ровно 21 год назад в Молдавии разрешили свободно блевать на центральной
площади столицы, обпившись дурного вина. в связи с этим я поздравляю всех
с Днем Независимости нашей молодой, гордой и несуществующей республики.

пользуясь случаем, хочу заявить специально для сотрудников Службы
Информации и Безопасности Республики Молдова (вы хоть айпи поменяйте,
что ли) - что давно уже раскаялся в своей антигосударственной деятельности,
больше трех не собираюсь, и считаю европейскую интеграцию необходимой,
полезной и святой для каждого молдаванина. долой кровавых русских оккупантов!

каждому, кто поменяет фамилию, по пиву и канарейке. да здравствует
День Независимости. евреев в Днестр, русских за Днес... то есть, пардон, да
здравствует наша молдавская мультикультурность. и как величайший молдавский
писатель всех времен и народов, я посчитал себя обязанным восславить Святой
Праздник своей европейски Ориентированной Республики. итак...

- Расслабьте ногу. Вытяните. Ну?!

Мужичонка порывисто вздохнул, и подчинился. Невысокая симпатичная докторша наклонилась над ним, и внимательно глядела в лицо пациенту. Что она там ищет, интересно? В это время мой приступ повторился: я застонал. Докторша, не отрываясь от пациента, бросила:

- Терпите.

Она осмотрела меня минутой раньше. Я спросил ее, не замужем ли она. Мне не было интересно, просто больному полагается хорохориться и бодриться. Она оценила. А сейчас рассматривала этого мужичонку: грязного селянина, с мешковатыми штанами, перетянутыми вместо ремня веревкой.

- Что у вас болит?
- Доктор, доктор, мне – неудобно, - громко, на всю приемную палату, прошептал тот.
- Нога? – докторша улыбалась.
- Выше…

Я захихикал, и прикусил палец, чтобы не заорать от боли. Докторша почувствовала это, хоть я не проронил ни звука, и снова бросила:

- Терпите!

Мужичонка блаженно улыбнулся (рука врача скользила по его паху). Они переговаривались тихо, но я все слышал:

- Понимаете, доктор, - шепелявя, бормотал пациент, - понимаете, я был на вечеринке в селе. Грех, страшный грех. Совершил грех.
- А болит что? - блядь, она была терпелива, эта черноволосая красавица в белом халате.
- Выше, нет, еще чуть выше. И грех я сделал. Да, сделал грех. Страшный, доктор. Болит, ой, болит. Неудобно –то как…
- Так что болит?

Докторша улыбалась. Я смеялся. Сюда меня привезли час назад. Вечность. Меня трясло, натурально трясло, но вот уже час меня только щупали коновалы, одетые то в зеленые, то в белые халаты, а боль в спине все разгоралась. Но уколов я не просил: чувство достоинства не позволяло.

- Видимо, - стуча зубами, проорал я, - у него что-то с членом или яйцами, доктор, а он просто стесняется вам сказать.
- Мошонка? – спросила она пациента, полностью игнорируя меня, и взяла его яйца в руку.
- Слава богу, вы в перчатках, - взвизгнул я.
- Терпите, - бросила она мне, и спросила селянина, - здесь болит?

Мужичонка блаженно жмурился. Докторша минут пять мяла и щупала его яйца, пытаясь выяснить, болят они или нети. На селянина же словно оцепенение нашло: он лишь молчал и жмурился. Жмурился и молчал.

- Да вы ему дрочите! – я попытался приподняться на локте, но не смог, и рухнул лицом в вонючий брезент, которым была покрыта койка. - - Доктор, вы ему дрочите! Да он извращенец просто, ни хера у него не болит!

Мужичонка дернулся, докторша едва успела отдернуть руку, и всем, даже тупо жевавшей в углу медсестре стало ясно, что я был прав. Селянин вскочил, и, застегивая штаны, кланяясь побежал к выходу. В это время в палату завели мужика с лицом, залитым кровью. Его придерживала под руку жена. Пострадавшего подвели к койке, и уложили. Жена наклонилась поправить подушку, и тут он со всей силы заехал ей ногой в лицо.

- Сука! Сука ты проклятая!!! – заорал он ей. – Чтоб ты сдохла.

Мне показалось, что «скорая» привезла меня в сумасшедший дом. Докторша вернулась ко мне.

- Клянусь, - я заметил, что при смехе боли уменьшаются, - я буду счастлив, если вы и мне вздрочнете. Но болит у меня, увы, спина.
- Вы насмешник, - она улыбалась, и поднимала мою рубашку.
- Что у меня, доктор?
- Одно из трех, - руки у нее были удивительные, я еще раз позавидовал селянину, - или аппендицит, или камень в почке, - огромный камень! - или позвоночник.
- Знаете, - меня неудержимо тянуло говорить, - вы очень похожи на одну девушку, с которой я был знаком лет десять назад. Она училась в медицинском колледже. Я с ней плохо обошелся. Она, наверное, стала доктором. Стелла, если это ты, я себе не завидую.
- У вас зачатки мании преследования, - она нахмурилась, - это обычно бывает при позвоночнике.
- Так ты – Стелла? – я нервничал.
- Больной, успокойтесь. Психические травмы были?
- Да вы что меня, в дурдом упечь хотите? У меня болит спина, спина, понимаете? Поясница! А, мать вашу! Я подыхаю, подыхаю, ясно? - - У-ми-ра-ю.
- Мужчины очень эмоциональны и неустойчивы к боли.
- Заткнись, эсэсовка!
- Сейчас мы отведем вас на УЗИ.
- На кой хер? Я же не беременный?

На УЗИ меня везли на каталке.

ХХХХХХХХ

У дверей кабинета была небольшая очередь. Я достал телефон, и отослал сообщение Лене. Потом подумал, и послал еще одно: Свете. Насте я никаких сообщений посылать не стал: буквально неделю назад она, психанув, изрезала два моих свитера на мелкие кусочки и демонстрировала их мне перед тем, как предаться постельным забавам. Отсасывала она божественно, и я был в нее влюблен, но именно в тот момент понял: с Настей пора заканчивать. К тому же я был пьян, и слегка параноик: и не смыкал глаз до самого утра.

- Ты молодец, - сказала Настя утром поощрительно, - трахался всю ночь.

Господи, да я просто боялся, что она изрежет меня так же, как мои свитера. К тому же у нее была отвратительная привычка: каждый раз, когда мы сходились, она с маниакальным упорством съезжала от мужа. Это меня смущало.

В любом случае, оставались Лена и Света. Обе они очень поддержали меня в то лето: месяца два до того, как попасть в больницу, я только пил, да страдал. Это была очередная депрессия, связанная с окончанием очередной книги. С меня будто сняли кожу: даже вид шелудивой собаки вызывал во мне слезы и рвотную реакцию. При этом я стал совершенно апатичен к еде. Спасти меня окончательно они не могли: мне было хорошо только в то время, когда одна из них находилась рядом. Но временное спасение давали.

Что ж. Я был благодарен этим двум моим антитезам (Лена была полная, а Света – худенькая, и только глаза у них у обеих были зелеными) и за малое.

- Знаете, доктор, - повернулся я к черноволосой медичке, - я соврал. Я псих, конченый психопат.
- Мы поставим вам укол, - она улыбнулась, и боль станет меньше.

Так оно и случилось.

- Когда я сплю с комсомолкой, - меня неудержимо тянуло говорить с этой докторшей, - мне кажется, что я трахаю весь комсомол, когда я трахаю националистку, то как будто натягиваю всех национал-радикалов Молдавии. Я извращенец?
- Вы символист.

В это время трое пациентов, стоявших в очереди, начали блевать. Отчаянно, с огоньком.

- Мать вашу, да что же это такое?! – я был в отчаянии.
- Как что? – докторша снова улыбнулась. – Сегодня же праздник. День Независимости!

Я перевел дух и застонал.

- Терпите, - может, она была роботом?
- Терплю, - пропыхтел я. – Терплю.
- Все в порядке? Вам лучше?
- Нет, мне плохо. Но – все в порядке. Так оно и должно было быть.
- Что?
- Расплата. Расплата, понимаете?
- Что?

Я отчаялся что-либо объяснить:

- С Днем Независимости вас.

ХХХХХХХХХ

… О том, что у нас нет будущего я понял, когда Лена, придя ко мне домой, даже не поинтересовалась морской свинкой. Тем не менее, она пришла, и это было уже что-то.

Я быстро шмыгнул в ванную – вымыть руки.

Лена пришла ко мне домой, уже когда я подумывал отказаться от затеи переспать с ней: через полгода после знакомства. Что ж, мне везло, определенно везло. Она стеснялась, и попросила выключить свет. Я щелкнул выключателем, и мы переместились на тахту. Пуфики блядской мебели под нашей тяжестью стали разъезжаться. Приходилось парить на руках. Я сунул руку ей под ремень и вздохнул: наконец-то. Трусы оказались не такие, как я люблю, а большие, с широкой резинкой. Чтобы не огорчаться, я сунул палец ниже. А уж там-то все было так, как я люблю: в меру горячо и влажно. Один пуф все-таки упал, и мои ноги соскользнули на пол. Там было холодно. Блядь. Диссонанс был налицо: холодный пол и горячее влагалище. Я вспомнил одно кафе, в котором подают кофе-глясс: горячий кофе с ледяным мороженым.

Разумеется, все это время мы целовались. Я разделся, - она снимала с себя последнее, - и пошарил по ее телу. Я знал, что она полная, и мне это было абсолютно похуй, но без сдерживающей силы широкого нижнего белья (тут я понял, почему она носила такое), у нее свисали живот и бока. Странно, но я почувствовал нежность.

Она скользнула вниз, делать минет. Получалось у нее просто великолепно: я лишний раз убедился, что женщины с жесткими волосами удивительно мягко сосут. Через пять минут я был готов: лег на нее, и присосался к груди. Грудь была отличная: я моментально вспотел.

Все шло по установленной не нами схеме: она подержала себе ноги, потом я подержал ей ноги, она поскребла мне спину ногтями, я – помял ей грудь, она приподнялась, я – присел. Мы развернулись на тахте, и еще несколько пуфиков свалились на пол. Да и хуй с ними, пускай мерзнут, подумал я. Колени упирались в доску: становилось больно. Пару раз член выскакивал, и она огорченно охала. Я спросил, можно ли в нее кончить, и получил согласие.

Бойлера в доме еще не было, и я согрел воду в кастрюле:

- Тебе полить?
- Нет, я сама. Я стесняюсь.

Когда она вернулась из ванной, мы легли на диван. В коробке похрюкивала свинка, квартиру то и дело наполнял бесцветный свет автомобильных фар, и я представлял, что мы - на корабле, терпящем бедствие в спокойном море. Больше не хотелось, но я знал, что если второго раза не будет сейчас, то не будет никогда. Мне не хотелось в это верить, но я понимал, что это так. Я не мог с ней жить, хотя постоянно предлагал ей это. Да, это ложь, но у меня было оправдание, - я хотел, чтобы она мне дала.

Что ж, наступала пора повторно сделать мечты реальными. Я впился ей в промежность.

На вкус оно было солоновато-розовым. Я сунул ей палец в зад. Он был великолепен. Необычайно мясист. Нет-нет, я не о ягодицах, хотя и с ними все было в порядке. Именно отверстие: необычайно мясистое. Я сунул палец глубже, и она с удовольствием задвигалась навстречу. Ощупывая ее анус изнутри, я понял, что он собой представляет. Крупный цветок, высеченный из размороженного мяса сумасшедшим скульптором: сочная мясная роза, которая распустила лепестки внутрь. Это заводило: мы начали трахаться еще раз.

Перед тем, как кончить, я помял Лене груди, наслаждаясь. Раком было бы не то: как-то раз, стоя за полногрудой Настей, я увидел нас в зеркале, и ужаснулся. Ее великолепная белая грудь жалко болталась, как тряпка, когда я долбил Настю сзади. Я почувствовал себя Геростратом тогда. И с тех пор на женщин с большой грудью всегда ложусь сверху. Соответственно, наша с Леной диспозиция во время второго совокупления не изменилась.

Затем я пошел мыться, и к холодильнику. Стоило выпить. На улице рассмеялись: я понял, что мой силуэт виден из окна. Пришлось выключить свет. Лена говорила по телефону, - то ли с парнем, то ли с мужем, то ли с сожителем, - хер знает, я для себя так и не определился, как мне его называть.

- Да, через час-другой, - она лежала на тахте, прикрывшись простыней, - ничего, гуляем.

Судя по всему, бедолага все это время развлекался в компании друзей, полагая, что его подружка поступает так же. Что ж, в некотором роде он был прав. Я хихикнул, и глотнул еще. Звезды спорили с фарами автомобилей, заезжавших во двор, Лена говорила что-то успокаивающе (я всегда поражался умению женщин врать) в трубку: между ее полными ляжками, которые так приятно гладить, в чреве под большим животом, барахтались, погибая, мои сперматозоиды. Я знал точно, что они погибали: раз мы не пользовались презервативами, она обязательно выпила что-то противозачаточное. Как странно. Для меня ее благодатная пизда была Граалем, для них – адом, могилой. Стоило выпить еще: за нее, за меня, за фары, небо, за бедного рогоносца, за сперматозоиды, за одиночество, неотвратимо надвигающееся на меня из угла кухни.

Я открыл форточку и чокнулся с небом.

ХХХ

- Проходите. Как фамилия? Лоринков. Что?! Фамилия на «ов»?!

Старый седой маньяк, обслуживавший аппарат УЗИ, встрепенулся. Встал напротив меня, и, сверля меня взглядом, спросил:

- Русский? Не понимаю по-русски.

Потом отвернулся с каменным лицом. Но уголком глаза поглядывал на меня: лукаво, как умеют сельские молдаване. Его явно интересовало, что я буду делать. Я посмотрел в окно. За жалюзи мерцал свет мигалок «скорых». Кажется, в спине у меня завелся зверь. Он ее терзает, грызет.

- Да ты что, охуел?! – он не ожидал такого напора, и даже присел от испуга. – Какой я тебе, мать твою, русский? Ты что, с Луны упал?! - Посмотри на меня, урод!
- Смотрю, - он ничего не понимал.
- Смотри внимательно, мать твою, - я орал, надеясь не упасть в обморок, - на внука великого румынского диссидента Бессарабии, на внука самого Вылку!

… Через несколько минут, после быстро проделанного УЗИ, я пил чай, глядя, как сумасшедший нацист в белом халате пишет заключение обследования. Он учился в Ленинграде, поведал он мне, и ничего не имеет против русских в России, но терпеть не может русских в Молдавии. Я упрекнул его: русские в России, сказал я, тоже изрядное мудачье. Он виновато, как о болезни, спросил:

- Нет ли у вас в семье русских?
- Нет, - честно ответил я.
- А… гм, славян?
- Тем более.

На прощание он пожал мне руку.

… В кабинете невропатолога, пожилая женщина ткнула мне пальцем в живот и велела лечь.

- Повернись, - раздраженно повторила она, - ты что, русского не понимаешь?!
- Понимаю, - я был готов плакать от боли, - просто не расслышал.
- А, - ее лицо смягчилось, зато пальцы стали еще жестче, - это хорошо. Мы, русские, должны друг друга держаться. Ты же русский?
- О, конечно!!!
- А молдаване в семье есть?
- Ни одного, - так же спокойно, как урологу, соврал я ей.
- Это хорошо. – она сопела. – Молдаване это животные.

Я отчаянно закивал. В чем-то она была права. как и маньяк на УЗИ.

- У тебя, парнишка, - она протыкала меня своими долбанными пальцами, - камень. Будем его дробить.
- Прямо сейчас? – я обрадовался как ребенок, видит Бог.
- Нет, через месяц.
- А до тех пор мы дадим ему созреть? – съязвил я.
- Нет, - она поджала губы. – Просто аппарат по дроблению в Молдавии один.
- Ну, и?!
- А врач, который его обслуживает, ушел в отпуск. На месяц.
- Мать вашу, - я был ошарашен, - один аппарат и тот не работает, потому что врач – в отпуске? Так найдите другого врача! Я третью ночь не сплю! Мне же больно! Больно, мать вашу!

Врачиха с подозрением посмотрела на меня, и покачала головой:

- Для настоящего русского парня ты слишком чувствителен к боли.

ХХХ

- Сейчас хрустнет.

Я охнул, и спина действительно захрустела. Вертебролог, - оказывается, человек, ломающий тебе позвоночник, называется вертебрологом, - приналег мне на спину. Охнул я порядку ради: исколотая спина уже ничего не чувствовала. Судя по всему, позвоночник очутился на месте. От того, что боль, мучавшая меня почти месяц, пропала, я едва не заснул: в полуприкрытый глаз бросился кружащийся желтый лист. Осень. Уже осень. Полтора месяца больниц, уколов, и веселых врачей, то и дело норовящих сделать меня еще большим психом, чем я есть. По ночам я крутился, как бешенный волчок. Не помогало ничего, даже алкоголь. Я всерьез подумывал о самоубийстве. И вот сейчас какой-то мудак с двухлетним стажем нажал что-то на моей спине, и боль ушла.

Итак, я, судя по всему, был здоров. Недели за две до этого меня решили оперировать: боли не проходили. Вот это камень, вот это почка, восхищенно говорили они. К счастью, какой-то полоумный доктор сделал мне честный анализ.

- Да у тебя почки, - он явно принял меня за симулянта, - здоровее бычьих, пацан! Иди работай, пацан!
- А что же это, мать твою?!
- Позвоночник, пацан, позвоночник. Вертебролог, вот кто тебе нужен!
- Значит, операция…
- Отменяется, чтоб тебя! – он ласково захихикал, и принялся мыть руки.
- И тебе того же, - я поцеловал его в плечо, заплакал, и вышел, не закрыв дверь.

Я твердо знал, куда иду: К Врачам-Маньякам По - Позвоночникам. Или это закончится сегодня, или я пропал.

Пожилой напарник удивленно окликнул моего врача:

- Эй, ты что, - педик?..

ХХХХ

Я стоял у фонтана в парке, отсчитывая на ощупь мелочь в кармане. К телу без боли я еще не привык, поэтому двигался очень осторожно, и теперь понимал, как себя ощущают и берегут беременные. За полтора месяца я был совершенно очищен: потеряно было если не все, то почти все. Любовницы, навыки работы, стремления, связи, книги, мысли – ушло все. Я был заново рожденный: старинная амфора, отмытая от песка и глины, хорошенько очищенная и вновь отполированная, вот кто я был. Противно заверещал телефон. Звонила Света.

Мы, - начала она, не поздоровавшись, - расстаемся.

Это была довольно смелая фраза для женщины, с которой я потрахался раз десять за четыре года. Я молча улыбнулся.

- И не ржи, кабан, - она чувствовала меня, это точно, - потому что ты, мелкий идиот и тупица, и я тебя ненавижу. Мне уже двадцать девять, я устала и хочу нормальной семьи! С детьми и нормальным мужем, а не таким уродом, как ты. Не вздумай приходить, когда нажрешься! Я сто…

Я не дослушал, и отключил телефон. Не подсчитанной мелочи оставалось монеток пятнадцать. Все они очень разные, но в чем-то похожи. Все хотели жертв, жертвами их не считая. Все на что-то меняли пизду. Настя хотела давать пизду взамен за свадьбу, Лена хотела давать пизду взамен за общение. Света, самая умная из них, хотела поменять пизду на самую малость: номинальную привязанность. Вечный торг. Единственное, что изменилось за пару тысяч лет: теперь тебе пизду дают сначала даром, на пробу. Ну, а потом уж не дай бог привыкнуть. Но я, как человек порядочный, на сделки не иду. Дайте мне пизду, а я уж сам решу, чем вас за это отблагодарить.

Я досчитал мелочь, и бросил ее в неработающий фонтан. Пару монеток остались на листьях, плавающих в холодной воде. В этом осеннем парке я был вновь сотворенный Адам. Все надо познавать заново. Приобретать заново. Что ж, все не так уж плохо. У меня оставалось самое ценное - я. Я улыбнулся и пошел навстречу себе.

КОНЕЦ