К А Й Р О С :: Nick Nate :: Республика Гондурас

24 Ника

Уже неделю, как Георгий рисовал свои совершенно дурацкие закорючки. В конце концов это становиолсь невыносимо. Конечно все можно понять и действительно, деньги решают если не все, то очень многое, но как можно усматривать какой-то смысл в том, что Георгий называл своими картинами, она не понимала.
Майские праздники в этом году объединились в длинную череду выходных, и теперь Ника всячески ругала себя за то, что они с Георгием остались в городе. Весна выдалась жаркой; расплавленный городской асфальт, казалось, вот-вот начнет плавиться под ногами разморенных жарой прохожих, а душный воздух казался особенно плотным. Георгий в одних трусах сидел на подоконнике и рисовал свой очередной шедевр, а она перекочевывала от незастеленного второй день дивана к наполненной ароматами эфирных масел ванне.
- Мы стареем. Уже третий день сидим дома и даже не включаем телевизор. Знаешь, по всем признаками, мы движемся к краху.
- Краху чего? – лениво осведомился Георгий, повернувшись к ней своей рыжей шевелюрой.
- Крах – на то он и крах, что это крах всего сразу.
- До этого еще далеко, - он испытующе посмотрел на Нику. – Вот докончу миниатюру, и пойдем куда-нибудь.
- И это ты называешь миниатюрой?
Она остановила вспышку эмоций потому что знала, что реакция на все, что касается его творчества, была совершенно непредсказуемой. Георгий кивнул, оценив предпринятое усилие.
- Честно говоря, мне жаль, что проект уже в фазе реализации. Мне было интересно работать над ним. Такое ощущение, что вместе с ним оторвалась частичка меня самой.
- Ты раньше никогда не отличалась сентиментальностью.
- Да я не о том… Ладно, - она махнула рукой, - пойду-ка пройдусь.
Ника пересекла проспект, необычайно малолюдный в это время, и отправилась к набережной. Закованная в гранит Нева равнодушно несла свои желтые воды к заливу, который столь же равнодушно поглотит их. «Никому не до кого нет дела, - равнодушно подумала она. – Словно клетки в зоопарке, мир разбит на мелкие кусочки, и каждый сидит в своей клетке, радуясь тому, что вовремя получает пищу.»
Ника подошла к ларьку и купила бутылку пива. До сих пор распивание пива на улице не вызывало у нее ничего кроме снисходительных улыбок. Но на этот раз она с удовольствием выпила всю бутылку. В голове разлилась вязкая муть, в которой копошились обрывки неясных мыслей. Впрочем думать ни о чем не хотелось. Все идет так, как идет, и с какой стороны ни посмотри, оно к лучшему. Великий город, плотным кольцом домов сжимающий горожан, равнодушно взирал на молодую женщину, опершуюся на парапет набережной. Прохожие бросали на нее невыразительные взгляды, и, подобно улиткам высунув голову из под панциря, тут же прятались в себя.
Ника достала из сумочки мобильник и, повертев на пальцах маленький серебристый аппарат, спрятала его обратно. Однако вскоре вновь взяла и принялась нажимать на кнопки.
- Сильвестр!
- Да. Ника, как хорошо, что ты позвонила!
- Ты хочешь сказать, что ждал моего звонка…
- Ждал. Мне кажется, с тобой что-то не так..
- Да ну!
- Ника! Я действительно был очень занят все это время!
- Да ну!
- Ника!
- Ладно-ладно! Буду опять послушной девочкой. Помнится, ты что-то там говорил о свидании?
- Да, - голос Сильвестра выдавал нерешительность. Я хотел приехать…
- Отлично, когда у тебя выходной?
- В принципе я сам решаю, когда у меня выходной.
- Тогда жду тебя в понедельник, в десять часов утра в Екатерининском садике на Садовой, у самого памятника.

Вернувшись домой и не обращая внимания на уже отходившего от собственного творческого процесса Георгия, Ника тут же уселась за компьютер. Через два часа передней лежал отпечатанный на принтере листочек. Ника перечитала его, и, удовлетворенно потирая руки, подсела к тупо уставившемуся в видик Георгию.
- Моя пантерка, как всегда, полна новых потрясающих идей?
- Нет, это немного из другой оперы.
- Это какой же?
- Твоя пантерка затеяла небольшую интрижку – только и всего.
- По-моему, раньше это тебя не занимало; ты всегда скептически относилась к подобным бабским штучкам.
- Ладно, Жора. Я удовлетворю твое любопытство, только сделаю это немного позже.
- Как хорошо, что я избавлен от такого изнуряющего и выматывающего силы чувства, как ревность! В противном случае я непременно бы уже создал целую концепцию.
- Каждому – свое! Помнится, мы собирались с тобой вспомнить молодость и погулять ночку. Заодно отметим окончание твоего очередного шедевра. Только до этого мне нужно еще кое-куда заскочить.

Ника почувствовала себя плохо, когда еще только начала одеваться. «Зря я пила это пиво, - думала она, - В последнее время столько говорят о подделках, что нарваться на них – дело немудреное.» Выпив пару таблеток активированного угля, она решила принять душ. Струи прохладной воды, казалось, принесли некоторое облегчение. Все еще ощущая себя не вполне здоровой, Ника заканчивала макияж, когда сзади к ней незаметно подошел Георгий. От неожиданности она вздрогнула.
- Ника, с тобой действительно что-то не так. И, скажи на милость, зачем ты надела этот черный сарафан?
- По-моему, раньше ты не придавал особенного значения моему гардеробу.
- Да, но, - он спохватился, что может сболтнуть лишнее.
Неужели возрастные изменения у женщин действительно неизбежны? Взбалмошность, капризность – в этом даже есть некоторая прелесть, но то, что происходит сейчас с Никой, его настораживало. К тому же эта таинственность…
Собираясь выпить, Георгий не стал садиться за руль. Они взяли такси и отправились по указанному Никой адресу. Попросив шофера подождать и оставив своего спутника в полном недоумении, Ника, впрочем, вернулась довольно быстро.
В клубе она почувствовала себя совсем плохо. Тошнота то и дело подкатывала к горлу тугими волнами, грозясь обернуться обмороком. Пришлось спешно ехать домой.
- Если бы это было возможно, по всем признакам можно было бы сказать, что ты беременна, - улыбнулся немного успокоившийся Георгий. Уже час как ей стало заметно лучше. - Все симптомы налицо.
Оба они прекрасно знали, что в силу поставленного пять лет назад диагноза – непроходимости маточных путей – забеременеть она не могла. Впрочем, до сих пор, это нимало не расстраивало их обоих: дети лишь создают в жизни лишние проблемы, которых и без них более чем достаточно.
- Это пиво из ларька. Сейчас, кажется, уже все прошло.
- Вечер безнадежно испорчен, - несколько монотонно констатировал Георгий, - Единственное, что меня радует – это то, что я успел с миниатюрой к выставке.
Она улыбнулась, но на этот раз промолчала.

25 Саша.

Обнаружив в почтовом ящике большой оранжевый конверт, Саше поначалу показалось, что письмо попало к ней по ошибке. К тому же марки на конверте не было; впрочем как и штемпеля, что было тоже весьма странно. Лишь надпись печатными буквами, сделанная самом углу конверта, свидетельствовала о том, что письмо предназначалось именно ей, Трифоновой Александре.
Отведя Светку в садик, она вернулась домой и аккуратно разрезала конверт.. Совершенно очевидно, что письмо бросили прямо в ящик, Но кто? Зачем? Скорее всего это каким-то образом связано с Димой, но в таком случае конверт был бы адресован ему. А если мужу грозит опасность?
Саша пробежала глазами строчки, запнулась и вернулась к началу, после чего вернулась к концу. В конце письма стояла подпись «Сильвестр». Справившись с волнением, она принялась медленно с расстановкой читать послание. Господи, да это же объяснение в любви!
Ее лицо залила горячая краска. Отложив письмо, Саша налила из чайника холодной кипяченой воды и залпом выпила чашку. По мере того, как она в третий раз перечитывала письмо, она все более убеждалась в том, что происходящее нереально .В изысканных выражениях Сильвестр описывал свою к ней любовь, охватившую его страсть и невозможность своего дальнейшего существования без нее, Саши. Оказывается, он полюбил ее с самого первого взгляда, и с тех пор его чувства лишь возрастали. Удивительное сходство Саши с боярыней Морозовой лишь подтвердило то, что он не ошибся, и Саша действительно его суженая, узнанная через долгие века истории. Письмо оканчивалось тем, что Сильвестр назначал ей свидание.
Ошеломленная, неспособная поверить своему счастью, она не в силах была оставаться дома. Надев на себя подаренный Никой элегантный серебристый костюм, Саша отправилась бродить по городу. Не отдавая себе отчета в том, что делает, она заходила в магазины, накупила целый пакет игрушек для Светки, и массу каких-то совершенно бесполезных мелочей. В мельчайших деталях она вспоминала все так или иначе связанное с Сильвестром. В памяти воскресло едва ни не каждое произнесенное им слово, жест, движение. И как она сразу не заметила, что Сильвестр к ней неравнодушен! Господи, какое счастье!
Вернувшись домой, Саша долго пыталась дозвониться до Ники. Ей хотелось, поделиться с подругой своей радостью, но, как назло, ни один из Никиных номеров не отвечал. Захлебываясь собственным счастьем, она бралась то за одно, то за другое, тут же бросала только что начатое дело и принималась вновь и вновь перечитывать письмо.
Три последующих дня были посвящены исключительно подготовке к будущему свиданию. Саша впервые в жизни отправилась в салон красоты, к немалому своему удивлению найдя огромное удовольствие в процедурах, составляющих столь обычный для многих жизненный ритуал. Однако чем ближе подходил день свидания, тем большая оторопь охватывала ее. Что скажет Сильвестр, что ответит ему она? Бросится в объятия? Скажет, что сама уже давно его любит? Она отдавала себе отчет в том, что Сильвестр, которого она создала в собственном воображении, и реальный Сильвестр Тупица – совершенно разные люди. Тот миф, в котором она жила, создав однажды, миф, открывший ей совершенно неведомые дотоле грани собственной натуры, теперь грозил рассыпаться вдребезги, оставив ее у разбитого корыта. Пару раз она на полном серьезе подумывала о том, чтобы вообще не идти на свидание. Но что-то внутри яростно восставало против такого поворота дела, и этого «чего-то» она не могла не слушаться. В результате всех этих пертурбаций к утру понедельника Саша накрутила себя настолько, что почти дошла до того состояния, за которым возбуждение сменяется равнодушием. « В конце концов выше головы не прыгнешь, - решила она. – А избежать того. Чему должно случиться, пожалуй, все-таки невозможно.
Он сложил крылья, терпеливо ожидая дальнейшего развития событий. Конечно он мог поступить иначе; стоило лишь немного сместить ось времени, и тогда будущее, подобно прокручивающейся киноленте, враз предстанет перед ним во всей полноте. Не было ничего проще… Но он все медлил, всматриваясь в ту, чья душа трепетала сейчас в неизвестности перед будущим.
Ностальгия, жгучая ностальгия, густым облаком обволакивала его, затмевая блики настоящего. Ангел вновь увидел себя в саду с разлапистым кленом и качелями, услышал слабый ритмичный звук заржавелых цепей. Щемящая острая любовь к этому миру захлестнула его, заставляя задержать дыхание.
«Велико Божье творение! Прекрасен мир, непонятый людьми в своей красоте!» Душа его взвилась в благодарственной молитве Господу, и в этом чудном полете застыла в сладостном изнеможении.
« Скрип-скрип, - ритмично качались качели. – Кто ж их, пустые, раскачивает?»

Чуть приподняв крылья, он подошел к Саше и встал позади нее. Смутно ощущая чье-то присутствие, она резко развернулась, но ничего не увидела.Лишь возникло странное ощущение, что она – это вовсе и не она. Впрочем, оно быстро растворилось в пришедшей в голову мысли: « Кайрос, которого я схватила за чуб, Кайрос абсолютно реален, и он действительно управляет делами людей.» Саша как бы нехотя отогнала от себя эту мысль и принялась уже в который раз примерять содержимое гардероба, подаренное ей Никой. А может одеть на себя то же платье, в котором она предстала перед Сильвестром во время их того памятного свидания у фонтана? Ведь именно оно вызвало тогда ассоциацию с Морозовой. Так ни на чем и не остановившись, Саша закрыла шкаф и взялась за телефон, собираясь позвонить Нике. Однако на этот раз ее что-то остановило.

Ника совершенно неожиданно появилась у нее дома в воскресенье вечером, когда Светка нежилась в душистой пенистой ванне, а Саша жарила на кухне блинчики. Полагая, что это вернулся Дима, она, даже не спросив, кто там, распахнула дверь и едва не бросилась подруге на шею.
- Ника! Проходи! Вот уж не ждала! Как здорово!
- А где муж? – подруга уже расшнуровывала элегантные ботинки.
Саша слегка нахмурилась.
- В командировке. Ты проходи пока проходи в комнату, а я достану Светку из ванны.
- Давай!
Ника, чуть прищурившись, рассматривала скромную обстановку их единственной комнаты.
- А вот и наша юная принцесса!
Светка, немного смущаясь своей наготы и путаясь в полотенце, завороженно смотрела на неотразимую в своем белом элегантном костюме Нику.
- Вот решила навестить вас. Ты уж извини, что так поздно!
- Да что ты! Светка уснет… Ой, у меня блинчики горят!
Саша стремглав бросилась на кухню, а Ника, чуть улыбаясь, последовала за ней.
- Между прочим, мучное на ночь вредно!
- Да вот Светка попросила, - будто оправдываясь, произнесла Саша, - Попьем чаю?
-Я бы предпочла минералку.
- Минералки нет. Но я варила компот. Хочешь?
- Сто лет не пила компотов. И, признаться, даже забыла об их существовании. Странно, оказывается, кто-то из еще варит.
- А я тебе звонила. Хотела поделиться новостью., - Саша выглядела немного смущенно, расставляя на столе посуду.
- Ты нашла работу? – чуть округлив глаза, спросила Ника.
- Нет. Угадывай дальше.
- Не знаю… Постой, вы выиграли в лотерею?
- Нет. Ладно, все равно не угадаешь. – Наклонившись к Нике так, чтобы Светка ничего не слышала, она заговорщически прошептала:
- Завтра у меня свидание.
-Да ну?
- А знаешь с кем? С Сильвестром!
- Значит ты все-таки решилась?
- Да какое там решилась! Он прислал мне письмо с признанием в любви, длинное, написанное изысканным слогом. Представляешь, Ника! И знаешь, самое удивительное во всем этом то, что как раз в это время Дима в командировке. Так уж все складывается. – У Саши на глазах выступили слезы. – Ника, я не знаю, что делать!
- Глупенькая. Все к лучшему! Это же просто здорово, а у тебя глаза на мокром месте!
- Ника! – Саша обняла ее, по-детски доверчиво положив голову на плечо.
Ника слегка отстранилась.
- Знаешь что, а давай-ка пить твой компот!
- Давай, Ника, давай!
- Ты уже решила, что оденешь завтра?
- Нет…То есть да…Я одену то же самое платье, в котором была в прошлый раз.
- В прошлый раз?
Саша покраснела:
- Да. Я тебе не говорила, мы уже один раз встречались с Сильвестром в Питере по поводу одной рукописи. Он дал мне тогда один весьма занимательный список.
Кровь бросилась Нике в голову. Они встречались в Питере в то время, когда он утверждал, что приехал исключительно ради нее! Это же нонсенс! Бессмыслица!
- Знаешь, есть такой неписанный закон: женщина не должна появляться на свидании в одной и той же одежде.
- Да? Тогда ты должна мне посоветовать, что одеть! Я только уложу Светку. Я быстро!
Оставшись одна на кухне, Ника автоматически отщипывала кусочки от лежащего на столе батона и катала из них маленькие шарики. Поверить в то, что Сильвестр с Сашей действительно обсуждали какую-то рукопись, было практически невозможно. К тому же Саша одела тогда черное платье, явно собираясь произвести на него впечатление. Затевая интригу с письмом, она и предположить не могла, что их отношения уже каким-то образом развивались до этого, а теперь оказывается, попала в самую точку. Внезапно Ника ощутила, как тошнота вновь подкатила к самому ее горлу. Странно: сегодня она явно не могла ничем отравиться.
Саша вернулась довольно быстро и с виноватой улыбкой взглянула на подругу.
- Светка просто так не уснет. Закатила мне сейчас истерику. Так что пойдем в комнату, она не помешает.
Ника окинула Сашу внимательным взглядом. В вишневом домашнем халатике, аккуратно починенном в нескольких местах, она напоминала робкую девочку-школьницу
- Что ж, пойдем!
Стараясь не обращать внимания на то и дело подступающую тошноту, она вошла в комнату вслед за Сашей.
- Давай я буду мерить, а ты скажешь, что лучше т!
- Могу сказать сразу. – Она указала на блузку и светлые в полоску брюки – ту саму одежду, которую брала с собой, когда ездила в Калугу. Наверняка этот костюм Сильвестр запомнил.
- Мне кажется это не совсем то, - слабо возразила Саша.
Ника пожала плечами.
- Ты спрашивала моего совета, вот я тебе его и дала. Ладно, укладывай ребенка, а я пошла.
- Ника. Постой!
- Я что-то неважно себя чувствую. Может быть, съела в кафе несвежее пирожное.
- Ты же вообще не ешь пирожных! Нарушила принципы?
Ника слабо махнула рукой и, ничего не ответив, наскоро попрощавшись, ушла.

26 Мелания

Для существа, коим являлся Ангел, весь плотный мир предстоял чем-то вроде различающихся по плотности сгустков духа. Но даже для того, кому ведома сокровенная суть событий, для того, кто по природе своей был абсолютно бесстрастен, существуют своего рода узлы пространства, узлы, в которых прозрачная оптика мира перестает являться таковой , искажаясь избыточностью чувств. Ангел позволял себе эту маленькую слабость, тем более что она была совершенно безобидна.
На этот раз он оказался в саду летом. Один из первых знойных дней плавно перетекал в усиленный малахитовой яркостью листвы и щедро льющимся несмотря на легкие облака солнечным светом вечер. С тех пор, как Ангел впервые оказался здесь, сад непрестанно менялся, то удивляя аккуратно, будто по линейке проложенными дорожками, обрамленными подстриженным кустарником и причудливыми куртинами, , то дичал, зарастая молодой порослью плодовых деревьев. Сменив множество хозяев, среди которых, пожалуй, в равной мере чередовались абсолютно равнодушные к нему люди и те, кто пытался придать ему вид, соответствующий тогдашней моде, сад, между тем, все продолжал сохранять свою неповторимую индивидуальность. Уже на протяжении многих веков в его тяжелой глинистой почве рос клен, порой разрастающийся до огромных размеров, затеняя собой сад, порой возникающий из небытия спиленного ствола тонким побегом. Собственно говоря, клен рос даже не в саду, а на его границе совсем в саду; в его ствол то и дело впивалась то тяжелая металлическая ограда, специально устроенная купцом первой гильдии Овсянниковым на зависть соседу, то обносил деревенский плетень, сделанный по заказу обедневшего отца провинциального семейства. Страж сада, гордо занимающий свое место, по осени он неизменно вспыхивал богатой палитрой красок своих жилистых листьев-ладошек, переливающихся от пронзительно-лимонного до темно-багрового, а по весне одним из первых раскрывал липкие зеленые почки-листочки. Неподалеку от клена располагались скрипучие качели. Они тоже были едва ли не постоянными обитателями сада. Естественно, качели не были теми же самыми, что и 400 лет тому назад: в соответствии с капризами моды и умением мастеров они меняли свою форму и размеры, старые прогнившие столбы уступали место новым. Ангел, пожалуй, уже не мог припомнить, в каком веке впервые появились качели, но произошло это на шумный Иванов день с разгульными молодежными гуляниями, молодецкими песнями и девичьими хороводами. Дед Лукиан, знаменитый на всю округу плотник, удумал тогда приспособить под них утлую прохудившуюся лодчонку, впрочем, весьма справную на вид. Проделав по бокам дыры и продев крепкие веревки, качели подвесили на исполинские столбы. То-то радости было ладным парням и девкам в цветастых сарафанах, пузырями поднимающимися вверх! Став частью боярской вотчины, внешний облик сада приобрел строгость и надменность. При Василии Васильевиче в нем было вырыто три пруда с купальнями, лебедями и прочими «роскошествами». Посыпанные песком дорожки тихо хрустели под ногами то и дело наезжающих сюда ватагами шумных гостей, радушно указывая путь к резным деревянным беседкам, где в прохладном уединении изнеженные аристократические руки в лайковых перчатках украдкой сжимали тонкие пальчики эфирных созданий в кисейных платьях. Впрочем продолжалось это недолго; хозяин сада был призван в Москву на государеву службу, пруды без хозяйского присмотра покрылись ряской, и молодая зеленая травка победила песчаный плен дорожек, то тут, то там пробиваясь сквозь них непослушными волосками. Лишь качели, казалось, были неподвластны времени. Просмоленные столбы подобно рукам-исполинам удерживали выполненные по эскизу европейского мастера сидение, на котором в былые времена взмывали вверх дышащие счастьем и молодостью парочки. В ту пору он впервые оказался в саду вместе с Меланией, черничкой, чья неугомонная натура, будучи не в состоянии ограничиваться одной лишь белокаменной столицей, порой пускалась в долгие странствования, сама не зная чего ища, гонимая смутной тревогой.
В пути ее застигла гроза. Поначалу Мелания пыталась укрыться от непогоды под размашистыми кронами деревьев, но вскоре сочла за лучшее поспешить вперед в надежде наткнуться на постоялый двор или крестьянскую избу. Дождь начался внезапно, под вечер, обернувшись нежданной прохладой. Потоки небесной воды быстро застудили ее; холод забрался глубоко вовнутрь, заставляя предельно ускорить шаги. Вместе с холодом в Меланию стал проникать и страх, непонятный страх, стремившийся обернуться предчувствием, страх, парализующий воспитанную лишениями железную волю.
«Господи, Спаси рабу твою! Сохрани от козней дьявольских! Огради от лукавого! - шептала Мелания, мелко крестясь сведенной от холода почти белой рукой. Но лукавый, не внимая молитвам, все не отступал, внушая еще больший, едва ли не животный страх. Срывающимся голосом запела она псалом. Между тем усталость, навалившись свинцовой глыбой, не позволяла идти дальше. Большак, по которому она шла, размяк подобно жидкому тесту, местами и вовсе обратившись в глубокие грязные лужи.. Не найдя ни сухого, ни высокого места, Мелания села прямо в грязь, подобрав на колени узелок с жалким имуществом и полотняный мешочек с сухарями. Размокший хлеб пропитал ткань и теперь уподоблялся той самой жидкой глине, что виднелась повсюду.
Слабо всплеснув руками, она тихонько заплакала от бессилия и, опустив голову, принялась подбирать размокший хлеб сухими жадными губами. Порой заходясь слабыми рыданиями делающими ее похожей на ребенка, она бессильно сжимала размокший хлеб длинными тонкими пальцами.
Ангел подошел к ней совсем близко, так близко, как это дано делать ангелам лишь в исключительных случаях, тогда, когда человеку угрожает чрезвычайная опасность. На этот раз облачко смерти, подплыло к ней совсем близко, повиснув не более чем в полусажине от левого плеча.
« Все, действительно все? – недоуменно вопросил Ангел. – Но ведь клубок не распутан. Она только начинает приоткрывать глаза. Она еще так молода...»
« Еще не открыв до конца глаза, ее руки начинают хватать все подряд. И ты не в силах становить их, - раздался строгий спокойный голос.»
« Ни холодна, ни горяча, в смятении, - упавшим голосом произнес Ангел. – И я не успел ничего…»
«Ты молод, и еще не знаешь того, что для того, чтобы получить немного золота, нужно намыть целую гору песку. Помнишь притчу о зернах и плевелах? О терниях, заглушающих добрые ростки»
« И ничего нельзя сделать? – ответа не последовало, и Ангел, сложив крылья и понурив голову, закрыл лицо руками?»
« Все или все проходят через то, через что сейчас проходишь ты. Твоя печаль светла. У нее еще будет множество шансов. В чертогах…»
« Я просто не успел, - оборвал Ангел голос, - я не успел промыть песок с тем, чтобы найти золото. Она едва миновала возраст Спасителя.»
«У души нет возраста, - резко прозвучал голос, - И ты не создан для того, чтобы промывать песок. Печально, но ты многого не понимаешь.»
Облачко исчезло незаметно, так, будто его не было и вовсе. Ободренный, Ангел взмахнул крылом над той, кого только что спас от безвременной гибели.
«Иди! Иди!- повторял он Мелании, не подозревавшей о том, что сейчас началась ее новая жизнь.
Она встала и, все еще дрожа от холода, развернулась и пошла в обратном направлении. Плохо сознавая, что и зачем делает, Мелания свернула на боковую еле заметную в густой траве тропинку, и направилась по ней. Налившееся густой краской небо стало понемногу светлеть; ливший как из ведра дождь стал понемногу редеть, все более напоминая прохудившееся решето. Пройдя с полмили, она завидела вдали крытую черепицей крышу и ускорила шаг в надежде найти здесь пищу и кров. Однако по мере того, как она подходила ближе, зародившаяся надежда все более гасла. Огромный барский дом казался необитаемым. К тому же она вряд ли решилась бы просить здесь ночлега: Мелания предпочитала крестьянские избы, где странствующую черницу почти всегда принимали со свойственным русскому человеку радушием. Тропинка раздваивалась; один ее рукав вел к ограде сада, другой направлялся к полям. Едва Мелания свернула на боковую тропинку, дождь совсем перестал. Подслеповатое, словно извиняющееся за долгое отсутствие солнце, наконец выглянуло из-за туч, но не согревало теплом. Мелания двигалась автоматически, монотонно переставляя налившиеся тяжестью ноги, ни о чем не думая и ничего, казалось, не желая. Прорезав поле, тропинка наконец вывела ее к дому. «Кружит и кружит лукавый, не дает покоя христианской душе, - спокойно произнесла Мелания, собираясь пуститься в обратный путь, но в этот момент заметила впереди себя какое-то движение. Вскоре она смогла различить женскую фигуру с высоко поднятым в руках зонтиком. Незнакомка медленно приближалась, и наконец, увидев Меланию, внезапно остановилась, замерев от неожиданности. Странница с интересом рассматривала простое темно вишневое платье женщины, заплетенные в тугую косу каштановые, отливающие золотом, волосы, перехваченные подобранной в тон платью лентой, казавшиеся крошечными, едва ли не детскими ботинки. Наконец, улыбнувшись, женщина сделала пару шагов в сторону Мелании.
- Совсем вымокла, милая! – ее низкий грудной голос удивил Меланию. Уж каких только голосов не слышала она, а такого не встречала. – Согреться тебе надо, пойдем-ка в дом!
Черница исподлобья смотрела на незнакомку. На вид ей было лет тридцать. Тонкие черты лица явно свидетельствовали об аристократическом происхождении. Держалась она просто, но с явным достоинством, к которому, впрочем, не примешивалось ни надменности, ни снисходительности. Однако было в незнакомке нечто, что задевало нимало повидавшую на своем веку Меланию, почти всегда безошибочно указывающую, с кем имеет дело.
Махнув Мелании рукой и более не оглядываясь, молодая женщина направилась в строну дома, а Мелания так и продолжала стоять на поросшей травой тропике. Лишь спустя полчаса она медленно, будто в полусне, отправилась вслед за ней. Две молодые крестьянские девушки в подобранных кверху краями сарафанах, по всей видимости уже давно поджидали ее при появлении Мелании тут же захлопотали вокруг.
- Вчерась барыня баню топить изволили, так она и поныне добра. А Авдотья дровишек подбросила; счас вмиг разгорячеет. Иди, иди. Божья страница, покудова пирожка с кваском выпей, а там и в баньку, - разом заговорили девушки.
Меланию повели в людскую, где расторопная Авдотья поставила перед ней большую кружку с квасом и ломоть пирога с капустой. Попав в теплое натопленное помещение, странница ощутила, как ее охватывает мелкая неуемная дрожь.
- Да ты ж мокрая вся, и дрожишь, Господи святы! - всплеснула руками одна из девушек. Ой, матушка ты моя горемычная1 Скидывай-ка облаченье да на печь лезь! Я тебе тамо овчинку подкину. Да не боись! Мужиков, знать, в избе нет.
Мелания, обхватив себя руками, продолжала неподвижно сидеть, будтоничего не слыша. Не пошевелилась она и когда с еще тремя сенными девушками Авдотья взяла ее под руки и повела в баню. Легонькое тело казалось девушкам вовсе неподвижным, вызывая опасение, как бы не отдала черничка Богу душу.
- А вот я сейчас за настоечкой сбегаю, - усадив Меланию за лавку, лукаво улыбнулась Авдотья. Глотнет глоточек и враз согреется . Эко!
Мелания молча, не сопротивляясь и не выказывая никаких чувств, проглотила бурую настоянную на целебных кореньях жидкость, продолжая, впрочем, сохранять прежнюю неподвижность.
Девушки в нерешительности замерли. Спустя четверть часа порозовевшая странница махнула рукой и слабым, но явно не терпящим перечения голосом проговорила:
- Идите добре!
Одна из девушек предложила, было, остаться помочь чернице, но та как отрезала:
- Идите все! Не должно наготы монашеской видеть.
Мелания вернулась в людскую часа через два, по-прежнему одетая в свою жалкую штопаную черную рясу, не взяв оставленного ей по распоряжению боярыни белья и платья.
- Что ж ты в чистое-то не облачилась? – всплеснула руками Агафья. – Знать, выстирала я все свое-то. Чистое небось!
- Ну как знаешь. А мы-то уж совсем спужались – думали, помирать собралась.
Черничка сверкнула глазами, от чего Авдотье-хохотушке стало не по себе. Не простая, знать, попалась странница. Эки глаза-то – яко у зверя дикого.
- Боярыни тебя к себе вести изволили, - глядя в земляной пол, проговорила Авдотья.
- Ну коль изволили, так и веди.
Боярский дом представлял собой большую избу, к которой с годами, по-видимому, пристраивали все новые и новые закуты. Сенная девушка довела ее до обширной горницы с огромной русской печью, посреди которой стоял уставленный яствами стол. Повстречавшаяся ей на тропе боярыня в вишневом платье поднялась с лавки и, поклонившись, пригласила черницу вовнутрь.
Низенькая горница так и дышала чистотой, какой-то неподдающейся определению изысканностью, неуловимой, но тем не менее совершенно явно читаемой в подборе обыденных с виду лавок, украшенных весьма замысловатой резьбой, деревянного шкапа с расставленной в нем расписной и лакированной деревянной посудой. За столом, за которым могли усесться никак не менее двадцати человек, стоял огромный ведровый подогреваемый на углях самовар, вкруг которого на подносе виднелись глиняные кружки.
Войдя в горницу, Мелания первым делом перекрестилась на висящие в углу образа и, слегка поклонившись хозяйке, застыла напротив двери, наткнувшись взглядом еще на одну неподвижную фигуру в углу, на которую вовсе не попадал свет.
- Матушка моя, Параскева Ильинична, - глядя ласковыми глазами из-под широких ресниц молвила незнакомка. – А меня Марией величай, Марией Иоанновной.
- Мелания я, - глухо проговорила черничка, раба божья Мелания.
- Откуда путь держишь, святая матынька? – мягка спросила хозяйка.
- Из Москвы города. Благодарствуйте за хлеб-соль и баньку добрую.
- Банька-то небось выстыла вся. Вчерась днем топили.
Мелания не ответила, пытаясь получше разглядеть сидящую в углу фигуру.
Чему-то улыбаясь, молодая женщина пригласила Меланию за стол.
- Повечеряй с нами с мамонькой, расскажи, како на Москве живется. – И с печальной улыбкой прибавила. – Давно уж вестей отель не было.
Мелания, перекрестившись, уселась за стол, а Мария Иоанновна, выйдя в сенцы, кликнула человека. Появившийся на ее зов мужик-богатырь легко поднял кресло, на котором сидела безмолвная доселе старушка и перенес его к столу. Теперь в мерцающем янтарном свете свечей Мелания могла лучше рассмотреть ту, которую называли Параскевой Ильиничной. Удивительной красоты женщина в расшитом жемчугом чепце и отороченной мехом телогрейке сидела перед ней. Той, которую она приняла за старушку, было на вид никак не более сорока. Роскошные темные волосы, заплетенные в тугую косу, казалось, не хотели лежать ровно, выбиваясь тугими прядями из-под чепца. Лучистые светло-карие глаза светились дотоле не ведомым Мелании блеском.
- Вижу, мать, благочестива ты сверх меры, - голос Параскевы Ильиничны удивительным образом походил на голос дочери.
- Грешна аз, - заученно проговорила Мелания, смутясь, впрочем, последней репликой.
- Грешна, грешна, - глядя поверх головы гостьи, эхом отозвалась старшая.
Мелания съежилась и исподлобья сверкнула по говорившей своими острыми рысьими глазами.
- Али видела костлявую? - Мария Иоанновна протянула Мелании кружку ароматного чая, густо сдобренного душистым медом. – Али не видела? – глядя ей прямо в глаза, повторила свой вопрос Параскева Ильинична. – С косой-то, говорю, не видела?
Внутри у Мелании все похолодело; дрожь пробежала по коже, грозясь проникнуть вовнутрь, выстудить до самых косточек.
Мария Иоановна, ощущая напряженность, попыталась было вмешаться, но мать резко оборвала ее:
- Никшни, Маша, пирог режь!
Дочь, усмехнувшись чему-то, принялась раскладывать в широкие блюдца засахаренное варенье. Совладав со смущением, Мелания твердым голосом произнесла:
- По всей Москве ересь расползлася никонианская, хочет диавол христиан православных в сети адские заманить на погибель нас грешных.
- Али дьяволу и других дел нет? – усмехнулась хозяйка, задорно махнув головой.
- Диавол сердца человеческие завсегда в сети свои завлечи хощет, - жестко произнесла черница.
- Али сердца человеческие завлечись хотят.
Широко распахнутые глаза Параскевы Ильиничны чуть искоса глядели на странницу. На мгновение Мелании показалось, что сквозь эти глаза напрямую просвечивает душа, прямая, непокрытая одеждами видимостей и слов. Впрочем, она отогнала от себя это ощущение. Отхлебнув чаю, Параскева Ильинична с усмешкой продолжала:
- Куда ж ты бежишь все, мчишься? Почто из Москвы побрела? Али и твое сердце в тенета дьявольские обрядилось?
Истово перекрестясь, Мелания вышла из-за стола и, поклонившись Марии Иоанновне, произнесла:
- За соль-хлеб благодарствуйте, да токмо в грех вменится над странницей убогой насмехаться. Пождите еще, придут шуты и балаганщики, с ними и насмеетесь. – Ее глаза блеснули. – А за сирых да убогих Христос сам заступается.
- Да кто ж тут сирая да убогая? Никак Мелания-матушка? А возомнила то о себе небось не как об убогой-то; али не чаешь в возраст Христовый войти в венце мученическом?
Мелания гневно взглянула в спокойное лицо Параскевы Ильиничны да так и запуталась взглядом в широких озерах ее распахнутых глаз. Казалось, эта женщина обладает над ней какой-то особенной властью. Подобно тухнущему костру возражения, обида, досада, прогорели в ней, оставив тлеть лишь уголья неясного смутного ни то беспокойства, ни то предчувствия.
- Ну коль откланялась, иди в сад, походи да подумай о словах своих. И-их, измельчали нынче люди, себя не разумеют, миру не внемлют! А других и вовсе слушать разучились.
Всегда жесткая, несгибаемая Мелания, перед которой и духовник нередко смущался в поучениях, в нерешительности стояла посреди горницы, парализованная странными словами этой женщины.
- Да ты, Маша, проводи ее, знать напилась чаю-то!
Немного смущенная словами матери, Мария Иоановна встала и, взяв Меланию за руку, повела в сад.
Прохлада тенистых деревьев после натопленной горницы показалась Мелании приятной. Мария Иоанновна отпустила ее руку и направилась по посыпанной гравием дорожке, упершись наконец прямо в деревянные столбы качелей. Мелания направилась за ней:
- Маменька говорит, качели, что жизнь наша – вверх да вниз, вверх да вниз, - проговорила Мария Иоанновна. – Теперь она показалась Мелании печальной.
- А ты так с маменькой и живешь?
- Живу. Отпросилась с Москвы, сбежала, а как сбежала, мужа моего стрелецкого голову в острог заточила –вот и выходит, что сама я беду и накликала.
- А почто сбежала-то?
- Душе душно. Москва палатами каменными душит душу, и кровь пьет, душегубица.
- Вижу зла ты на белокаменную. А за что мужа-то гнобят?
- Записочки носил опальным попам, что супротив Никона речь вели. Они ж тогда много записочек писали; слово, ясно дело и в тюрьме свет.
- Так и ты, значится, старого обряда держишься?
Женщина печально взглянула на Мелании.
- Сердца держусь аз да уповаю Христа взрастить в оном.
Произнеся эти слова, будто выдохнув, она, потупилась, будто ушла в себя.
- Покажи, како крестишься! – вскинулась Мелания.
Будто очнувшись от дремы, Мария Иоановна задумчиво произнесла:
- Мелания – черная суть, вот и черница ты…
Женщина молча, словно в полусне повернулась и, не говоря Мелании ни слова, направилась прочь по дорожке.
Черница еще долго смотрела ей вслед, после чего подошла вплотную к качелям и встала на них.
«Жизнь наша – вверх да вниз, вверх да вниз, - звучало в голове, когда она раскачивалась все выше и выше. – А и то так: от земли не оторваться, все тщишься, тщишься яко птица воспарить, ан нет, вверх да вниз, вверх да вниз получается. И поистине: куда я все из Москвы бреду? Чего ищу? Мира ищу горнего; а разве ж его на земле сыскать? А коль не сыскать, то и живу-то чего ради?»
Заведшая ее в тупик мысль ошпарила подобно кипятку. Мелания раскачалась сильнее, будто старалась отогнать ее от себя, и тут впервые увидела напротив себя огромный клен. Обычное с виду дерево непонятным образом привлекло ее внимание. Она все вглядывалась в шершавый большой ствол, расходящийся невысоко над землей надвое и делее утопающий в густой кроне. Крупные листья-ладошки растопырились в разные стороны, казалось, говоря о чем-то.
Ангел подлетел совсем близко и, невидимый, примостился рядом.
« Вверх-вниз! Вверх-вниз! – тихонько скрипели качели.»
« Я привел тебя сюда не случайно, - обратился Ангел к душе той, что будто завороженная сидела рядом. – Услышь! Услышь через уста человеческие то, чему ты не внемлешь сквозь мои уста!»
Словно захлебнувшись в его словах, душа согласно вздохнула.
« Услышь меня! Все людские истины – лишь отголосок той, что внутри! У тебя мало времени!»
Душа испуганно встрепенулась, но тут же замерла.
« Лукавый прельщает, - выдал всегда готовый вынести не подлежащее обсуждению решение голос рассудка».
Ангел, скрестив руки, приспустил крылья.
« Светел Божий мир, для сорадования создан он, не для страдания. Услышь, Мелания! Угоден Господу венок из цветов сплетенный, не примеряй до времени венца мученического! Вонми, Мелания! Что за дело тебе до того, двуперстно али троеперстно оный крестится. Ты ж невеста Христова, одному ему и сослужи!»
Душа вновь всколыхнулась. Мелании почудилось, что взлетит она сейчас высоко-высоко как птица небесная. И легко так стало, хорошо! Она чуть привстала на качелях и раскачалась еще сильнее. И вот уже рядом с ней взмывают ввысь белоснежные крылья, лучезарные, белее снега белого.
Ангел чуть коснулся крылом черного плата, закрывающего давно не видевшие солнца волосы…
« Вверх-вниз, вверх-вниз, - все так же скрипели качели.»
«Не Бойся мечты своей! Не бойся сердца своего прилежания! Не бойся просить даров духовных! Чуден мир сей, чудны щедроты Господни от любви его изливаемые! Темь и рознь на души людские лишь злобные силы нагоняют. Ловушка врага рода человеческого – зло разделения.. Не соблазнись сим!»
« Вверх – вниз, вверх-вниз!»
« Не соблазняйся знаньем пустым разумением чужим! Одного ищи – благодати Божией!»
Теплый июньский вечер, омытый щедрыми струями ливня, всколыхнул мир последним багрянцем солнечного заката и угас, смешав воедино темные краски земли и неба.
Мелания встала с качелей и подошла к клену. Нежное щемящее чувство охватило ее. Божья странница обняла деревце, прижалась щекой к теплому стволу и тихонько заплакала. А клен тихо шелестел, будто отвечая голосу теплого летнего ветра.
- Мелания! Ау! – раздались нестройные голоса.
В боярском доме хватились ее и послали девушек искать в сад. Голоса приближались, вот уж среди них стал ясно выделяться звонкий голос Авдотьи.
- Ау! Чай заблудилась, странница! Боярыни чай кушать ждут!
Клен притих, будто утаивая Меланию, хороня под своей кроной. Вот уж совсем близко мелькнули светлые юбки. Мелания прильнула к стволу, и на какую-то секунду ей показалось, что она сама стала деревом.
Девушки, так и не найдя странницу, вернулись в дом, а Мелания обогнув сад, побрела в обратный путь.

С тех пор он часто возвращался в этот сад, полюбив качели и раскидистый клен. Увы, это место было единственным, где душа Мелании услышала его, навсегда заразив загадочной ностальгией по тихому земному летнему вечеру.