Начало здесь: http://www.gonduras.net/index.php?a=4644  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4654  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4665  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4671  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4694  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4712  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4733  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4743  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4749  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4756  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4760  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4767  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4771  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4783  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4790

http://www.gonduras.net/index.php?a=4794

…

Будто со стороны я внимательно исподволь наблюдал за той трансформацией, что происходила внутри меня помимо моей воли. Словно некие внутренние щупальца, дотоле невидимые и неощутимые зашевелились где-то глубоко внутри, напряглись, изготовившись захватить жертву. Гигантский спрут, невесть когда вселившийся в меня, понемногу все сильнее завладевал моим вниманием, подчинял себе, заставляя предпринимать какие-то шаги, шаги, как оказалось, уводящие меня от цели. Так я стал искать информацию, в той или иной мере относящейся к перевоплощению. Но заброшенные в Интернет сети ключевых слов принесли достаточно скромный улов. Перевоплощение представало всего лишь как одна из концепций восточной философии, отождествляемая с реинкарнацией. В том смысле, в каком о перевоплощении говорили Кин и Анна, речи не шло вовсе. Впрочем этому наверняка есть весьма простое объяснение: Кин использовал перевоплощение отнюдь не в качество концепции, но скорее как некую психотерапевтическую практику. Я уже совсем было отчаялся найти хоть какую-то относящуюся к делу информации, как вдруг наткнулся на коротенькое, напоминающее библиографическую справку упоминание о секте бесоперевоплощенцев, существовавшей в начале 20 века в Москве, во главе которой стоял некий Мюр. Ее забавные представления изрядно меня повеселили. Согласно идеологии секты, все люди являются воплощенными бесами. Начало этому положил Сатаниил, сын Божий, восставший против отца и увлекший за собой остальных ангелов. Низвергнутые на землю, ангелы в свою очередь стали людьми. Далее автор статьи приводил поистине блистательные высказывания, согласно которым апостол Павел является воплощением Иуды, Иоанн Креститель - Ильи Пророка, а Ян Гус – самого Магомета. Господи, и чего только не напридумывают люди!
Гораздо больший интерес, впрочем, вызвало у меня описание секты так называемых бессмертников, образовавшейся несколько раньше, в восьмидесятых годах 19 века. Согласно их учению, смерть вовсе не свойственна природе в силу того, что божественная природа является совершенным явлением. Для достижения бессмертия сии ученые мужи предлагали ни много ни мало всего лишь осознание сущности их учения. Несколько часов я честно старался проникнуться из идеями, но осознания все ж-таки так и не произошло. Одним словом, я вновь потерпел полное фиаско. Единственное, пожалуй, что принесли эти штудии, так это довольно четкую уверенность в том, что обе секты не имеют ничего общего с Кином.

…

Иногда мне приходит в голову, что воплощенная в культуре история человечества – не что иное, как собрание архетипов, обернутое в более или менее красивые обложки, соответствующие вкусам эпохи. Большинство из нас сознательно или бессознательно примеривает к себе архетипы, настолько древние, что даже трудно себе представить те времена, когда они возникли. Впрочем, задумываемся об этом мы довольно редко. К счастью. Одним из наиболее живучих архетипов несомненно является старый как мир миф о красавице и чудовище. Сюжет его настолько знаком каждому, что не нуждается в пересказе. Впрочем, нередко случается, что именно наиболее известные и кажущиеся естественными вещи более других подвержены забвению. Итак, похищенную чудовищем красавицу спасает герой, преодолевая по пути множество препятствий, по сути, выступающих в качестве духовной инициации, после чего счастливая пара живет долго и счастливо. Мораль проста: не подкрепленная страданиями и преодолением любовь вроде как и не имеет достаточных оснований на то, чтобы считаться настоящей. На этот раз архетип не пощадил и меня: усиливающееся ощущение того, что Анне угрожает опасность, заставило меня предпринимать все возможное и невозможное, чтобы вернуть ее.

…

Пе-ре-воп-ло-ще-ние…
Шесть слогов, 14 букв, корень «площ», чередование гласных в конце корня. Площ-плоть: смена плоти. Пересменок плоти. Вот оно как!
Вчера я купил большую, прямо-таки огромную джезву для кофе. Признаться, вид у нее несколько гротескный. Никогда бы не поверил, что бывают литровые джезвы, если бы сам не увидел такую в магазине. Так или иначе мне лень лишний раз выходить на кухню, и в этом случае она просто незаменима. К тому же очень не хочется, чтобы что-то сбивало с ритма работы над романом. Главное – детали. Все должно быть прописано тщательно, максимально тщательно. Этим я как раз и занимаюсь: выписываю детали интерьера, посуду, одежду. Труднее всего именно с одеждой. Ведь созданием гардероба женщины руководит исключительно женская логика, для меня совершенно непостижимая. Сложно и с описанием погоды. Хотя, видит Бог, погода – это как раз то, что менее всего находится в моей власти. И тут ошибаться нельзя: если пазлы не сойдутся, мой сценарий окажется совершенно бесполезным. И Анна не сможет перевоплотиться. Со всей тщательностью, на которую только способен, я выписываю затянутое тучами небо, блики солнца на оконном стекле приоткрытые лепестки тюльпана, примостившегося в стакане на подоконнике. Порой увлекаюсь настолько, что реальность оживает прямо перед моими глазами, с настойчивостью галлюцинации требуя моего внимания. Тогда я иду варить себе кофе. Кто бы мог подумать, что маленькая чашечка может заменить собой длительный обряд галлюциногенного экзорцизма!
Вымышленный мир – убийственное название, но между тем наш собственный мир является ничем иным, как вымыслом. Но если даже я ошибаюсь, доказать обратное чрезвычайно трудно. Так или иначе мы постоянно рискуем. Рискуем, чтобы убедиться в своей правоте. Будь человеческая жизнь более продолжительна, степень риска была бы несомненно меньше, но отпущенный нам срок короток, и потому большинству и в голову не приходит тратить время на проверку того, реален ли вымысел. Увы, времени зачастую слишком мало даже для самого необходимого; повседневные дела забирают большую часть энергии.

...

Самый большой страх из тех, что я испытывал в своей жизни, это страх перед чистым листом бумаги. До тех пор, пока на нем не написано первых двух-трех строк, пока текст не забрал тебя окончательно, ты находишься в пространстве вариантов, пожалуй, самом гиблом месте во вселенной. Ибо что может быть нелицеприятнее места, где гибнут неосуществившиеся возможности? Но едва строки появляются, как туман рассеивается, и чистый лист, сложившись в бумажный самолетик, стремительно уносится вдаль.
С каждым днем я все более отчетливо сознаю, что мой ковчег приобретает всю большую устойчивость. Я выстраиваю его с тщательностью Ноя, уже добравшегося во сне до вершин Арарата, и ничуть не сомневающегося в том, что та единственная, ради которой собственно и затеяно строительство, однажды взойдет на него. Внутренность ковчега более всего напоминает множество соединенных воедино довольно причудливых лабиринтов. Несмотря на это они ничуть не напоминают устрашающие капища Минотавра – в этом смысле они вполне безобидны. Безобидны, но не просты. Над декорированием путей я потрудился, пожалуй, не меньше, нежели трудится добросовестный программист над созданием новой трехмерной стратегии. Мои бумажные самолетики отличаются довольно-таки приличной грузоподъемностью. От этого они, впрочем, не перестают быть бумажными самолетиками. Которые, как я верю, превращаются в звездочки. К счастью в нашей бесконечной Вселенной одиночество не предусмотрено. И как бы не перевоплощалась Анна, я свяжу ее тысячью нитей, подобно лабиринтам переплетшим наши судьбы. Только бы хватило времени развязать все узлы!
Странное, небывалое доселе ощущение: я пишу роман, отчетливо ощущая, как творю реальность. Не менее реальную, чем все остальное. Хотя бы в силу того, что в ней присутствует сюжет. Я пишу для Анны историю ее перевоплощений – прошлых и будущих, из которых она сама вправе выбрать любую судьбу. И когда она решится это сделать и возьмет в руки одну из нитей, то наконец поверит, что никогда не была ничьим отражением. И больше не будет теней. В покряхтывании принтера звучит все более явная угроза. Уже два раза он заедал, решительно закусывая бумагу, а теперь кажется в любой момент готов остановиться. Я даю клятвенные обещания отнести его в ремонт, как только текст будет до конца распечатан, но сам почти в это не верю. Несчастному Сanon давно пора на покой: старичок с лихвой отжужжал положенное количество рабочих часов. Только бы роман успеть допечатать!
Задав очередное задание, я беру свою гигантскую джезву и иду на кухню варить кофе. Ему чернила, мне – кофе, все по справедливости. Вернувшись с издающим чудный запах кофейником, я обнаруживаю, что принтер все ж-таки остановился. На этот раз – что особенно пугает – даже не закусив бумаги. Мне тут же становится ясно, что это конец. Впрочем, ради приличия я пару раз хлопаю его по корпусу, включаю и выключаю кнопку. Вот тебе и справедливость! Уж чего-чего, а чернил для него я явно не жалел. Остается только сложить в стопку распечатанные листы, скрепить невесть откуда взявшейся большой розовой скрепкой и положить в папку.

Он рисовал собственную смерть – все это время только и делал, что рисовал собственную смерть. Она не была страшной. Совсем. Если чем-то и пугала, то исключительно своей будничностью. Потому что лишь будничность может быть по-настоящему страшной. Сначала крупными мазками, он прорисовывал ее все тоньше, понемногу погружаясь в детали. Ведь ради деталей мы сюда и приходим. Исключительно ради деталей. Все остальное вполне обходится без нашего участия. Главной деталью конечно же является момент перехода, совсем короткий момент, но зачастую именно он определяет все. Этого не понимает и наверное никогда не поймет отец Матфей. Николай Васильевич ощущал, как оцепенение охватывает все его члены; кровь остывает, делая тело абсолютно бесчувственным.
Детали. Все дело в деталях.
Ждать долго не пришлось. Он явился в обычном своем сюртуке, щеголеватой походкой прошелся от окна к столу, иронично поглядывая на свернувшегося в кресле человека.
- Ты справедливо заметил, что самое важное таится в деталях. Рисунок вполне закончен. Только маленького штришка не хватает: обезглавливания.
- Что? – фигура в кресле всколыхнулась.
На этот раз детали прорисовывались на удивление четко.
На подлежащем устранению кладбище Данилова монастыря было на удивление жарко. Как, впрочем, и во всей Москве в июне 1931 года. Трое скучающего вида мужчин – члены комиссии по переносу праха деятелей русской культуры – беспрерывно курили, тяготясь затянувшейся эксгумацией. Василий Васильевич Воропайко, старый большевик, которому было поручено это дело, непрестанно матерился: могила писателя оказалась на необычайно большой глубине. В довершении всего наткнулись на плотный кирпичный склеп. Уже битый час расчищали его в поисках замурованного отверстия, но безрезультатно. Василий Васильевич собственноручно обследовал кладку, но никаких намеков на то, откуда вносили гроб, не обнаружил. Раздраженные затянувшимся рабочим днем люди работали до тех пор, пока один из хлипкого вида деревенских пареньков не издал вдруг восторженный крик:
- Дык придел ж здесь, в боковине!
Члены комиссии подвинулись к самой яме, в которой, впрочем, по-прежнему ничего не было видно. Несколько оживившись, Василий Васильевич собственноручно расчистил отверстие в боковом приделе.
День угасал. Оранжевые сполохи заката преобразили кладбище, придавая ему неестественно торжественный вид. Наконец могила была вскрыта.
Между уцелевшими боковыми досками гроба лежал обезглавленный скелет, заключенный в хорошо сохранившийся сюртук табачного цвета, под коим виднелось даже белье с костяными пуговицами. Башмаки на высоких каблуках несколько завернулись кверху, обнажив кости стопы.
- Что ж это? Сюртук-то мой… А голова ж где? – Николай Васильевич видимо напрягся.
- Детали, любезнейший, детали… Не столь уж, если вдуматься, и существенные.
Пронзительная боль у самого шейно позвонка мешала как следует воспринимать происходящее.
- Черепа нет…
Барон улыбался.
- Уж поверьте, любезный Николай Васильевич, что череп – деталь не столь и существенная. И без черепа , знаете ли…
- Кощунство!
Тяжелая боль пульсировала в висках.
- Не извольте беспокоиться. Вот!
Жестом профессионального фокусника барон извлек из воздуха абсолютно белый череп и протянул писателю. Гоголь дотронулся до него, но тут же отдернул, словно обжегшись невидимым огнем.
Барон усмехнулся.
- Берите, любезный, берите, без черепа-то никак в вечность не пробиться, пропуск так сказать!

Я пришел слишком рано. Дотронувшись до кармана, где приятной пухлостью топорщился мой фрилансерский гонорар, я решил заглянуть в какую-нибудь кафешку, справедливо полагая, что перекусить мне никак не помешает. Прикончив оказавшийся весьма аппетитным чизкейк, я наслаждался умопомрачительно крепким эспрессо. Кофе был настолько хорош, что отказать себе еще в одной порции не было никакой возможности. Одним словом, когда я вошел в зал, лекция уже шла полным ходом. Кин в черной шелковой рубашке и белоснежных брюках неспеша прохаживался по сцене, монотонно, без интонации обращаясь к притихшему залу. Его голос звучал глухо, будто намеренно заставляя слушателей напрягаться. Я прислушался.
- …и таким образом мы умерщвляем самих себя, день ото дня наполняясь ядом, который сами же и вырабатываем.
Я только-только принялся вникать в то, что он говорит, как вдруг к своему величайшему изумлению увидел на сцене Анну. Сердце бешено забилось, но разум решительно запротестовал, усомнившись в адекватной обработки мозгом зрительного сигнала. Женщина, лишь на несколько секунд появившаяся на сцене, чтобы принести стакан и бутылку с минеральной водой, вполне могла и не быть Анной. А Кин тем временем перешел к сеансу гипноза. Я все никак не мог сосредоточиться на том, о чем он говорит, так, будто мной и тем, что он говорит, возникла невидимая, но крепкая стена. Фиксировалось только то, что его голос стал понемногу обретать интонации, подобно набегающим на берег волнам, выдавая эмоции.
Повинуясь побуждению, я резко встал и, стараясь двигаться бесшумно, вышел из зала. Обогнув гардероб и миновав служебное помещение, я очутился перед дверью, которая по моим представлениям вела за сцену. И не ошибся: голос Кина, доносившийся отсюда, звучал особенно отчетливо. Я направился вглубь и, миновав заставленный вещами узкий темный коридор, лицом к лицу столкнулся с Анной. Казалось, она совсем не удивилась моему появлению. Во всяком случае, виду не подала.
- Пойдем? – я дотронулся до ее руки.
Мы шли все быстрей и быстрей, и, миновав гардероб, оказались в пустом вестибюле. Только тут заметил, что Анна осталась без верхней одежды. Я крепко сжал ее руку, словно опасаясь что она исчезнет, растворится. Ну уж на этот раз я никуда ее не отпущу! Никуда!
Я накинул на плечи Анны свою куртку, до самого верха застегнул «молнию» и даже одел сверху капюшон.
- Учти, с этого момента ты перевоплотилась. Это произошло только что. И не забудь, пожалуйста, что я поставил тебя в известность: теперь уже не отвертишься.
Она улыбнулась.
- Так не перевоплощаются, Алеша!
- Откуда ты знаешь?
- Кое-что смыслю в древней традиции.
- Ага, адепткой которой являешься.
- Угу! – кивнула она.
- Значит это все он, Кин?
- Кин лишь один из многих. Он – сказочник.
- Никогда бы не сказал, что в нем есть что-то сказочное.
- Тем не менее это так, - весело сказала Анна, сжимая мою руку.
- Но почему, скажи, почему ты исчезла?
Она взглянула на меня недоуменно, так, словно я спросил о чем-то совершенно фантастическом.
Сидя в машине и уткнувшись носом в ее душистые волосы, я ощущал себя пауком, уверенным в крепости собственной паутины, и самодовольно поглядывающим на свою жертву, все более приближающуюся к сетям. Дабы растянуть удовольствие, время от времени я ощупывал целлофановый пакет с распечатанной рукописью. Аккуратно разложенные сети вполне готовы к применению.
Движения моих рук не остались незамеченными.
- Это что? – Анна дотронулась до пакета.
- Сети, - честно признался я.
- А-а…
Я открыл дверь своей комнаты, пропуская ее вперед.
- Ого! Как после бомбежки!
Она права. Нашу коммуналку расселяют, все соседи уже уехали, а все мои попытки упаковать вещи для переезда потерпели полное фиаско. Одежда, книги, посуда – все в полнейшем беспорядке валяется на полу.
- Готовлюсь к бездомности. Единственное, что меня сейчас удручает, это то, что кончился кофе.
- Совсем?
Я кивнул. Пожалуй, сейчас самое время растягивать паутину.
- Аня, я хочу, чтобы ты отнеслась к этому серьезно. Я написал для тебя сценарий перевоплощения.
- Это он? – она показала на пакет.
- Угадала.
- Можно посмотреть?
- Пока нет. Тем более, что смотреть вообще не надо. Сценарий нужно проигрывать.
- Не уверена, что понимаю тебя правильно.
- Пока не перевоплотишься, не поймешь.
- Ты здорово изменился за то время, что мы не виделись.
- Я понял, что ты нужна мне.
- И потому стал плести свою паутину.
- Ты же сама говорила, что паук не может без паутины.
- А тебе не приходило в голову, что я не захочу в нее попасться?
- Приходило. Но я в это никогда не поверю.
Она смотрела на меня в упор, не мигая, так, словно пыталась прочитать мои мысли.
- Сегодня я уезжаю. Далеко и скорее всего надолго.
- Нет!
- Да, Алексей, теперь уже слишком поздно что-либо менять. – Мне показалось, на ее глазах выступили слезы. - Слишком поздно.
- Стоит только захотеть.
- Человек, следующий традиции, неизбежно подчиняется ее законам. Таково условие.
- Мне казалось, ты из породы тех, кто никогда не подчиняется.
- Так и есть. Но традиция – исключение.
Я улыбнулся, притянул ее к себе и с силой сжал плечи.
- Алексей, не надо! Не сейчас!
- Ты скоро вернешься?
Анна молча покачала головой.
- Это все из-за Кина, да?
- Кин знает, куда идти.
- А ты?
- И я.
- Значит, ты все-таки идешь вместе с ним…Хорошо, не могу же я насильно тебя удерживать. Но сначала ты должна это прочитать. А я пока схожу за кофе. Это ненадолго. Когда я вернусь, ты все еще будешь читать, а я – паковать вещи.
Едва я вышел на улицу, как стал сомневаться в крепости собственной паутины. Впрочем, теперь от меня уже ничего не зависит: роман написан, а захочет ли героиня прожить сценарий его по-настоящему, зависит не от меня. Увы, управлять чужой судьбой подчас столь же сложно, как и своей собственной.
Выйдя из дома, я направился к Сенному. Можно конечно купить кофе и поближе, но хотелось, чтобы Анна хотя бы некоторое время побыла одна. Что делает она сейчас в пустой квартире, покинутой облагодетельствованными новым хозяином жильцами ради крошечных скворечников в новостройках? Бродит по пустым комнатам? Или читает ту галиматью, которая еще пару часов тому назад казалась мне гениальным решением проблемы? А может, охваченная любопытством, осматривает комнату Насти, дверь в которую вот уже три дня как распахнута настежь? Настя не взяла из комнаты ни одной вещи, сказав, что хочет запомнить все таким, каким оно было при жизни ее мамы. Ей повезло: за 26-метровую комнату с окнами во двор она получила весьма неплохую квартиру на Космнонавтов.
- Пожалуйста сто граммов эспрессо Сорренто. Или нет, лучше граммов триста.
Темные зерна исчезли в кофейном пакетике. Этот сорт крепкого кофе почти не оставляет послевкусия. Иногда очень хочется, чтобы не оставалось послевкусия.
Конечно же проще всего позвонить Анне по трубке, и поинтересоваться, как идут у нее дела. Можно, но делать я этого не буду. По крайней мере сейчас. Сейчас самое время подумать о том, куда мне деваться со всем своим скарбом. А деваться нужно будет уже завтра. Потому как послезавтра в квартире поменяют ключи, и новый хозяин начнет ремонт.
- Анна! – эхо моего голоса прокатилось по пустой квартире. – Анна!
Еще смутное предчувствие кольнуло в самое сердце. – Анна!
И тут я все понял. Конечно же она ушла. Теперь уже навсегда. Ушла к своим будущим перевоплощениям, ушла, чтобы вернуться в личное бардо кармических наваждений, о котором рассказывала.
Анна!
Может быть на ее месте я бы несомненно поступил так же. Было время, когда я и сам не хотел себя ничем связывать.
Но сценарий…
Сценарий!
Я заметался по комнате в поисках своего романа. Ее нигде не было. Значит Анна все-таки взяла его с собой. Но зачем?
Безумная мысль пришла мне в голову: а может лекция Кина еще не закончилась? И тогда у меня есть шанс найти ее?
Из коридора доносились чьи-то шаги. Конечно же она не ушла, просто решила меня разыграть, а может и того проще пошла в туалет. Я ринулся в коридор. Он был пуст. Господи, не хватало еще сойти с ума!
Ощущая настоятельную потребность хоть что-то делать, я отправился варить кофе. Что мне, в сущности, и остается делать, как не варить кофе? Варить кофе и писать сценарий. Теперь уже сценарий собственной будущей жизни. Потому что без сценария будущее никогда не наступит. Ведь жизнь изначально бессюжетна – ей движет лишь промысел и сопротивление ему.
Со-про- тив- ле-ние.
- Кофе, вы опять варите кофе!
Настя в длинной рубашке поверх джинсов, подбоченившись. стояла у двери.
- Да, кофе. – Я растерянно смотрел на нее.
- Это будет мой последний кофе на этой кухне. Конечно если вы меня пригласите.
Я неопределенно махнул рукой.
- Как ваша квартира?
- У меня теперь есть другое. – Улыбаясь, она показывала на свой живот.
- Ого! – я попытался выдавить из себя улыбку. – Здорово!
- Здорово. А знаешь, ведь ребенок не Глеба. Оказалось, что у него вообще не может быть детей. Ну в общем сам понимаешь. А он рад! Представляешь, отец ребенка – человек, которого я видела-то всего один раз. А ведь им мог стать ты!
- Слава Богу, сия чаша меня миновала.
- Но мы ведь можем остаться друзьями, правда?
- По-моему, этому ничто не мешает.
Я пил обалденно крепкий кофе, не оставляющий послевкусия и, казалось, совсем позабыл об Анне.
- Вот и поговорили. – Она поцеловала меня в щеку, смешно, по-детски, вытянув губы.
- По-моему, все не так уж и страшно.
- Ты о чем?
Она пожала плечами.
- Да так. Знаешь, если честно, я никогда не была чемпионкой. На тренировках нередко показывала хороший результат, а на соревнованиях в последний момент все срывалось. Вот и сейчас, боюсь, что в последний момент - она показала на свой живот.
- Это – другое, не бойся!
…

Слава деликатно топчется на пороге: привезли покойника, и пора идти засыпать могилу. Белобрысому веснушчатому моему напарнику на вид никак не дашь больше 18, хотя на самом деле ему за тридцать, у него есть двое детей и жена, которым он ежемесячно посылает деньги в Белоруссию. Порой мне кажется, что Слава готов на все, чтобы заработать; он охотно подменяет ребят с других участков, и никогда не торгуется, довольствуясь порой парой сотен за три-четыре вырытых на чужих участках могилы.
- Ну я пошел!
По всей видимости, ему вконец надоело ждать, когда я оторвусь-таки от своего ноутбука.
- Угу! – бормочу я, закрывая документ.
С каждым разом компьютер все медленнее сворачивает программу. Явно пора переустанавливать винды.
Мы вместе выходим из вагончика, щуримся на беспощадно-яркое солнце, затопившее все вокруг.
- Знаешь, мне все-таки не нравится эта стрела. – Слава, с самого начала отчего-то благоговеющий передо мной, тычет пальцем по направлению к памятнику.
- Пиши заявление, чтобы убрали.
- А ну тебя! – он часто обижается на мои шутки, очевидно полагая, что они свидетельствуют о том, что я не принимаю его всерьез. Но быстро отходит.
Я ненадолго останавливаюсь у свежего могильного холмика, утопающего в золоте нарциссов, рисую в воздухе знак, в точности такой же, который рисовал Макс. Слава с недоумением смотрит на меня своими широко открытыми глазами и начинает отряхивать одежду.

Они дурачили меня с самого начала, Анна и Юля, по очереди играя одну и ту же роль. А я наивно попавшись на крючок, всерьез допускал, что кто-то на самом деле способен перевоплощаться. Единственное, что меня до сих пор удивляет – это собственная неспособность различить обеих женщин в моменты близости.

За два месяца совместного быта мы со Славой обзавелись весьма сносным хозяйством. Главным достижением нашего быта стала электропроводка, с которой вагончик обрел едва ли не все мыслимые удобства. Для двух одиноких мужчин даже более чем мыслимые.
Выросший в деревне Слава уже три года мыкавшийся по питерским общагам, казалось, был рад вновь поселиться на земле. Этого простого работящего парня соседство покойников, казалось, нисколько не смущает. Единственное, что его смущает, так это возможность оказаться на улице. Как-никак Славик все ж-таки иностранная рабочая сила, между прочим, нигде и никак не зарегистрированная. Другое дело я – официальный работник кладбищенского хозяйства, человек вполне проверенный и от того высоко ценимый начальством, не побоявшимся сдавать нам вагончик – естественно негласно – в сущности за символическое вознаграждение – всего 20 процентов зарплаты. И без коммунальных платежей, между прочим.

…С каждым годом он бросал в котел своей идеи все больше и больше людей, которые, попав туда однажды, все более и более пропитывались соками друг друга. Скучные личности, погрязшие в мелочных заботах, сводившихся исключительно к добыванию хлеба насущного, обретали для себя – впрочем, ненадолго – некоторое новое измерение, делаясь вдруг интересными. Но Кин знал, что это ненадолго. Все вернется на круги своя. Ведь человек – это не более чем куча памяти, образованная из беспорядочно сваленных осколков воспоминаний. И новые осколки лишь ненадолго меняют ее вид. Так стеклышки разбитой бутылки способны отражать солнце.
Будучи хозяином котла, Кин, впрочем, делал все, чтобы никак не обнаружить того факта, что котел не варится сам по себе. Это было несложно: достаточно лишь вовремя уйти в тень. Так уж устроены люди: любуясь на свое отражение в зеркале, они с редкостным упорством не видят собственных теней.
Последнее время Кина вполне устраивало такое положение дел: заведенный однажды механизм практически не требовал его участия, но вместе с тем приносил изрядные дивиденты. И на этот раз пирамида, выстроенная новыми адептами перевоплощения, работала безотказно. Довольны были все: и те, чьи доходы, исчисляемые скромными бюджетными зарплатами подскочили в 2-3 раза, и те, кто сумел неожиданно для себя углядеть в молохе бизнеса некий смысл.
Единственное, кто вызывал беспокойство, была Анна. Она зашла слишком далеко. Да еще и этот все время ошивающийся рядом странный тип с внешностью поддавленного харизматика... Пару месяцев назад ему казалось, что Анна просто выпрыгнет из котла – невелика потеря – и займется обустройством «простого человеческого счастья». Но ошибся. Уверовавшая в доктрину, Анна пошла дальше многих. Настолько далеко, что любое движение в этом направлении могло привести единственно к появлению крупных неприятностей...

Окончание следует.