I





Надо успеть… Почему именно ему непременно надо успеть до рассвета, он не знал. Надо и всё. Такая перед ним сейчас стоит сверхзадача. Он уже много часов сидел в неподвижной позе за рулём своей «Нексии», прислоняясь одеревенелым корпусом к спинке сидения, и всё отчётливей ощущал каждую его выпуклость, каждый шовчик и каждую складочку на чехле, впивавшиеся ему в задницу. Просоленная насквозь майка неприятно липнет к телу, а левая рука от напряжения по локоть онемела и предательски покалывает - в последнее время она всё чаще даёт о себе знать, и как врач он понимал, что это далеко не фигня, особенно в его возрасте. В горле давно пересохло, но искать под сидением баклашку с минералкой было лень (да к тому же наверняка она тёплая и противная), как лень было остановиться у обочины и сходить по нужде. А надо бы. Несмотря на столь поздний, или скорее - ранний, час движение на дороге оживлённое. Сквозь опущенное окно снаружи тянет палёной резиной и душными асфальтовыми испарениями, однако полностью закупориться тоже нельзя. Ясное дело, в такой душегубке они реально долго не протянут.

Двое мужчин, один постарше, с угольно-чёрной бородой на обветренном, загорелом лице, и другой помоложе, белобрысый, с чистым юным лицом херувима, едут на машине через пустыню. За рулём – тот, что постарше. Огрубевшие ладони привычно крутят баранку, а глаза зорко следят за дорожными указателями. Слева и справа от дороги чернеет пустота, хотя небо густо усыпано звёздами и сквозь ветровое стекло расплывчатым пятном просвечивает луна. В том же направлении идёт колонна новеньких БелАЗов, и мужчине приходится постараться, обгоняя их. Когда вместе с порывами ветра в салон залетает запах едкой гари, от которой режет глаза, он морщится. Хочется курить. Правая рука машинально пошарила по торпедке, порылась в карманах, а потом полезла в бардачок, хотя знает прекрасно, что сигарет нигде нет. Кончились.

Второй, по виду – совсем пацан, лет двадцати, не больше, спит рядом. Спит как убитый, видать, развезло парня, разморило в долгой дороге. На парне – голубые джинсы, сильно обуженные в паху, и белая в клетку рубашка-финка, в ногах валяется плоский матерчатый рюкзачок с популярным у молодёжи «Кошмаром перед Рождеством».

Скоро рассвет. Скоро с восточной, окрашенной в малиновые и оранжевые тона, части неба в вязкую ночную темноту выстрелит солнце, и тогда на долгие часы воцарится адское пекло. А пока в воздухе местами даже прохладно. В пустыне оно так.

Когда съезжали с бетонированной дороги, пришлось замедлить ход. Слава Богу, спуск прошёл благополучно. Теперь колёса еле слышно шуршат по запёкшейся и растрескавшейся глине. Это такыр. Позавчера эту глухую местность нежданно-негаданно сбрызнуло двухминутным дождичком, и погружённые в молчание песчаные барханы сразу стали рябыми и прыщавыми, как неухоженная физиономия подростка. А до этого дождей не было аж с начала мая. Тогда же, в мае, небо окончательно выцвело, и облака, кучковавшиеся над плоскими синими горами, мало-помалу совсем растаяли.

Автомобиль проворно скатывается по галечной насыпи, после чего чересчур медленно, как бы наощупь, по узкому руслу высохшей реки продвигается вперёд, ориентируясь то ли на далёкие огни, то ли на какие-то иные знаки. Белый свет фар высвечивает извилистый путь, который ощутимо идёт под горку.

Наконец приехали. Мужчина – тот, что постарше, нажав плечом на дверцу, выбирается и с нескрываемым удовольствием потягивается. Откуда-то из мрака бесшумно появляются две громадные собаки. Это алабаихи – среднеазиатские овчарки, однако уши и хвосты у них вопреки местным обычаям не купированы. Обеих давно не купали и не чесали, поэтому они одинаково грязные, заросшие неопределённого цвета шерстью; у одной правый глаз заплыл мутно-сизым пятном. Не зная, как ещё выразить хозяину свой восторг, они мечутся туда-сюда, поднимая клубы пыли и издавая утробные звуки, похожие по модуляции на вопли роженицы; по всему видать, что они ещё и страшно голодные.

Мужчина неосмотрительно садится на корточки. Собаки тут же бросаются на него, молотят хвостами по земле и шумно дышат ему в лицо, норовя лизнуть.

Он сначала ласково обнимает их за загривки, но почти сразу же отстраняется от их мокрых морд и шутливым тоном укоряет:
– Фу, напылили. Что, зверьё? Соскучились, заразы? Два дня не жрамши? А сами что? У-у, собачье отродье! Навязались на мою голову. Лежебоки. Дрыхли тут, небось, напропалую без меня? Бестолковые псины. Где же ваши хвалёные, блин, как их там?.. Рефлексы? Или инстинкты? Лень было сходить тушканчиков половить? Зато без «Е», как в этом вашем «Чаппи». Ну-ну… Сейчас. Сначала с этим разберусь, - он кивает головой в сторону «Нексии», где продолжает спать парень, - и задам вам корму.

Он нехотя встаёт, отчего в глазах у него на пару секунд становится темно, отряхивается, рукой утирает обслюнявленное лицо и медленно идёт к машине.


II



Солнце. Всюду солнце, хотя, если судить по длинным теням, полдень ещё не скоро. Кажется, что в мире ничего больше нет, кроме этого белого светящегося диска. Раскалённое белое солнце пустыни. Белое от зноя небо, на котором – ни облачка, лишь у горизонта просматривается прозрачное колышущееся марево, - с понтом, мираж. Белые барханы. Белые, иссушённые солнцем стволы саксаула. Белые шары перекати-поля. Всё белое. Ну и что же, что зовётся это Кызылкум – Красный песок. Никакой он не красный. Обыкновенный белый. Лишь поздним вечером солнце нальётся краской, распухнет, станет кроваво-алым и нереально огромным. Тень от виднеющихся вдалеке гор Тамдытау чернильным пятном прольётся сначала на низину, после чего постепенно дойдёт сюда, и сразу наступит кромешная тьма.

Будто нарочно, в холодильнике оказалось пусто. Как когда-то говорила его бывшая жена Анька: мышь повесилась. Чёрт, надо было подумать об этом в Ташкенте, а теперь придётся ехать в Тамды затовариваться. Да и курево на нуле. А тут этот!.. Ещё один рот. Мужчина с отвращением смотрит на парня, которого на руках из машины перенёс в помещение и положил на кровать. Он, привыкший быстро принимать решения, пока ещё не придумал, что с ним делать дальше, но если этот хрен, когда очнётся, вздумает рыпаться, то он мигом сообразит. Пару раз врежет в рожу, потом привяжет за яйца, посадит на цепь и все дела. После этого пацан наверняка и пикнуть не посмеет. Хотя, если он не совсем конченый идиот, то дальше ворот не сунется. Куда тут соваться? Кругом пески. Да и собаки не выпустят. Потом, на свежую голову, надо будет хорошенько всё обдумать. Пока ж у него на это не было ни времени, ни желания.

На всякий пожарный случай он всё же на листке бумаги накатал записку: «Не выходить» и приколол её кнопками к двери чуть повыше таблички: «Во дворе злая собака». Потом подумал и чёрным маркером прямо на выкрашенной белой масляной краской двери жирно, так что всякий увидит, приписал: «2 штуки». Кнопки он отколупал от стены; там их навалом - на подборке из двух дюжин вырезок из журналов с фигуристыми длинноногими блондинками в похабных позах, среди которых затесался Че Гевара. Этот артобъект остался здесь от прежних обитателей, сам он подобными делами никогда не увлекался. Табличку про злую собаку тоже повесили до него, да ещё для убедительности череп с костями пририсовали - Весёлого Роджера.

Вообще-то никакие они не злые, его собаки, хотя и чистопородные волкодавы, но этот пусть думает, что злые. Лично он злых собак в своей жизни не встречал. Вот людей – сколько угодно. Сам он, пока здесь не поселился, тоже злой ходил – и дома, и на своей долбанной работе. Озверел совсем, особенно, как сороковник исполнился. Случаются же такие совпадения: и у него кризис, и в мире как раз финансовый кризис грянул.

Дорога в Тамды и обратно заняла минут сорок. В городе он накупил всякой всячины, которой при разумной экономии должно хватить минимум на неделю, а собакам привёз пирожки – гумму, по-русски «ухо-горло-нос». Они их обожают.

Пока разгружал машину, пока переносил продукты на кухню, про парня не думал, а как закончил, смотрит, тот сидит на пороге, прислонившись плечом к косяку двери, и наблюдает за ним. Увидел, что его заметили, встал. Всё молчком. Оклемался, значит. Ну, давай уже, не молчи!.. Вниз не спускается. Боится, видать. Правильно боится, собаки-то на стрёме. Сторожат территорию.
Он демонстративно не спеша закончил свои дела и только тогда подошёл. Настало время внести в дело какую-то ясность. А то бедняга небось не знает, что и подумать. Спросил заботливо:
- Как ты? Ничего? Головка не кружится? Если что, ты скажи, не стесняйся. Водички принести? Холодненькой?

Парень его заботу не оценил. На все вопросы ответил вопросом:
- Вы кто?

- Я кто? Я – Робинзон. И ты – Робинзон. И он – Робинзон.

Он кивнул на одну из собак, которая крутилась тут же под ногами.

- Знаешь, как Пугачёва поёт: в этом сезоне все мы Робинзоны. Спускайся, не бойся.

Парень напряжённо, косясь на собаку, переступил порог, и стал осматриваться.

- Это что тут у вас – типа Кин-дза-дза?

- Ага, типа того. А я типа Яковлев. Или Леонов. Как тебе больше нравится. Что, испугался? Смотри не обсерься от страха. На всякий случай туалет вон там.

Он неопределённо показал рукой в сторону ближайшего бархана.

- Нет, ну в натуре, что это?

- Это? Это – Кызылкум. А ты что подумал – что у тебя глюки? Так вот: всё, что ты видишь кругом, всё по-правдашнему, без балды. Слово офицера.

- Кызылкум? Круто! А это где?

- Ну, ты, чувак, лошара! Географию надо было в школе изучать. А то вы все думаете, как в «Недоросле»: зачем нам география? Нас и так, куда надо, довезут… Так ты спустишься или нет? Сколько тебя можно ждать? Пошли завтракать.

Завтракали молча. Изучали друг друга. Собаки, которые привыкли ходить за хозяином как хвостики, вповалку лежали на пороге кухни. Однако стоило парню сказать «спасибо» и слегка заскрипеть стулом, как одна – та, что была с оловянным глазом, тут же подняла голову и издала глухое предупреждающее рычание. Другая же наоборот развалилась ещё вольготнее, испустив нутром тягучий трубный выдох.

- Как их зовут? – решился спросить парень.

- Никак. Собаки и всё.

- Просто собаки? Как это? А давайте вы назовёте эту Вувузелой, ей подойдёт, а эту ещё как-нибудь. У меня дома тоже есть собака - овчарка Линда. Огурцы любит!.. Мать её приучила, так теперь она за огурцы душу готова продать. Говорят, собаки думают, что они люди…

- А давайте без «давайте».

Умник нашёлся. Он и сам знает, что звать их «просто собаки» нехорошо, но развивать дальнейшую полемику не хотелось. Когда они к нему пришли, он рассудил, что у них уже есть имена, только он их не знает. Так зачем же давать новые, голову бедным псинам морочить?

Гуськом, парень, как взятый под стражу криминальный элемент, - впереди, он как тюремный надзиратель - за ним, они вернулись в давешнюю комнату. Собаки проследовали по пятам. Потом мужчина сходил в машину и принёс две книги, за которыми в Ташкенте специально заезжал в дедов дом, - «Женщина в песках» Кобо Абэ и «Пески Калахари» Уильяма Малвихила; на последней обложка была оторвана.

- На, Георгий Жуков, изучай. Изучай внимательно. Как изучишь, поговорим.

- Про что это?

- «Про чё…» - передразнил он парня. - Прочтёшь – узнаешь.

Он спустился с крыльца, носком кроссовки отфутболил от себя мелкий камешек, сделав точный пас в сторону ворот, и пошёл за дом, где у него между стеной и высокой кирпичной оградой был огород. Ворча и негодуя, собаки поплелись следом за ним.

Проводив троицу долгим взглядом, парень послушно заваливается с книгами на кровать. Он уже знает, где он. Это – водокачка, возведённая посреди пустыни для скотоводческих и других немаловажных нужд, рядом, за оградой, – дизель-аккумуляторная станция; всё донельзя заброшено, но жить можно. Имеется вода, электричество, под навесом из шифера - очаг для приготовления пищи, рядом с очагом, чтобы далеко не ходить, – поленница дров и куча хвороста.

Продолжение следует.

http://stpoka.ru/index.php/home/1-2009-05-08-15-30-39/9777-2011-10-01-18-17-00