под контроль не только количество пищи, которое обязан был съесть ребёнок в их группе, но и то, в какие игры играют вверенные им дети. Учёт и контроль, как говорил товарищ Ленин. Мальчиков из группы воспитательницы сильно ругали за игры в войну, девочек – за игры в ресторан; видимо, и то, и другое считалось несовместимым с психофизикой белоруса. Это касалось и занятий и по рисованию: всё тот же строгий учёт и контроль – что дети рисуют, как дети рисуют и не рисуют ли они то, что им рисовать не положено. Никаких войн. Никаких ресторанов. Никаких коней со всадниками. Никаких машин и никаких людей. Учёт и контроль. Учёт и контроль. Учёт и контроль.

Продолжение следует.