… Так и не понял, как сюда попал, но это было уже неважно. Оказывается, мир был велик и прекрасен. Что было? – неважно; что было? – все осталось в прошлом. Теперь он вел легкую, сладкую, необременительную жизнь, которая, на удивление, не пресыщала. На то могло быть несколько причин, - то ли мало было тут людей, то ли к этому всю жизнь стремилась теплая, шелковистая душа. Во всяком случае, тут был океан. И не земной океан, который можно классифицировать и занести на карту, как лишнее подтверждение того, что человечество порабощает жалкий орешек своей планеты. Тут мир делился на две части – была земля, и была вода, и всего было поровну. Он знал, что когда-то, - может, до рождения, - был тут. И без страха он входил в глубокую полупрозрачную воду, где среди равнодушных, длинных водорослей судорожно пробирались по своим делам маленькие осьминоги, где кололись ракушки под ногами, - и в каждой была жемчужина, - где пестрые юркие рыбки съедались бородавчатыми хищными глыбами-рыбами, но это происходило лишь тогда, когда не видел он.
Он вставал всегда на рассвете. Потягивался крепким невысоким телом, подставляя широкую грудь стеснительным лучам бледной, закипающей зари, и сразу шел купаться. Казалось, что вновь и вновь он присутствует при рождении мира, - сначала моря, и жизни из него. Затем, когда начинали просыпаться и обитатели океана, он деликатно выходил из воды, чтобы не мешать маленьким загадочным жителям бездны делать свои маленькие, но вполне серьезные дела. Он выходил из воды, одна из красивых мулаток, улыбаясь, накидывала ему на плечи полотенце, он делал гимнастику, - скорее, по привычке, чем по надобности, - и усаживался в шезлонг, где мог одновременно поглощать завтрак и наблюдать за разминкой жизни.
Когда начинали суетиться маленькие пестрые рыбки, жадно собирая крохи съедобного и уворачиваясь от улыбающихся зубастых хищников. Когда кораллы зримо поглощали невидимые глазу частицы, чтобы стать еще выше и крепче. Когда раковина со вздохом и болью глотала новую жемчужину, чтобы через страдания превратить ее в совершенство. Когда смешно выворачивал свои мерзкие внутренности большой, глупый морской огурец.
Он наблюдал за всем этим и пил молоко из кокоса. Рядом с ним на песке всегда сидела девушка, - из тех, кто не собирался ему покоряться, но любил его, плечистого, с глубокими карими глазами, с мягким хрипловатым голосом, - смотрела на него с томной многообещающей грустью.
Он иногда ловил рыб и жарил их на костре, и угощал мулаток, - они были в восторге. Они надевали на него пестрые, даже аляповатые венки и растирали его ступни, и каждая смотрела на него с любовью, будь это возможная любовь или нет.
Когда ему надоедало побережье, он уходил чуть подальше, где не было деревьев и трав, и цветов, - где было лишь сапфировое море и белый полуразрушенный храм. Возле храма сотнями стояли прекрасные слепые статуи. Он любил приходить туда часов в 8 утра, чтобы увидеть, как разгорается солнце на холодном мраморе, и слепые статуи безмолвно рассказывали ему о забытых великих временах, о людях, - художниках, скульпторах, о великих властителях, которые повелевали создавать шедевры в их честь. Они рассказывали о винах и маслинах, о шелковых одеяниях и маленьких ножках женщин, смущенно покупающих румяна на сдачу в лавке старого развратника-торговца. Он рассказывали о том, как однажды все это пропало, - навсегда, и как море постепенно, одну за одной, тянуло статуи к себе, и забрасывало песком, и разъедало храм, пока не осталась лишь жизнь вокруг, белые статуи, колонны храма и дельфины, прыгающие в море ранним жарким утром.
Он слушал статуи, гладил их холодные лица, затем возвращался в свой мир, где его ждали тугобедрые, красивые, ласковые смуглые девушки, которые подносили ему фрукты и рыбу, орехи и мед, а он гладил их по волосам и был счастлив. А когда хотелось пить, он приносили ему амфоры с вином и он наслаждался…
Горькой водой. Вновь – утолять голод и жажду, только горькой черной водой, пробивающейся из-под камня в этой безмолвной пустыне. Она жадно лакала ее, когда собирая сухими грязными ладонями, когда просто с холодного камня. Такого наказания не могли придумать человеку, да она уже и не выглядела, как человек, - безумный тоскливый взгляд, тощие обрывки серых волосы, бывших когда-то, - уже непонятно, какими, - обострившиеся кости, израненные о камни ступни.
Из этой пустыни не было исхода, и смерти здесь тоже не было. Она скиталась тут уже много лет, - веков, - тысячелетий, - дней, - часов. Она не помнила, кто и за что, но безразличие овладело полностью, и все, что оставалось, - как-то выживать. Она ела горькие травы и иногда ее рвало, иногда валило наземь, чтобы она могла лежать на редкой черной траве в собственной блевотине, уже ничем не пахнущей. Но трава давала жизнь. Ящериц все-таки неприятно было есть, несмотря ни на что. И снова горькая черная вода, чтобы утолить жажду. Этой водой можно было умыться, но уже незачем. Когда серый день сменялся ночью, а ноги начинали кровоточить, - то их разбивали в мясо камни, то жалили безвредные, но жестокие маленькие скорпионы, - она падала, по старой земной привычке пытаясь укрыть хотя бы спину за какой-нибудь ледяной скалой. Остатки лохмотьев позволяли кое-как согреться, но очень слабо, и это было особенно мучительно.
Рассвета – не было. Просто огромное черное небо начинало потихоньку, потихоньку бледнеть, и растаскивалось клочьями облаков по другим, не менее скорбным мирам.
Ногти отросли до небывалого размера, и уже почти все человеческие слова позабылись, остался лишь утробный, жалкий стон, - стон животного, которое умирает от болезненной раны, и которому ничем нельзя помочь, - да беспомощное рычание, когда вновь подбирались пауки и скорпионы. Когда-то она была женщиной, но в этом изможденном лице никто бы не увидел живой искры. Она знала лишь то, что отсюда нет исхода, и все-таки она искала этот исход.
Однажды он забеспокоился. Казалось, что океан стал холоднее, небо – прозрачнее, а рыбки – беспокойнее. Его мулатки были по-прежнему ласковы и улыбчивы, но это почему-то пугало еще больше. Он подумал, что на самом деле они не живые, а только притворяются. Он знал, что это не так, но легче не становилось. И решил прогуляться к статуям.. Там все было по-прежнему – боги и богини, по пояс стоящие в воде, в песке, обмотанные водорослями, насмешливо улыбающиеся, готовые поведать тайны прошлого, совершенство форм и вечная победа над временем. Он потрогал одну из них, - высокую, сильную, с развевающимися мраморными волосами и насмешливым даже в слепых глазах выражением – юную богиньку. – и она была точно такой, как все они. Но вдруг ему показалось, что лечь, как обычно, на теплый песок, закинуть руки за голову, слушать рассказы о былом, - значит, самому навсегда превратиться в мрамор, застыть, с отчаянием глядя на упругих дельфинов, танцующих под солнцем, обречь себя навсегда на существование возле моря на песке, помня все, но не в силах ничего сделать. Он в испуге вскочил и побежал прочь от статуй, но и не к мулаткам…
Ее сон в последнее время стал особенно ужасен. Казалось бы, в этом глухом краю ничего не может присниться, но все-таки она видела что-то и вскрикивала, и вздрагивала, и брела снова, в зыбком предрассветном тумане, кутаясь в свои лохмотья, страшась полусонных скорпионов. Однако в этот раз приснилось что-то другое. Она не могла вспомнить что, проснувшись, стирая несуществующий пот на узком лбу, оставляя на нем полоску грязи, - но это что-то было сильным, из прошлой жизни, из надежды и веры, - слишком сильным для сна. Она вновь запахнулась в тряпки, но никуда не пошла, а сидела, пока скорпионы безнаказанно, - но и не кусая, - ползали по ее тощим коленям. Пахло легкой, тошнотворной гарью и одновременно сыростью, однако она ничего не замечала и думала, машинально набирая на палец черную воду из ручья под скалой и облизывая ее.
Он бежал все дальше и дальше, и нисколечко не устал. Но дальность от привычных мест слегка напугала его и заставила задуматься. Куда он вообще бежит и зачем? Страх напал, но любая из его девочек давно развеяла бы его, а нет, - так можно скинуть набедренную повязку, кинуться в океан и плыть, плыть навстречу горизонту, который никогда не приблизится, но можно плыть, пока не надоест, а потом развернуться, не боясь судорог или усталости, потому что все равно он уже давным-давно мёрт..
Мёртвый край. Она брела, спотыкаясь, колени и локти давно уже были разбиты. Теперь она тихонько хныкала, как детеныш манула, у которого мама ушла за едой – и не вернулась, и никогда больше не вернется, - ее поймали, и посадили в клетку, и нет оттуда исхода…
Чуть было не упав снова, она резко выпрямила, насколько могла, полугорбатую спинку, и ровнее зашагала дальше. Не было надежды в этом сердце, и все же что-то заставляло ее идти дальше. После попадания (в ад?) она не раз пыталась найти тропу, расщелину в скале, подземный ход, - который бы помог выбраться к прошлой жизни или просто уйти в небытие, но никогда ничего не случалось. Снова шаг – и все те же круги, с воем под блеклой тощей луной, с кусанием грязных рук, с диким смехом и катанием по сухой траве. И все-таки сейчас она шла.
Он шел. Все дальше и дальше, и другой страх охватил им. Что-то смутно подсказывало, что если он скоро не вернется, то пропадут, зачахнут от тоски красивые мулатки, и статуи, ахнув изумленно и печально, как нежные дамы, расколются и пропадут навек, и дельфинов под солнцем больше не будет. Иногда ему казалось, что солнце гаснет по его следам, но почему-то это не пугало. Он начинал вспоминать. Как будто раньше у него была другая жизнь, - у него была жизнь, просто жизнь, и там он видел статуи на глянцевых альбомах, - но это все пролетало мимо, как пестрые бабочки, с любопытством пролетающие мимо и засыпающие на цветах.
Она обессилела. Упала на землю, но высохшая грудь приняла острый камень, как нечто само собой разумеющееся. Она не просто упала, - даже обессилев, - ведь скорпионы бы жрали ее, если бы она не встала и не пошла дальше, - она споткнулась о корень одного из внезапно появившихся деревьев. Тощие, черные, злобные, со скрюченными ветвями, на которых отродясь не было не единого зеленого листа. На переплетениях ветвей гнили заброшенные гнезда, и бледная луна, словно обрадовавшись возможности прикрыться, настойчиво путалась меж острых сучков. Она оперлась о холодную шершавую кору, тяжело дыша. До ближайшего ручья было далеко, и она в отчаянии отломала очень тонкую ветку, - но для слабых обглоданных рук понадобилось двойное усилие. Из свежей раны потекла алая, чуть дымящаяся кровь, но это ее не остановило, она жадно припала к ручью…
Он шел. А песок под ногами становился все темнее, и не от влаги. Попадалось больше камней, да не гладких катышей, обцелованных солнцем и морем, - это была обычная колючеватая галька, которая покалывала привыкшие к мягкому теплому песку ноги. Иной раз попадались и ростки жалких, маленьких растений, которые вызывали в нем лишь умиление и желание их согреть ладонями.
Кровь придала ей сил, и она зашагала чуть быстрее. Черные, словно сгоревшие деревья, уже не так пугали, ведь они и служили источником жалкой жизни. Скорпионы почему-то перестали обращать внимание, зато появились какие-то коричневые жучки, которых было хорошо видно на серых камнях, облепивших этот мир. Она равнодушно подняла одного на пальце, ожидая укуса, но тот деловито пробежался по грубой коже и, что-то для себя решив, спрыгнул вниз, не раскланиваясь. Она тупо наблюдала за ним, и что-то, похожее на любопытство, промелькнуло в пустых глазах, как вдруг потрепанная птица грязно-серого цвета с пронзительным криком склевала бедолагу. Она отшатнулась, но птица улетела, оборонив что-то. Она подобрала это. Белое, белое перо.
Он шел. Теперь дорога была совсем жесткой, правда, теплой, но все равно пришлось обмотать ноги листьями, чтобы не поранить. Листья пальм были бы лучше, но почему-то деревья изменились, листья стали меньше, стволы – больше. Из светлых рощ сгущались комки темного, древнего леса. Древнего, даже по сравнению с вечностью, где жил он. И в этом лесу были звуки – другие звуки, странные звуки, - будто там мурлыкали, копошились, вздыхали сотни живых существ. Это был последний шанс вернуться к мулаткам, плачущим над пустым шезлонгом и нетронутым полотенцам, но он шел. Ночью становилось холоднее…
… И она вновь куталась у скалы в грязные тряпки. Даже кровь деревьев не согревала. А их, - деревьев, - становилось все больше. Казалось, что впереди стена обнаженных стволов, через которую не пробиться, и она думала, - насколько может думать давно мертвое существо, - с отчаянием, - что это снова лишь задумка дьявола, чтобы не дать ей выйти, чтобы показать, как ложна надежда. И вновь не шел тревожный, тяжелый, почти наркотический сон. Жуки сновали по сбитым ногам, не обращая на нее не малейшего внимания, и очередной шелест по ступне она не восприняла никак. Но с первым дуновением жадного света она увидела – лист. Лист с дерева.
Он шел. И идти становилось легче, - на смену земле пришли густые травы, мягкие, хихикающие насекомыми, что тут и там шуровали под ногами. Он вспомнил, что когда-то с ним это было уже, и хотя он не был тогда счастлив так, как на пляже с океаном на половину света, - по-своему он был счастлив. Когда он был так молод и, кажется, в кого-то влюблен, - а, может, в жизнь, без кого-то из людей, и шел по полю, и над ним опрокинулась чаша неба, и под ним вертелась земля, только для него.
Она бессознательно сжала лист в руке, и, запахнув на костлявых плечах свое одеяние, пошла дальше. Жажда мучила по-прежнему, но ей не хотелось останавливаться, пока в очередной раз не станет подтверждения ложности надежд. А то, что надежды ложны, подтверждало многое, - под узкими ступнями вдруг шелестела тонкая, ненатуральная в мире серого камня травка, птицы становились все чище, и даже какой-то зверек пробежал через дорогу, – красивый гладкий зверек с шелковистой шерстью. Она прекрасно понимала, что ничего этого нет на самом деле, но шла. Деревья становились все гуще, оставляли кровавые царапины на запачканных пылью щеках, но с упорством сумасшедшей она пробиралась через рощу.
Когда та вдруг распахнулась огромным живым миром, она ничего не смогла сделать, - чтобы вернуться назад, чтобы уберечь себя от удара. Каким голубым было небо. Какой зеленой трава. Она машинально протянула руку назад, давая злым костлявым деревьям затянуть себя назад, но лишь снова оцарапалась, а мир никуда не исчез. Она робко прошелестела по лугу, зная, что сейчас все окончится, - и наверное, скорее всего, да точно, вот что ей снилось, - и она проснется, дрожащая от холода, и будет лакать свою горькую воду. А пока что… она прошла к огромному валуну, стоящему посреди поля, села на него и принялась ждать нового дня в аду, глядя на свой мир, все еще холодный и серый, ожидающий ее.
Он шел, понемногу узнавая места. Вот сосны, вот березы, а это ели и осины. А где-то за ними скрывается огромный луг, где не будет под ногами шишек, а будут кузнечики и маленькие молодые ужи, и пчелы, и жирные ленные оводы, и бабочек будет все больше. Он с радостью прислушивался к стрекотанию жизни в листве, в траве и в небе, но все-таки тоска давила его грудь, - когда он вернется, не будет больше мулаток и юрких рыбок, а будет лишь воспоминание об этом, как – или не как? – о загробной жизни. Он обернулся. Где-то далеко еще шелестели узорчатыми макушками пальмы, и любопытные рыбки тыкались носами в холодные мраморные ноги богов и богинь, и песок был мягкий, нежный. Он повернулся и пошел задом, чтобы проститься с ними хотя бы на расстоянии. И шел, шел, пока не споткнулся и буквально не повалился на холодный, - совсем не как камни на его пляже, - валун.
Она вздрогнула и обернулась. Сколько лет – веков – тысячелетий – дней – часов – она не видела существо, близкое ей. Выставила вперед свои ужасные когти, - но он не стал нападать, а просто рассматривал ее. У него были глубокие карие глаза, очень короткие волосы и добрая улыбка. Продолжая держать когти впереди, она переползла по валуну так, чтобы быть рядом с ним. Чтобы не подставлять спину под удар.
Он удивился, увидев такую женщину. А это и в самом деле была женщина. Несмотря на плоские бугорки груди, на почти мужские кулаки, на дикий взгляд и спутанные волосы. У нее были выцветшие голубые глаза, когда-то светлые волосы и дивный, несмотря на – что-то ужасное, что ей пришлось пережить, - рисунок губ. Она смотрела на него пристально и зло, ожидая чего-то дурного. Но все, что он сделал, - подвинулся ближе к ней.
Они сидели и смотрели друг на друга. Он – неизменно ласково и тепло, она – то с опаской, то с удивлением, то с гневом. Но разжались сбитые пальцы, она обхватила колени и просто не сводила с него взгляд.
Тем временем солнце садилось, окрашивая луг в розовато-золотистые тона, заставляя лес шептаться громче, ронять звонкие шишки и суетиться невидимых зверьков.. Он вдруг вспомнил все, - кем он был, как умер, почему попал в рай. И также понял, почему оттуда ушел. Он смутно догадывался, где была эта женщина, и почему ее оттуда отпустили.
Ей было страшно. После скитаний по пустыне она вдруг вспомнила что-то. Но враждебность к чужому существу всегда спасала ей жизнь – или часть посмертного существа, а человека – другого человека – именно этого человека – она не могла ненавидеть. И все больше жизни проскальзывало по ее глазам. Бессознательно она придвинулась к теплому телу.
Он почувствовал это. Протянул руку и ласково погладил жесткую прядь волос.
- Как тебя зовут?
Она отшатнулась, затем доверчиво приблизила к нему лицо и что-то прохрипела. Затем, прокашлявшись, - сколько же ей пришлось молчать, - скорее, выплюнула с пылью из горла, чем сказала:
- Е… ва…
- А меня – Адам, - задумчиво ответил он, продолжая ее ласкать.
Солнце садилось, вечер становился темнее и гуще. Трава, сдобренная росой, начинала отдавать ночи накопленные за день тепло и ароматы, а в лесу началась темная желтоглазая жизнь.
Почувствовав, что замерзает, она машинально придвинулась, ожидая скалы, - но наткнулась на мягкое плечо. Он внимательно посмотрел на нее, затем нежно взял за руку и заставил встать с камня. Она послушалась его, как невинное дитя, только родившееся, ожидающее лишь хорошего от мира, а не как человек, вышедший из ада. Она уже боялась его потерять.
"Когда раковина со вздохом и болью глотала новую жемчужину"
ай-яй-яй, Кардинала
ну ладно
04.12.2008 23:28:48
№3
тока эйпол на сайте
04.12.2008 23:33:23
№4
Для №3 Павлюченко Роман (04.12.2008 23:28:48):
Отнюдь.
04.12.2008 23:34:29
№5
Для №4 Maть Тереза (04.12.2008 23:33:23):
и то хорошо.
04.12.2008 23:35:30
№6
Из-за Кардиналы захотелось куда-нибудь в сапфировое море, и пускай морской огурец извергает уже свои внутренности...
04.12.2008 23:36:20
№7
так
поймал себя на мысли, что могу вдрызг раскритиковать и сильно расхвалить.
И это не может не радовать.
04.12.2008 23:36:54
№8
Рома, ты опять за своё?
04.12.2008 23:37:15
№9
Для №8 Mak (04.12.2008 23:36:54):
ты про эйпол?
04.12.2008 23:39:22
№10
Для №9 Павлюченко Роман (04.12.2008 23:37:15):
а то ты не понял
04.12.2008 23:46:26
№11
Для №10 Mak (04.12.2008 23:39:22):
ну и ладно. я ш любя. я ш не со зла.
05.12.2008 00:14:43
№12
красивый рассказ
05.12.2008 00:16:51
№13
Для №12 Миша (05.12.2008 00:14:43):
миш, чо не спиш?
05.12.2008 00:22:23
№14
в асе тону. а ты?
05.12.2008 00:23:07
№15
Для №14 Миша (05.12.2008 00:22:23):
в асе тож тону.
05.12.2008 00:23:48
№16
ой. ну удачно тебе выплыть)
Для №15 Павлюченко Роман (05.12.2008 00:23:07):
05.12.2008 00:24:48
№17
Для №16 Миша (05.12.2008 00:23:48):
угу. выплыву как небуть
05.12.2008 00:34:45
№18
"Он шол...Она шла..."
Делать больше нехуй?
05.12.2008 00:35:52
№19
Для №18 Л.Н.Толстов. (05.12.2008 00:34:45):
о, бля. проснулся. 3-4, кони.
05.12.2008 00:52:22
№20
Мысль интересная, но не новая.
Для №19 Павлюченко Роман (05.12.2008 00:35:52):
05.12.2008 00:59:16
№21
А вообще, Кординала скора на кунилингус нарвёцца... И нехуй патом милицыю звать!
05.12.2008 01:02:24
№22
Кардинала чудесна во всех стилях. Толстов кстате гат доёпческий. Хотя и он хорош.
05.12.2008 01:04:15
№23
И вобще чо с Гондурасом было? На орге вобще ничего, на нет какаята фигня типа ошиблись страницей .
05.12.2008 07:21:20
№24
Для №23 мышелов (05.12.2008 01:04:15):
Ломался.
05.12.2008 09:23:00
№25
очень многа букаф
05.12.2008 09:33:18
№26
Не девочка штоб ломаться.
Для №24 Maть Тереза (05.12.2008 07:21:20):
05.12.2008 10:16:15
№27
Для №26 мышелов (05.12.2008 09:33:18):
она не девочка?!?
05.12.2008 10:27:07
№28
Для №27 Добрый (05.12.2008 10:16:15):
Да, Добрый, придётся тебе напиться сёдня с горя.
и мне
05.12.2008 10:58:37
№29
Для №28 Mak (05.12.2008 10:27:07):
вапще не пью никогда больше
05.12.2008 11:01:59
№30
Для №29 Добрый (05.12.2008 10:58:37):
ага, встреча са фтючем не прошла бесследно...
05.12.2008 11:54:14
№31
мне рассказ напомнил присной памяти перевал кира булычева.
а именно первую часть дилогии.
где ободранные голодные детишки шлепают по тундре
в сторону гор и дальше - к космическому кораблю.
их лохмотья развеваются на колючем ветру,
босые ноги мерзнут на снежном насте, а вокруг какие-то опасные дикие звери.
совершенно непонятные.
у нас в армии эта книжка была единственной в казарме.
кто хотел чё-то почитать - читали ее.
а 6-й том собрания сочинений сталина подербанили на подтиру.
вобщем наша рота была далеко не филиал ленинской библиотеки.
но перевал булычева (имхо с тех времен) - пиздатая книжка.
05.12.2008 11:57:20
№32
Для №31 Захар Косых (05.12.2008 11:54:14):
у нас в роте "Педагогическа поэма" была Макаренко. Правда первые 20 страниц тоже на подтиру ушло. Я это дело пресёк. Правда так и не знаю до сих пор, с чево там дело началось
05.12.2008 12:19:20
№33
Счастливые вы, у нас были только подшивка туркменистан коммунисти и книга какого-то хуйбердыева на русском.
05.12.2008 12:45:29
№34
Для №21 Л.Н.Толстов. (05.12.2008 00:59:16):
я вас ловлю на слове
Всем остальным спасибо, особенно за фронтовые воспоминания.)
05.12.2008 12:50:38
№35
автор извини - я про рыбу не люблю четать. и вообще про продукты...
05.12.2008 18:02:02
№36
сам рыба
05.12.2008 21:02:59
№37
Сероватый тегст. Обилие "он-она" утомляют. Помница училка литературы всегда говорила: нельзя в сочинениях одинаковые и однокоренные слова рядом ставить. Иначе тройка будет!
05.12.2008 21:06:51
№38
а нонешний писатель больше собой любуется... о нуждах и чаяниях читателя мало беспокоится!
Да, уж.. Нда...
05.12.2008 21:24:10
№39
Вы п лучче за езык меня паймали...
Для №34 Кардинала Серая (05.12.2008 12:45:29):
05.12.2008 21:46:02
№40
Для №39 Л.Н.Толстов. (05.12.2008 21:24:10):
Ллучше выпить водки литр,
чем сосать солёный клитор! (народная мудрость)
05.12.2008 21:53:59
№41
Пили мы и клитар, сасали мы и литор... Никакой разниццы! Адно удавольствие...
Для №40 Липа (05.12.2008 21:46:02):
05.12.2008 23:24:04
№42
Мужчина должен быть без страха, а женщина — умней, чем росомаха.
От как!!!
05.12.2008 23:26:32
№43
а вот ещё:
Тому почет от нганасан, кто дальше бросит свой аркан!
