НБ сегодня мрачна и загадочна. Входит в палату:
- Есть кто-нибудь будет?
- Да, да!
- Так будете есть-то?
- Бабы: «Да, кушать хотим!» НБ: «Ну нет – так нет…» Уходит.

НБ вообще не любит, когда смеются. Она сказала: «Если вам весело, идите в свои палаты, и смейтесь себе там. От вашего смеха только голова болит». Ее шестеренки нельзя смазать.

ЛК (Любитель теплой манной Каши) протягивает ей миску:
- А добавку можно?
- Чтоб ты подавился!
- Зачем?
НБ думает…
- А разве я виновата? Мало дали!
ЛК озадачено смотрит в пустую тарелку.

Кто-то наливает из ведра компот. НБ замечает это: «И ты штоп подавился! А если я теперь в ведре палочку найду?» Интересно, как она ищет «палочку»? Процеживает?

НБ говорит мало и круто. Ей пятьдесят или восемьдесят. Наверное, работает здесь очень давно – с тех пор, как красные пришли. Заразиться она не боится: «А зачем мне заражаться? Я с больными не целуюсь!»

На ужин выкатила свою тележку. Больной: «О, кушать будем!»
НБ: «Кто будет, а кто и нет…»
- Как всегда, хер победишь. Какие мысли бродят в ее нечеловеческом сознании?

ЛК прилежный слушатель. Когда слушает, внимательно глядит в глаза рассказчику, рот приоткрыт. Судя по всему, он ничего не понимает. Вообще ничего. Вечером впервые заговорил. Подслушал рассказ:
- Есть у меня знакомая проститутка. Ничего так зарабатывает! Получает 50%, 30% берет водитель. И еще 70% оставляет себе фирма.
Стало интересно, не выдержал, влез в разговор: «А на рубли – это сколько?»
- Семьдесят фирме, тридцать водителю и пятьдесят – ей!

Санитарка весь вечер читала журнал «Пробудитесь!». В обед налила мне миску, протягивает, и говорит: «Суп-рататуй! Две картошки, один хуй!» И улыбается. Вот тебе и «божье слово»…

По вечерам бухают и трахаются. Независимо от групп гепатита. К девке из палаты приехал муж-теленок. Проведать. Сказали, что пошла в магазин. Муж отправился погулять. Шепотом поясняют: «Пошла-то вчера вечером». Муж все-таки дождался, вернулась. Поясняет: «Очередь была!» Не родись красивой…

«Гулящая по магазинам» проходит мимо новенького, с которым успела познакомиться. Игриво: «Тухачевский!...» Юноша набычивается: «Почему по фамилии?» Девка: «А че… Хорошая фамилия! Профессор такой был!» Ее фамилия – Лягухина. Сетовала на то, что ее в школе дразнили. Лягухой. На всякий случай пояснила: «Из-за фамилии».

Любвеобильная Лягухина рассказала грустную историю о том, как подарила однажды по весне учительнице букет сирени. А та сказала, что будет, чем ноги в бане попарить. «Сука такая! И это – первого сентября!» Уточняю: «Первого сентября, а ты говорила – весной».
- Я и говорю, весной. Обидно было!
Я думал, что сирень цветет в июле.


Появилась новая медсестра. Странная, как и все в этом месте. Судя по всему – старая дева. Увидел ее в коридоре отделения «кишечных». Стояла у койки (там тоже все переполнено) и говорила больному радостно: «И все-то у тебя никудышное, куда ни ткни: и печень, и желудок, и мозги!» Больной слабо отбрыкивался: «А при чем тут мозги?»
Старая дева, лукаво: «А гипертонический атеросклероз – это разве не мозги?»
Наверное, искала повод для знакомства. Пока врача не было, залезла в историю болезни. Нашла.

Постоянно под капельницей. Вены болят. Когда ссышь, почки просто отстегиваются. Надо все время пить воду. Зав отделением сказала, что у меня повышено содержание билирубинов. Билли Рубин… Билли Джин… Билли Холидей…

***

«В душной, переполненной палате,
В тапочках и байковом халате
Ты сидишь на краешке кровати,
И не понимаешь ничего…»
(Была такая группа – «Галактика»)

В пятницу (восьмой день моего пребывания в «лепрозории») узнал, что для «желтушных» - отдельный туалет. У дрыстунов свой. Но ходят все вместе, по-братски. Потому, что этот – ближе.

Нестерпимый Берет вносит разнообразие в серые будни. Она изъясняется без претензий на что-то. Две женщины проходят по коридору. В руках – сигареты. В курилку. НБ, с укором: «Одной ногой в могиле, а туда же!»
«Берет» заботится о людях, но только по-своему.

Самочувствие улучшилось. Сегодня сходил в магазин за жратвой – обратно не хотели пускать. Не признали - недостаточно желтый: «Куда?! Вы знаете что здесь? Это – инфекционная больница!» Поднял кверху палец: «А это – инфекционный больной!» Дверь открыли.

В корпусе «для неприличных», который по соседству, продают героин. Прямо в вестибюле. Возле телефона-автомата. Продают те, кто лечится. Возле дверей стоит скамейка. На ней сидят мальчик лет восемнадцати, и его мама. Третий день. Они переживают эмоциональный дистресс. Когнитивная особенность состояния мальчика – тревога дискомфорта. На лице мамы отразилась катострофизация окружающего, она в глубокой депрессии. А Тухачевский сказал, что «ему просто по рогам настучали, и на бабки запрягли».

Вечером в «обжитый» коридор ввалился гражданин в очках и пижаме. Шатаясь, пошел в сортир. Налетел на женщину.
- Вы пьяны?
- Я только проснулся.
Он не пьян и не проснулся. Он из реанимации, укололся. С час назад улизнул, ходил, у всех подряд шприц клянчил.

Тухачевский – добродушный парень лет двадцати – рассказал, как они с друзьями лечили наркомана в своей компании.


Рассказ Тухачевского.

Попалили, што ширяецца, блять. Привезли домой, привязали к кровати. (Ну, дали по морде пару раз. Он привязываться не хотел.) Уложили. На два с половиной месяца, и все. А насчет посрать – конечно позаботились! Мы в кровати дырку пропилили, и матрас разрезали. Так и висел с голой жопой над тазиком все время. Он гадил, мы же его кормили. Даже пару раз ему «пятку» совали – чтоб не помер, и водку вливали понемногу. А то выл, как вурдалак. Раз в три недели отводили его в ванную. Мыли. Совсем доход стал, пролежни и все такое.
- У него хоть TV был?
- Нет. Магнитола в комнате стояла.
- Мог включать?
- Какое там! Он шевельнуться не мог!
- Просил вас?
- Он не мог просить. Он милицию, гандон, все время звал. Кричал сильно. Пришлось рот завязать. Так и лежал. Кляп изредка вынимали, чтоб пожрать чего-нибудь мог. А чтоб не орал! Музычку мы ему ставили, когда хорошо себя вел.
- И что, помогло?
- Помогло. Завязал. Боится. Только странный какой-то с тех пор, нормально разговаривать не может.

Тухачевский-то, оказывается, герой. Спас человека. Просто, по-Чапаевски.

Второй рассказ Тухачевского.

У нас в деревне бабка жила. У нее была грыжа. Другая бабка, целительница, посоветовала ей банку поставить на живот. Трехлитровую. Та и поставила: полпуза втянуло. Померла через пару часов. Лечиться самому – ну его нахуй…

***

Познакомился с женщиной из соседней палаты. Любовь Адольфовна. Русская. Спросил, когда отец родился.
- В сорок первом.
- Весной?
- Нет, в декабре.
Нелепость? Вряд ли. Бабушка, видать, хитрая была, подстраховалась: а вдруг немцы победят. И дед, скорее всего, полицаем работал.

Суббота. НБ с утра тихая. Наблюдаю, как собирает тарелки. Замечает меня, прижимает руку к своему животу, болезненно морщится. Жалуется: «Черт мене дернул вчера борщ съесть. В ем мясо. Свинина. Съела. И что?»
- Значит, борщ варят, все-таки, с мясом. Когда врачей нет, мясо съедает Нестерпимый Берет.

Приехала жена. Решил сбежать – «до завтра». По пути позвонил Лещине.
- Тебя уже… выписали?
- Нет. Отпустили на выходные.
Недоверчивая тишина в трубке.
- А разве из инфекционной больницы отпускают?
- Мы к вам приедем сейчас!
Внезапно севшим голосом: «Приезжайте. Я корюшки сейчас поджарю. Будем рады…» А пиво не купила, потому что мне нельзя. Мне и корюшку сейчас нельзя. Едем домой.

Соскреб грязь в ванной. Подошла жена, ткнула пальцем в живот: «Ты похудел, это хорошо. И почти не желтый. Побрейся, теток порадуешь».
- Каких?
- Больничных.

На субботу-воскресенье из отделения разбежались почти все. Адольфовна рассказывала:
- Ночевать было страшно. Почти никого нет. А тут еще этот придурок из реанимации – опять ночью шприц искал. Потом ходил в майке и тапочках, без трусов, по коридору туда и обратно. Долго ходил, не останавливался. Наверное, все-таки укололся.

НБ весь день вела себя крайне доброжелательно. К чему бы это? В кулуарах шепчутся. (Хотя кулуаров здесь вовсе нет.) Три бича с утра вертелись под окнами. Им хотелось украсть очиститель воды. (Больше в корпусе ничего ценного.) Охрана не дремлет.

Ширяются не только в реанимации. Колятся и у нас, в палате №6. Любитель Теплой Манной Каши. А я думал, что он просто тормоз. «И писает он с открытой дверью» - жаловались женщины друг другу.

Охранник отловил гражданина в очках и пижаме – ходил за дозой, вернули обратно.

Анализы нормальные. Похоже, в среду я покину эту юдоль скорби и печали.

К нам в коридор положили свежего мальчика. Пугали его с Тухачевским кишечными палочками и наркотиками. Поинтересовался – кем он хотел стать при жизни?

Новенький из сталкеров. (Он не знает такого слова.)

Рассказ «сталкера».

Летом девяносто восьмого года собрались в лес. Впятером. По пути решили заглянуть в подземный ход на улице Нейбута.
/Под Владивостоком – мощная сеть катакомб. Их построили очень давно. Карбышев только приложил руку и оборудовал малую часть. Они ветвятся под городом, и тянутся под окрестными сопками на десятки километров. Некоторые входы - прямо во дворах жилых домов. Дыры бетонируют, заваривают, но шпана отдирает прутья./
Вернуться не смогли – вначале шли поддатые и веселые, потом стало страшно, поняли, что заблудились. Кроме палатки была кое-какая жратва и два японских аккумуляторных фонаря. Шли не останавливаясь, все время «прямо». Высокий потолок, сухой воздух, не затхлый – естественная вентиляция, много ходов уводят в стороны. Встречаются двери, некоторые не заперты. Целые залы с металлическими панцирными кроватями в два яруса, на койках - одеяла и подушки, простыней и наволочек нет. Электроосвещение работает. Пыль не везде лежит ровным слоем, в некоторых местах – стерта. Нашли кухню. Большая электроплита, пустые алюминиевые баки, сковороды. Повернули «просто так» медный вентиль – кран зашипел, полилась вода. Вначале черная, потом обычная. Печь тоже, оказалось, в порядке. Разогрели на ней консервы. Дальше были мастерские, опять казармы, кабинет со столом и креслами (запомнил шеститомник Пушкина на полочке)… Каменные макароны в цинках, тушенка с клеймом на банке: 1952г. Был бункер с тяжелыми длинными ящиками. Останавливались редко, только поесть и поспать, гнал страх. На четвертые сутки вышли за городом, в районе Четырнадцатого километра, за кладбищем. Увидели ржавые скобы в стене и шахту, которая вела вверх, полезли. Люк долго не могли открыть, у девочек началась истерика, кричали и плакали. Все-таки вылезли – на территории брошенного и засранного военного объекта. «Нора кролика» оказалась слишком глубока.
«Сталкер» не читал «Алисы».

***

Медсестра: «Там у вас девочка в палате лежит, она какая-то…» - поднимает руку, и крутит пальцем у виска, - «Она какая-то… БОЖЬЯ. Ей еще ни разу нормально в вену не попали, а она ничего, терпит».

Зав. отделением не отпускает. Какой-то мрак, лежать мне здесь до пятницы. Довольно милая женщина, а сделала козью морду и ругалась длинными учеными словами. Сказала, что я ее терроризирую, и что у нее горло болит. Дал ей таблетку пиктусина. Завтра пойду в «самоход».

Если когда-нибудь у инфекционной больницы появится свой печатный орган, его следует назвать Желтая Газета. Кишечным – насрать, лишь бы мягкой была, а желтушным – приятно.

«Очки и Пижаму» привязали к кровати, чтобы не куролесил. Второй день корчится в реанимации, его ломает. Об этом рассказала Старая Дева: «Стоит один раз уколоться, и все! Не остановить!» Она делала укол Божьей Девочке. В вену попала с третьего раза.

Приходил муж Лягухиной, хотел встретить. Она выписалась, еще вчера.
Старуха Изергиль.

Охранник тоже что-то употребляет, какое-то гавно. Перепады настроения. Сегодня бросился с дубинкой на больного, тот дверь попросил прикрыть плотнее – дует. Еле оттащил.

Начало здесь: http://gonduras.net/index.php?a=511

Вчера у крыльца видели «труповозку». Торчка в очках и пижаме нет несколько дней. Спросили у медсестры, где он – говорит, «в коме». И все так же привязан. Чушь какая-то.

НБ часто бормочет слово «люминация». Думал – про лампы. Оказалось – «реанимация».

Мила (зав. отделением) разочаровала. Мутный персонаж. На обходе, с порога: «В пятницу выписываю всех кроме Захарова! Вы – в понедельник». Денег она не хочет, глазки пытался строить – не реагирует. Ей нужен врач. Психотерапевт. Он пусть разбирается, а я в пятницу сбегу…

НБ порадовала в обед. Привезли суп: маслянистую непрозрачную жидкость со взвесями. Фрагменты лука. Мечта Папы Карлы.
Божья Девочка: «Так хочется жаркого…»
НБ: «Жаркова ты отъела».

Утро понедельника. Успел вернуться за десять минут до обхода. Появилась Мила. Выписала Божью Девочку. Рассердилась, что я ел яблоко в ее присутствии, и сказал, что «у нас тусовка». С удовольствием щупает печень: «Хорошо, хорошо… И анализы у Вас – хорошие… Выпишу после двадцать седьмого…»

Оказывается, Мила по паспорту – Магеллана, прости Господи… Это рассказали, хихикая, санитарки. Травма детства. Представляю, как ее дразнили. Наверное, я напомнил ей кого-нибудь из школьных обидчиков. Она не выпишет меня никогда.

PS
Оставил записку на столе дежурной медсестры, между бумажек с анализами и конфетных фантиков. В письме я поблагодарил Милу и персонал больницы за предоставленный приют и заботу. Закончил так: «Неотложные дела вынуждают меня покинуть лечебное учреждение. Я искренне благодарю Вас, прощайте.

- О. Захаров –
21 декабря 2001 г.»