Глава 14.  Друзья нашей «семьи»

Чтобы моя книга не смотрелась со стороны как сводка криминальной хроники, угнетающая читателя изощрённостью бесконечных преступлений, совершаемых чекистско - уголовной средой, я хочу сейчас несколько отвлечься от темы избиений и издевательств и перейти к описанию относительно мирных кагэбэшно - сионистских подлостей, которые мне довелось вкусить. Говорят, что всё в мире познаётся в сравнении, и поэтому я вполне допускаю, что на фоне многолетних избиений ногами разные хитроумные подножки и попытки (пусть и не вполне удавшиеся) искалечить мою жизнь с помощью слов и выплясываний кому-то покажутся не такими уж и страшными; вполне возможно. Однако для Вас, дорогой читатель, для Вас, человека, скорее всего, ещё не битого чекисткими ногами (хотя кто знает!), эти сведения, поверьте мне, могут оказаться очень и очень полезными. Именно по этой причине – искренне желая Вам блага и стремясь максимально просветить Вас по теме «мерзости КГБ / ФСБ» – я намерена в следующих нескольких главах подробно осветить многочисленные и многообразные «некулачные» приёмчики чекистов.

Давайте сперва усвоим некоторые простые правила. Запомните на всю жизнь, дорогой друг: чтобы чекист мог Вам смачно нагадить, ОН ДОЛЖЕН БЫТЬ ВХОЖ В ВАШЕ ОКРУЖЕНИЕ. Если чекист (или чекистка) не вхожи в Ваше окружение, нагадить Вам уже гораздо сложней. Поэтому знайте: если чекисты решают изломать кому-то жизнь, они первым делом стараются внедрить (или завербовать) агентуру, имеющую непосредственный контакт с жертвой.

Я не буду сейчас перечислять по пунктам все десятки (а может, и сотни) чекистских способов подсадить к Вам того, кто будет Вам пакостить и гадить, а просто расскажу о себе самой в такой же точно ситуации. Просто опишу поимённо о тех, кто, подсаженный офураженными мерзавцами, пакостил и гадил лично мне; расскажу, при каких обстоятельствах, в какой ситуации, что именно говорил и делал; а уж вы потом, дорогой читатель, как человек умный и сообразительный, сами сделаете выводы. Кто знает, может быть, после прочтения оных глав вы окинете мысленным взором свою жизнь и заметите в ней то, что не замечали раньше? Не думаете же Вы, в самом деле, что мой случай – это один на миллион?! Вы серьёзно думаете, что я одна такая в этой несчастной стране, за кем спецслужбы много лет наблюдали; и кому, опираясь на добытую информацию, долгие годы ломали жизнь и судьбу? Ой ли? А лично у Вас в жизни не было неприятностей и драм? Нет? Правда не было?

А начать мне бы хотелось с рассказа о так называемых «друзьях» нашей еврейско - провокаторской «семьи». Вот он, кстати говоря, самый первый из чекистских способов внедрить агентуру в ближайшее окружение жертвы – подсаживание «друзей». Причём, обратите внимание, палачи прибегают к этому способу даже тогда, когда в соприкосновении с тем, кого они собираются искалечить, уже есть один или даже несколько провокаторов, однако те по каким-то причинам (обычно по причине другой роли) не могут исполнить нового задания. Именно тогда в окружении жертвы появляется новый «гэбочеловек». Я уже писала в предыдущих главах этой книги, что оба моих так называемых «родителя» (отец и мачеха) были многолетними агентами КГБ (а ещё евреи!) – снача
ла агентами КГБ СССР, а после развала этого государства – агентами КГБ Белоруссии. Я знаю, что в таких стукаческих странах, как Россия и Белоруссия, грехом осведомительства и провокаторства осквернены многие и многие миллионы людей (именно поэтому эти две страны такие нищие – Бог не любит двуличия); я знаю о массовости этого позорного явления и поэтому оный подлый грех своих «родителей» не считаю чем-то уж совсем из ряда вон выходящим. Что ж поделаешь, такие это страны! Но беда-то в том, что их кагэбэшно - подрывная деятельность заключалась не в обыкновенном стукачестве на окружающих, чем занимались и занимаются миллионы их коллег на просторах СНГ, а в несколько иной сфере: они «рыли» не под каких-то мифических «врагов народа», а под собственную дочь и падчерицу. Вдумайтесь в этот ужас, добрые люди! РОДНОЙ ПАПА ПО ПРИКАЗУ КАГЭБЭШНОГО НАЧАЛЬСТВА КАЛЕЧИТ И ЛОМАЕТ ЖИЗНЬ СОБСТВЕННОЙ ДОЧЕРИ, ПРИЧЁМ НАЧИНАЕТ СО ВРЕМЕНИ ЕЁ ГРУДНИЧКОВОГО ВОЗРАСТА! В какой стране на планете ещё возможно ТА-КО-Е; скажите мне, В КАКОЙ ЕЩЁ, кроме той, где говорят по-русски?!.. Где ЕЩЁ встретишь такую Страну Палачей?!..

Я понимаю, что Вы, дорогой читатель, можете мне не поверить. У нормального человека – у нормального, не из Страны Массового Стукачества – такое попросту не укладывается в голове. Я понимаю, что это звучит невероятно, ужасно, выставляя этих двух евреев зверьми и уродами – и всё же это правда, добрые люди! Поверьте мне! ЭТО ПРАВДА, ГОРЬКАЯ ПРАВДА ЖИЗНИ! Это просто такая страна, «Страна, в Которой Возможно Всё» – любые ужасы, любые низости, любая мерзость и грязь! Поэтому не удивляйтесь тому, о чём я буду сейчас рассказывать; просто помните, ГДЕ ИМЕННО вы живёте.

Итак, что касается «друзей» нашей так называемой «семьи». Я вот вообще-то не уверена, можно ли называть «другом» (или «подругой») того, кто ходит к тебе в гости не потому, что лично ему этого хочется, не по своей собственной воле, а по приказу чекистского начальства, «по заданию», так сказать. Может быть, здесь нужно использовать какой-то другой термин, ещё не существующий в русском языке, например, «агентодруг» или «агентуг»? А в отношении женщины, например, «агентужиха»? Или попросту «провокаториха»? Как вы думаете? Итак, провокаториха № 1. Я собираюсь сейчас вести речь о некоей Тамаре Владимировне Науменко, штатном «друге» нашей «группосемьи» (назвать её просто семьёй как-то не поворачивается язык), которая ходила к нам «в гости» лет, наверное, пятнадцать, самое малое. Легенда у этой «агентужихи» была следующая (с её собственных слов и со слов моих «родителей»):
- якобы она была одинокой и бездетной женщиной;
- якобы она была ровесницей моей мачехи и её давней-предавней знакомой;
- якобы она была сиротой при живом отце и воспитывалась в детском доме, после окончания которого поступила в один с моей мачехой институт и запомнилась там всем ужаснейшей ленью, тупостью, надменностью и замкнутостью.

Я помню её, наверное, лет с четырёх, и то только потому, что именно в этом возрасте ко мне после «ошибочных» уколов вернулась память. Может быть, она ходила к нам «в гости» и раньше, кто ж её знает. Мачеха мне впоследствии говорила, что эта «Тома» (так мы все её называли) сама её, мачеху, разыскала (якобы) и сама без приглашения начала ходить к ним гости. Приходила она практически каждый день, сидела по многу часов, а по субботам и воскресеньям стабильно ОСТАВАЛАСЬ НОЧЕВАТЬ, и так ни много - ни мало ПЯТНАДЦАТЬ лет. Вы можете представить такое применительно к себе, уважаемый читатель? У Вас никто из посторонних не ночевал 15 лет? А если бы, к примеру, я пришла бы вот однажды к Вам в гости, причём без приглашения, просидела бы молча целый день, а вечером сообщила бы Вам, что остаюсь у Вас ночевать? Как бы Вы, интересно, отреагировали? А мои так называемые «родители» и слова поперёк не промолвили! Пожалуйста, дескать, ночуй, какой разговор! Помните в книге про Остапа Бендера слова дворника:
- Да по мне хоть всю жизнь живи, раз хороший человек!..

До чего же всё-таки хлебосольный народ евреи, а? И за что только их так ненавидят, я не понимаю?!.. Ведь золото, а не люди!.. Приходи и ночуй!.. Пожалуйста!.. И накормят, и напоят, и спать уложат, и ещё что-то сделают!.. Просто золото, говорю же вам!..


Моя мачеха на мои вопросы о том, почему Тома ночует у нас дома, отвечала, что она – одинокая женщина, поэтому ей надо всё прощать. К своему благоверному моя мачеха Тому совершенно не ревновала, абсолютно; и вообще относилась к ней иронически, с гаденьким смешком. Вспоминала, например, что Тома в институте училась ХУЖЕ ВСЕХ, однако держалась так надменно, будто её мать была царица Савская; ни с кем на потоке не разговаривала, ни с кем не дружила, ни с кем не общалась, а только фыркала. Но самое главное, чем она врезалась в память моей мачехе – это то, что она ни разу за все годы не пришла на лекции вовремя; всегда стабильно опаздывала, так как любила с утра поваляться в постели. Хороша детдомовка, нечего сказать! Видимо, в советских детдомах детям положено было по-барски валяться до обеда в постелях, на манер дореволюционных помещиков, вот откуда у неё была такая привычка.

Лично у меня от неё остались воспоминания, что была она какой-то неровной (видимо, в зависимости от полученного задания). То она была мрачной, как Лукашенко в телевизоре, то начинала кривляться и сыпать словесными подколочками - подковырочками. Иногда она начинала язвить, и даже хуже того – задираться на меня. Пару раз пробовала как бы от нечего делать жечь спички, точь-в-точь как «девочка» в парике, описанная мною в главе № 9 этой книги. А ещё она любила противным притворно - визгливым голосом подпевать певцам, поющим по радио, причём обязательно в присутствии моего отца, которого это почти всегда выводило из себя. Я думаю, таким способом Тома хотела ему досадить, зная, что он всё равно её не выгонит (КГБ не даст ему на это «добро», он же всю жизнь был их холопом). Я к ней живо присоединялась, и мы пели с ней в октаву квакающими голосами, а старый еврей сначала становился багровым, а потом хватался за ремень и начинал бегать за мной по квартире, причём бегал как ошпаренный.

Впрочем, если честно признаться, эта «агентужиха» по отношению ко мне тоже применяла несколько раз рукоприкладство, говоря, что таким способом она помогает моим «родителям» меня «воспитывать». Один раз это случилось в тот день, когда она вместо «родителей» пришла забирать меня из детского сада, а я не захотела с ней возвращаться, подняла крик. Она тогда своей рукой надавала мне шлепков по ягодицам, но я всё-таки осталась в детском саду, пока за мной не пришла мачеха. Я в том возрасте ещё не знала, что эти две женщины мне в одинаковой степени чужие, и даже хуже – что они обе желают мне зла, что они мои враги, калечащие меня по приказу КГБ или, может быть, какой-то другой каббалисткой спецслужбы (КГБ конечно, больше некому). Когда я, придя в тот день домой, пожаловалась на Тому своей мачехе, та опять повторила, что Тома – одинокая женщина, поэтому ей надо всё прощать (мачеха произнесла то, что ей определили говорить её хозяева). Меня, помню, это сильно возмутило; я считала тогда и считаю теперь, что это не даёт ей права со всеми окружающими вести себя как с виновниками её несчастной судьбы. Тем более что я давно уже невзлюбила её за фальшь; не за грубость и не за невоспитанность, а именно за фальшь. Дети мгновенно чувствуют фальшь, это я пишу для тех, кто того не знает. Она по своей природе не была кривлякой и кокеткой, я чувствовала это; ёрничала она неестественно, и это каждый раз бросалось мне в глаза. Такими же неестественными казались мне и её причёска как у девочки - подростка (прямое каре с чёлкой), и клетчатое платье с юбкой в гармошку, и даже её подарки, которые она время от времени дарила нашей семье. Я чувствовала, что это не из души у неё исходит, а из чего-то другого, и мне было досадно: зачем она это делает?

Моего дурно пахнущего отца «Тома из детдома» откровенно не уважала и относилась к нему с презрением. Он, впрочем, платил ей тем же. Они оба друг другу постоянно язвили, например, «папуля» говорил ей: «В твоём возрасте кобылы подыхают!» или «Выкинуть бы тебя через форточку!». Когда он приглашал её за стол, то обычно спрашивал: «Жрать будешь?». Перед уходом Томы он обычно говорил ей: «Катись!». Так как она долгие годы оставалась у нас ночевать, то, как всякий живой человек по утрам, она ходила в туалет, чистила зубы, подмывалась и меняла трусы. Для этих гигиенических целей она натащила к нам много своего нижнего белья, и «папулю» это всегда бесило, он постоянно ругался с ней из-за этого, крича: «Не засоряй мужские шкафы бабскими шмотками, слышишь?!». Она с ним держалась точно так же, подчёркнуто - недоброжелательно, говорила на него: «Противный» или «Охламон». Охламоном она звала его постоянно, словно это было его настоящее имя. Так же, как Сашу Шепшука из деревни Мочулино – помните, я писала о нём в первой главе? – все звали Придурок, моего отца Тома звала не по имени, а Охламон, словно это была его официальная кличка в рядах КГБ.

Кстати, слово «охламон» в словаре Ожегова объясняется как «болван, бездельник». Может, это и в самом деле был его настоящий кагэбэшный псевдоним, она просто выболтала тайну?

Да и чисто внешне Тома Науменко совершенно «не тянула» на несмышлёную кокетку или на страстного романтика. Она как бы являлась актрисой, играющей в зрелом возрасте детские роли; в театре, по-моему, это называется «травести». Она мне как-то однажды сказала, что иногда молодые парни в возрасте 18-20 лет, видя её со спины, забегают вперёд, чтобы взглянуть ей в лицо, но тут же разочарованно отходят назад. Видимо, о таких, как Тома, главная героиня фильма «Курица» сказала: «Сзади – пионерка, спереди – пенсионерка».

Кто была Тамара Владимировна Науменко по национальности – я не знаю, но склоняюсь к мысли, что еврейка. Во-первых, у моих «родителей» не было к ней чувства отторжения, а мои «родители», как я уже неоднократно подчёркивала, всю свою жизнь дружили исключительно с евреями, что, впрочем, естественно для этого народа. Это, как говорится, их личное дело – с кем им дружить; свой тянется к своему, это понятно. Во-вторых, Тома Науменко, как и мой отец, в жизни была чрезвычайно надменной, и в молодости, и в зрелом возрасте; как, впрочем, и моя мачеха, и все их прочие друзья. Они держались с неевреями вот с каким-то необъяснимым для меня превосходством, словно все окружающие были их подчинёнными, которым они, если бы захотели, могли отдать любой, самый идиотский и оскорбительный приказ. Откуда у них это чувство превосходства, например, у моего отца, от которого исходит невыносимейшая вонь – я не знаю, честное слово. Но факт остаётся фактом. Например, моя мачеха имела привычку вмешиваться в любой мой разговор с кем бы то ни было, и начинала рассуждать так, словно была истиной в последней инстанции. Если же я, став постарше, пыталась одёргивать её, моя мачеха говорила на меня, что я - ограниченная, что я – клуша, что я – обияк, т.е. деревяшка с привязанными верёвками. А иногда она даже выходила из себя и начинала оскорблять меня, крича: «Выдра!!», «Сучка!!», «Скотина!!», «Гадюка малая!!» и т.д. Дескать, если она – еврейка, значит, она всегда права; а кто с этим не согласен, тот «скотина», которого надо срочно обхамить. Интересная у них логика, вы не находите?

Ну и, наконец, к самому главному: зачем же «Тома из детского дома» столько лет к нам ходила? Вы не догадались ещё, любезный читатель? В чём была подлость? Где она рыла яму? А вот где: тётя Тома СТРАСТНО ЛЮБИЛА РАССКАЗЫВАТЬ МНЕ О СВОЁМ ДЕТДОМОВСКОМ ДЕТСТВЕ. Вспомните, ведь меня всё моё детство мальчишки из школы били ногами, каждый день и толпою; девочки стаскивали с меня перед мальчиками трусы; и все они вместе (слаженным кагэбэшным коллективом) оскорбляли меня, унижали, издевались, глумились и так далее. А тётя Тома в эти же годы ЕЖЕДНЕВНО пела соловьём, как сладко ей жилось в детском доме, какие прекрасные там были воспитатели и какие замечательные дети. Она рассказывала об этом часами и годами (чекисты заставляли её зазубривать эти рассказы наизусть), и, по её словам, не было на свете более счастливых и благополучных детей, чем те, которых угораздило попасть в детский дом. Я не буду сейчас на этих страницах воспроизводить ВСЕ её бесчисленные рассказы, их было страшно много; скажу только, что после них со словом «детдом» у слушателя должен был возникать образ этакого райского санатория и одновременно дома отдыха. Причём, заметьте, в детдоме она была, по её словам, сразу после войны, в самое райское время. Когда я приходила домой, в очередной раз избитая на улице палачами - белорусами, провокаториха взахлёб, с восторгом рассказывала мне о своём солнечном детдомовском детстве, как будто ждала (вместе с теми, кто организовал мои муки), что я захочу бросить всё, всю эту поганую белорусскую жизнь, и убежать куда глаза глядят, хотя бы в этот её детдом. Но меня как будто хранили высшие силы, у меня было вот какое-то внутреннее предубеждение против Томиного детдома, Я ЧУВСТВОВАЛА ФАЛЬШЬ, и не торопилась туда, куда ВСЕ они так слаженно и организованно меня тянули. И тогда проклятые еврейские «родители» вместо того, чтобы защитить меня от палачей - белорусов или хотя бы просто поддержать и утешить, начинали тут же, зарёванной, давать оплеухи и подзатыльники, придираясь к какой-нибудь высосанной из пальца ерунде. Бывало и ещё хуже: отморозок – «папуля» тащил меня на порку; или же сын моей мачехи – он же Косой Палач – бил меня по поводу и без повода, причём тоже старался орудовать преимущественно ногами (видимо, получал соответствующие инструкции от чекистов). А Тамара Владимировна Науменко после всего этого опять заводила сладостную песню про детдом!..

В том, что еврейка врала, что была в детдоме, я абсолютно уверена, так же как в том, что снег белый, а трава зелёная. Во-первых, потому, что она, как я уже писала, была надменной и высокомерной, что как-то не свойственно выходцам из этого неласкового заведения. Детский дом для ребёнка – это гораздо более эффективное боевое крещение, чем служба в армии для взрослого. В детском доме, я знаю, не только ежедневно жестоко избивают, причём бьют и воспитатели, и дети; в детском доме, я читала, могут и изнасиловать, притом насилуют не только девочек (это почти норма), но и мальчиков. Я читала однажды, как воспитанник детского дома прямо оттуда угодил в тюрьму и там СРАЗУ СТАЛ «ПЕТУХОМ», потому что «петухом» его сделали ЕЩЁ В ДЕТДОМЕ. Ещё в детдоме он, будучи ребёнком, «обслуживал» одним местом тех, кто был старше и сильнее. Не вяжется как-то эта газетная перестроечная статья с озвучиваемыми Томой чекистскими россказнями. Все, кто вышел из детдома, на 99% калеки, подранки, потому что ежедневно видели вокруг себя ужасы, самые настоящие ужасы; по-научному, ежедневно подвергались чудовищным стрессам, и это не могло не сказаться на их психике и жизненных силах. У детдомовцев почти всегда не складывается жизнь, у них обычно просто нет сил, чтобы её наладить. А «Тома из детдома» производила впечатление рафинированной интеллигентши (как большинство евреек); с огромными претензиями к будущему так и не найденному супругу (может, она врала, что была одинокой?); была страшно необщительной и неконтактной, хотя выросла (якобы) в огромном и шумном коллективе. Странно это как-то!

Например, вот такая деталь доказывает, что она врала, что выросла в детдоме. Она говорила мне, что, будучи детдомовкой, посещала минскую среднюю школу № 1, которая в то время считалась одним из лучших в городе учебных заведений. Сейчас, я слышала, из неё сделали то ли гимназию, то ли лицей. Но, насколько мне известно, по крайней мере, в советское время дети из детских домов никогда не учились совместно с обычными детьми в обычных школах, это было строжайше запрещено властями. Детский дом, я слышала, огорожен высоким забором с колючей проволокой (по крайней мере, так было в советское время), чтобы его «воспитанники» не разбежались вновь по чердакам и подвалам. Поэтому и порядки там, за колючей проволокой, всегда были тюремными, с главарями и «опущенными». Как же эта кнопочка Тамара Науменко, будучи детдомовкой, могла посещать лучшую в городе школу? Через забор перелетала, что ли?

Продолжение следует.