Наблюдая за жызнью поришского города, я ловил себя на мысли, што порежане далжны, даже просто обязаны, торчять на какой-та хуйне, типа невинных надпесей на заборах «ХUЙ», придающих их раённому центру шарм и шык европейской столицы. Мысль эта повела меня в ложном направлении, заставляя искать загатку францусской душы в натпесях на асвальте, постерах всех калиброф и граффити в тонелях метра…

Однако, спустя короткое время, взглят мой всё больше и больше цеплялса за такой незначительный элимент градостроительнова дизигна, каг двери. ..
Двери в Порише пачти всегда размером 2х3 метра и заперты. Хуй знает – зачем. Я видал пару раз то, што скрыто за их створками. Нуево нахуй! Тем не мене, при внимательном изучении, приходицца признать: именно двери – та фишка, где поришскова фронцуза можно чесать, каг мудака с оптовки, вешая ему на ушы всякие россказы о ево неебическом вкусе и чувстве прекраснова. Если удачьно напороть всякой хуйни про ево двери, фронцус угостит вас бутылкой Шобли, накормит фуагрой и уложыт спать вместе со сваими дочерьми-девственицами…
Двери бывают четырёх чветов: Чорные, красные, синии и зилёные. Других вариантов нету. Бывают ещо и бронзовые, но это тока на казённых домах, где русским не подаютъ. Каждая дверь поражает воображение либо вычурностью орнаментов, либо, наабарот – строгостью классических элементов. Говорят, если два фронцуза узнают, што жывут за одинаковыми дверьми, вешаюцца оба нахуй сразу…
Вот такие они, эти незамысловатые предметы гордости и фамильные ценности обаятельной паришской буржуазии:

Но вотъ, пришол час, когда двери Пориша должны были закрыцца и за мной…
Накануне, сильный град, столь необычный в этих шыротах, каг бы предвестил мне удачьный путь на Родену, што совершенно почти сбылось

Сидючи в раздумьях на удобных креслах зала ожыдания эйрпорта, я был отвлечён от своих мыслей звуками балалайки, каторые извлекал из своего нехитрого инструмента местный клошар. Остановясь около меня, он перебрал лады и загундосил:
- Месьедам, бонжур! Силь ву пле – атансьён! Же не па манже, же не па мезон… Што вылупился, морда? Дё-труа юро, мисье! Силь ву пле, а? Сука, бля…
- Да ты, братец, русак? – Задал я ледяным голосом свой вопрос.
- Ой…Вашство…Звиняйте! Обмишурился… - Засуетился мужичок и добрые глаза ево подёрнулись сеточькой лукавых морщин. - С виду лица – вродь барен, а по одёжке – чистый мусье…Не признал, Вашство! Не гневайтесь!
- Давно здесь?
- Уж пятой день… А Вы, барен, часом не Толстовых будете? – Понизив голос до заговорщицкого шопота обратился вдруг страдалец.
- Толстовых…А тебе што за надобность? Да ты, подлец, не засланный ли? – Чувства мои трепетали.
- Никак нету, барен! Третьево дня видал Ваш патрет в газетной гумаге, када я ей жопу после…Ой…Простите, барен!
- Как звать-то?
- Степаном кличут…
- Степан…Нет уж, любезнейший, изволь теперь именоваться Serge, так тут приличнее…
- Слухаю, барен! Мож, поручениев каких будут?
- Присмотри-ка, братец, за баулами, пока я возьму в дорогу полдюжины Бургонского…
Не без содрогания сердца оставил я неожиданного соотечественника со своею поклажей. Вернувшись и застав согбенную фигуру в стережении барского добра, въ душе моей отлегло.
- Спасибо, служивый! Вот те пятакъ на вотку за труды…
- Премного благодарствуйте, барен, тока мы до двух часов ни-ни! Ни можна нам это, барен…
- Ну, каг знаешь, касатик…О ре вуар?
- Барен, сделайте Божеску милость! Свезите меня ради Христа в Рассею! Век Бога молить … - Затрясся вдрук в рыданиях мужычок.
Сердце моё дрогнуло и я,не скупясь, купил Степану – Сержу место во втором классе. Когда сели в аэроплан, я взял себе для чтения сочинение г-на Дюкре-Дюминиля «ВиктОръ, или дитя въ лесу». Нечаянному же спутнику моему предложил я лубок «Исмагилъ – шахъ турецкой», што поткладывал в штиблеты вместо стельки. Во всю дорогу слышал я его сдавленный смех и возгласы:
- От ты ш ити яво! Ох, бусурмане! Срамники, Ей-Бо…

Когда крылатая летучая рыба наша взмыла вверьх, беря курс на Родену, мой Степанъ зашептал со своего второго класса мне прямо в ухо:
- Ты глянь, барен, кока красотишша!
Проследив глозами за его заскорузлым перстом хлебопашца, я увидел всю столицу Французского королевства, каг на ладони…

Спускаясь по трапу по приземлении, я заметил на бетонной полосе тщедушную фигурку забавного мужичка в ормяке, кладущего на коленях земные поклоны и лобызающего мокрые плиты. Чистые слёзы младенца тряслись в его глазах…
- Ты што это, братец? Ослаб? – Поинтересовался я с отеческою усмешкой.
- Никак нету! Лёхко-то как, барен, а? Лёхко-то как... – И Степан бухнулся опять лбом в мёрзлый бетон, крестясь двуперстным знамениемъ…