У меня на рабочем столе фотография мёртвого писателя Илюхи. Он хороший Илюха — хоть мы и собачились с ним пока он был по эту сторону. Прямой Илюха, как струна, но ушлый, как и всякий отведавший досыть Калины красной.
А вот умер он без всякого предупреждения и подишь-ты поспорь-ка теперьча с ним. Говорят когда Франц Кафка дома писал по-ночам, то ржал в голос так, что соседи участковому приставу жаловались. У него юмор был, у Кафки, такой же как и у Илюхи.
На своей последней фотке Илюха лежит в дорогом гробу, будто одолженном из гангстерского погребального бюро времен «Однажды в Америке». Илюха втиснут в костюм, который бы в жизни ни одел, будь у него выбор. Рядом с гробом стоит очень красивая молодая девушка и совсем малюсенькая девчушка.
И девушка и девчушка улыбаются широко и радостно — совершенно не волнуясь о грустном фоне фотографии. Будто Илюха их подговорил, притворился в гробу, а потом когда фотограф у которого сегодня урожай — четыре свадьбы и одни похороны- расслабит булки, Илюха-то и выскочит из коробки с волыной, как Джек инда бокс, и отберет у жирного фотографа барсеткуи дорогую камеру.
В этой фотке — весь Илюха.Так он жил и так умирал — на полную катушку. И Книгу написать успел. Книгу Илии. И люди на его похоронах радовались, улыбались, а не выли в голос.
***
Меня, бирманца И.Са и пакистанца Раджу приняли в один день. День, замечу вам, паскуднейший. Ночью прошел дождь, грязный, как растлитель малолетних. С утра выкатило лупоглазое солнце и как подросток-садист принялось выжигать мутные от суглинка лужи.
Вчерашний дождь возносился к небесам тяжелыми мутными галлонами. Дышать было тяжко и от вязкой мути испарений дышать не хотелось вовсе. Кофе не действовал, несмотря на количество. Тело переработало кофе в мочу, упустив главное — приподнять настроение. Хотелось плакать и ссать. Ссать было негде, хотя улица перед мусорным днем была заставлена муниципальными баками, старой мебелью и матрасами. Тело постигло, что ссать не придется и пот полился с меня ниагарскими потоками — почти как вчерашний дождь. Я не выдержал, спрятался за чей-то, зачем-то вертикально воздвигнутый матрас и избавился о того, что совсем недавно было абиссинским кофием. Мозг лениво зарегистрировал, что оскверняемый матрас совсем еще новехонькой. Это был год выброшенных матрасов и кроватей — на город навалилась эпидемия клопов. Американские клопы были жирнее и лениво-тупее, как я утром и без кофе. В остальном имперские клопы мало отличались от общечеловеческих. В тот год клопы возникли всюду в больницах, детских садах и даже в сети гостиниц Халидей Инн. Не миновала беда и нас. Оккупанты поселились в спальне. Я отправил жену и детей в аквапарк на пару дней, а сам провел ряд бесчеловечных экспериментов похожих на финальную стадию войны во Вьетнаме — столько химикатов надо испытать, а времени-то уже в обрез. Клоп американских живуч, как и русский. Так что пришлось их работать по русски — с паяльной лампой на и индивидуальной основе, как работали сербские снайперы в Сараево.
Американцы они умнее меня — просто выбрасывали матрас и кровать и покупали новый. Так устроена здешняя экономика и культура. Это был год бесплатных новеньких матросов и ленивых жирных клопов.
Плейер напросто пыхтел в режиме тыка, стараясь меня удивить — ничего не вштыривало, как и кофе. Наконец он нашел песенку про зоопарк — из восьмидесятых прошлого века:
Zoo zoo, zoo zoo, zoo zooo
Zoo zoo, zoo zoo, zoo zoooooo
Под незатейливый аккомпанемент пассажиры автобуса в Даун-таун казались еще большими скотами, чем они кажутся обычно.
***
В моем извещении вся моя американская жизнь — почти пятнадцать лет уместилась в две строчки. «Вы приехали по трехмесячной визе четырнадцать лет назад и с тех пор США не покидали. Это неприемлемо и вы будете депортированы» Я выбрал опцию «судебное слушание» хотя, судя по скрытой в тексте угрозе оно могло занять от трех до шести месяцев. В качестве страны происхождения я написал «СССР». Выбрал также «возможность пыток и смертельную опасность в случае возвращения».
Холидей пробежал бумазею взглядом и споткнулся на «СССР».
-Такой страны уже нет
- Такая страна есть, специальный агент
- Ну зачем ты время отнимаешь у себя же. По данным аэропорта Кеннеди ты прибыл их Узбекистана.
- Такой страны нет. И никогда не было. Я ее не признаю в одностороннем порядке. Они мне платят тем же — мой паспорт аннулирован. Все думаю его публично сжечь, но жалко там визы всякие — из прошлой жизни.
Холидей глянул на меня мутными глазами человека страдающего от нехватки пива и сказал:
-Так, подписал, позвонил? Давай зови следующего.
***
Кроме меня, И.Сы, Раджи и пребывающем в состоянии глубочайшего шока пицерийщика Бонасье, в салоне уже был прикован еще один пассажир. Вернее, пассажирка. Настоящая мексиканская дюймовочка-принцесса. Нежнейшее, кисейнейшее существо с кожей японского фарфора. Красота ее обладала такой магической силой, что у меня сразу улучшилось настроение. У меня всегда от любых проявлений красоты настроение улучшается. Весь вид этой хрупкой глазастой малышки закованной в кандалы с тиском «Маде ин УСА», жуткий диссонанс молодой девочки в каторжной экипировке, укрепил меня в мысли, что правы все-таки мы, а не они, и что именно «они» и есть настоящие преступники.
- Хола! - шепнул я ей и нагло подмигнул
- Холя — голос у нее тоже был особый, нежный.
- Висенте!
- Мучо густо, синьёр Висенте — Мария
- Ну держись, Мария! - добавил я по-русски от всей души сожалея, что ни хрена не фурычу по-испански, а этот этап это всё что у нас с Марией есть.
В разговор встрял оголодавший в окружной тюрьме И.Са. Он ткнул заскорузлым бирманским пальцем в сторону дюймовочки и вопросил
- Мексико?
- Но, синьёр, Хондурас
Ага, республика Гондурас значиться. Не могу вам рассказать как оно сложилось у просто Марии дальше. Скорее всего пошла по трассе известной в эмигрантской тюрьме как «Аэрео Мехикан». Мексов и всех выходцев из стран Латинской Америки копят в тюрьме на чартерный рейс. Чартер летает каждый вторник и субботу. На суд мексиканцев не водят, проездных документов им тоже не требуется. Откатывают пальцы, пугают чтоб не вернулись назад и грузят на борт Аэрео Мехикан.
Рейс Аэрео Мехикан в воображении моём рисуется вагоном-теплушкой сталинских времен. В теплушке деды из Берлина возвращаются домой — в лагеря. У многих мексиканцев, как и у дедов — махровые будёновские усы. Мексы дымят махоркой, звенят орденами, и под гармошку-тальянку, танцуют ламбаду.
