В самом деле, во времена, когда литерные прямо-таки какой-то «Красной стрелой» вылетали в створ тоннеля, Палыч тратил на уборку инженерного сооружения и прилегающих к нему лесопосадок минуту, не более того, расходуя при этом листочков пять рулонной туалетной бумаги. Или пару салфеток, которых он прихватывал в заводской столовой порой по половине салфеточного стаканчика из тех, что заботливо расставлены были на каждом столе. Будучи внуком фронтовиков и сыном детей военного лихолетья, Палыч приучен был с малых лет ценить любой дармовой продукт, который в скромном быту мог быть полезен и помогал экономить трудовую копейку.
Лёгкие брызги от сквозанувшего товарняка на стенках тоннеля и стволах окрестного леса исчезали буквально за пару-тройку считанных приёмов. Приятная прохлада свежевымытого помещения воцарялась до следующего литера в предвратном пространстве. А средь буйной окрестной поросли гулял себе свободно шаловливый ветерок, уносящий с собой не смрады и миазмы промышленного объекта, а некую застенчивую нотку присутствия могучей индустрии, дошедшей до такого уровня, что только чуткий нос знатока, воспитанного на Рокфоре и Камамбере, смог бы угадать следы её существования. Где-то там, глубоко в таинственных недрах…
 

Как только началась эта странная Перестройка на перегоне, Палыч ощутил её угрожающую поступь, наблюдая за тем, как быстро заканчивается очередной рулон туалетной бумаги. Салфетки с заводской столовой вообще перестали служить индикатором, так как запасы их растаяли моментально, а больше взять было негде – приватизация, сокращение, сворачивание и ликвидация производств, стали страшной реальностью новой ельцинской России, в которой жить Палыч, кстати говоря, совсем и не подписывался.
Будучи по природе человеком пытливого ума, практически таким же натурфоршером и первопроходцем, какими были Александр Гумбольт, Давыд Ливингстон и Николай Николаевич Миклухо-Маклай, Палыч не успокоился на скорбной констатации произошедшего с ним катаклизма, а подошёл к вопросу творчески, не шаблонно и с исследовательским азартом, отличающим истинного учёного от функционера от науки.

Первое время Палыч просто придирчиво рассматривал на просвет и в отражённом свете коричневато-желтоватые причудливые разводы на вынутых только что исследовательским перстом из жопы лоскутах туалетной бумаги. Потом выкидывал в унитаз их все и затем торжественно сливал образовавшуюся фекально-целлюлозную массу. Пытался зарисовывать увиденное по памяти и выстраивать из полученных эскизов ряды, дабы отследить динамику процесса Но вовремя понял, что малейшая небрежность или неточность заведут его в такие дебри, по сравнению с которыми его разбитый вихляющими вагонетками тоннель и загаженный окрест него лес покажутся парком ЦПКиО с детскими аттракционами по сравнению с истинной сутью страшной беды, подкатившей к его дверям внезапно и страшно, как МАЗ к покойному деду-фронтовику.

Наука требовала научного же подхода. И Палыч, отбросив ненужную и неуместную в данном случае – случае скрупулёзного научного анализа наличествующего природного явления - стыдливость, ступил на совершенно правильную стезю, которая только и могла вывести его из мрака невежества и предрассудков на прямую дорогу к Истинному Знанию. Да нет! Не к харе, не к раме и не к Кришне! К более приземлённым вещам, типа канализации в государстве «Др. Рим», которая хоть и сливала обычное говно, но служила, однако, основой для не более и не менее, чем для самого успешного цивилизационного проекта всех времён и народов. Вот и Палыч, как Ромул с Ремом, начал собирать, систематизировать и обрабатывать документальные свидетельства имевших место разрушительных процессов на стратегически важном для его, находящегося в поре самого цветения организма, перегоне.

Ровные квадратики туалетной бумаги больше не выбрасывались в зев фаянсового чудовища. Будучи аккуратнейшим образом высушены, спрессованы и разглажены, они занимали своё порядковое место в папке с прозрачными файлами и сквозной нумерацией. Одной папки оказалось мало. И три не вместили в себя документальных свидетельств страшной драмы, разыгравшейся на глазах Палыча на его же собственных глазах, на его же собственных колеях, стрелках и развязках глубоко в его же собственных стратегических недрах и потаённых штольнях.

Быть братом Черепановым, Кулибиным или Львом Толстым – и заебись, и как нехуй делать! Но не этого, не скандальной минутной славы и заголовков крупным шрифтом в жёлтой прессе, ждёт Человечество от быстрых разумом Платоновых и собственных Невтонов. Человечеству нужно документальное свидетельство пира духа. Точно так же, как Маршалу Победы – Георгию Константиновичу Жукову - нужен был формальный рапорт об овладении после тяжёлых, продолжительных боёв советским войсками советского же города Бердичев. Только после этого поехал он по разбитой вражескими снарядами грунтовке на штабном Виллисе, устало окидывая взглядом при обгоне на повороте колонны пленных, молоденьких медсестёр в кузовах полуторок с ранеными и бегущих в придорожной пыли босоногих мальчишек-гагаузов…