Кто-то настойчиво стучал в окно, словно не догадываясь, что его посылают на хуй и просят оттуда никогда не возвращаться. В конце-концов, Говнюков не выдержал, одел тапки и вышел на улицу.
"Вы Говнюков?" - спросили его из темноты.
"Ну, да" - стараясь подавить раздражение, ответил и где его юность, вся в радужных перьях, хмельные закаты и сладкая нега?!
"Вы продаете дом?" - спросили его снова.
"Я не продаю дом!" - возразил он в темноту.
"А в газете написано, что продаете..." - разочарованно удивились в темноте.
"Кому вы верите, мне или газете?" - вконец разозлился и женщин любимых с такими глазами, что лучше не помнить, забыться в вине...
"Послушайте! - не выдержали в темноте. - Можно я все-таки осмотрю дом?"
"Конечно! - рявкнул Говнюков. - Покупатель всегда прав, черт его дери! Заходите, смотрите и валите на хуй!"
"Спасибо, - облегченно поблагодарила темнота. - Меня зовут Геннадий Николаевич, если это вообще здесь кого-нибудь интересует. Но кто же продает дом, если не вы?"

"Моя двоюродная сестра" - отрезал Говнюков, которому было по барабану, как зовут Геннадия Николаевича, пропуская его в дом. Тот застыл на пороге и подозрительно уставился на Говнюкова.
"Чем это здесь пахнет?" - не говоря уже о том, что не пахнет, а прямо-таки воняет.
"У меня сдох щенок" - сухо сообщил Говнюков и почесал яйцо.
"Это очень грустно, - посочувствовал Геннадий Николаевич. - У меня вот тоже канарейки..."
"Я не люблю канареек, я люблю щенков! - перебил его Говнюков и, неожиданно спохватившись, смущенно добавил: - Я педераст"
"Простите меня, - Геннадий Николаевич погладил локоть Говнюкова, - я ничего такого не имел в виду. Я хочу знать только одно - вы читали Кафку?"
"Да, - удивился Говнюков, - я его очень глубоко почитал. Странно, что вы спросили..."
"А в чем смысл жизни?"
"В том, чтобы щелкать семечки, обманывать государство, верить гороскопам, трахать дохлых щенков и материться!"
"Неправильно - от семечек портятся зубы!" - ну, так дело у нас не пойдет, кто такое захочет читать? Не то, чтобы связный сюжет был обязателен, но если так пестрить и дальше, то может заболеть голова.

"Вам очень нравится дом?" - поинтересовался Говнюков и плюнул Геннадию Ивановичу на ботинок.
"Он мне совсем не нравится! - Геннадий Николаевич вытер ботинок о штанину и захотел воды. - Здесь ужасно воняет, потолок давит на мозги, обои красного цвета, муравьи на окнах, сперма на полу, энергетика демоническая. Это не дом, а пиздец!"
"Согласен, - помрачнел Говнюков, - и вы покупаете его?!"
"Конечно! - воскликнул Геннадий Николаевич. - Если ваша двоюродная сестра вдруг передумает, я готов заплатить двойную цену. Это не вопрос денег..."
Блядь, ну что это за хуйня, а не рассказ!
Если кто до этого места смог дочитать - я не знаю, это герой какой-то просто или извращенец, который ни Пушкина не любит, ни Тургенева, ни Толстого. Ну, хорошо, допустим. А если я сейчас напишу, что Говнюков рубит Генндия Николаевича топором, тоже будете это читать?!

"Помо...!" - прохрипел Геннадий Николаевич, но Говнюков отрубил ему голову. Потом он еще несколько раз хрясьнул по трупу топором, чтобы послушать, какой будет звук. Потом, он вырезал из Геннадия Николаевича сердце и положил в морозильник, а остальное запихнул под диван, где догнивали остатки Любочки, его двоюродной сестры, и ее мужа, который раньше был лучшим другом Говнюкова, а потом стал врагом и предателем, за что и поплатился страшной мучительной смертью.
А потом Говнюков заплакал, потому что понял, что натворил - ни за что убил хорошего человека, Геннадия Николаевича, у которого были дети, внуки и одна правнучка по имени Валерия, но все ее звали просто Лера, она уже умела считать до пяти, потому что ровно столько пальцев выросло у нее на правой руке, и любила слушать Тори Эймос, потому что была наш человек, пусть и маленький пока. Сука я, сука, думал Говнюков, катаясь по полу, и зачем я такой на свет уродился?!

Утром Говнюков пошел в церковь, которая называлась храм равноапостольного князя Владимира, и рассказал батюшке, какой он, Говнюков, педераст и маньяк.
"Бог тебе судия, - ответствовал батюшка, - но лично я бы таких, как ты, вешал на фонарных столбах для наглядности. Ты не подумай, что я святой какой, нет. Тоже грешен, тоже онанист, тоже в детстве с бродячих котов шкуру живьем сдирал, деньги церковные на спиртное перевожу, да и в картишки тоже не дурак резаться, но то, что ты мне сейчас рассказал, это вообще ни в какие ворота не лезет!"
"Что же мне делать?" - испугался Говнюков.
"Отсосешь хуй - отпущу грехи, - пообещал батюшка и почесал свою рыжую бороду. - Так и быть"
"Да ведь я не умею, отче!" - ужаснулся Говнюков, но батюшка только усмехнулся.
"Экая целка! Учись, пока дают!" - и он достал из-под рясы свой длинный, покрытый розовыми прыщами, волосатый хрен. Говнюков лизнул его пару раз и вопросительно посмотрел на батюшку.
"Что, солоно? - вновь усмехнулся тот. - А человека рубить топором, небось, сладко было? Соси и не ропщи!"
Через четверть часа, вытирая рукавом рот, из храма вышел просветлевший Говнюков, которого батюшка напутствовал христовыми словами, что человека оскверняет не то, что входит ему в уста, а то, что из них выходит.

По совету батюшки, Говнюков пошел в милицию искупать грех - сдаваться. Там почему-то подумали, что он над ними прикалывается, и хорошенько отпиздили его дубинками, однако, когда проверка подтвердила его слова, ему поверили и отпиздили еще раз, потому что маньяков и извращенцев на гражданке не любят, а в милиции и подавно. В камере над Говнюковым склонился весьма здоровый детина и участливо спросил:"За что они тебя так сильно, дядя?", и когда Говнюков, еле ворочая языком, все объяснил, детина вдруг совершенно неожиданно впал в исступление и стал пиздить Говнюкова всем, что попадалось под руку, включая стены камеры и железную дверь, а Говнюков прокомментировал это двумя словами:"Ух!" и "Бля!", потому что остальные застряли у него в горле.
Как ни странно, Говнюков остался жив, хотя две недели писял и какал кровью. В тюрьме он был знаменит тем, что делал офигительные иконы из хлеба и мог за пачку чая так отсосать, что вы понимали - бабы на земле, по большому счету, не так уж и нужны. У него был только один недостаток - он ничего не говорил, кроме:"Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешного!", как его за это ни пиздили. Скажешь ему:"Привет, чмо!", а он в ответ:"Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешного!" или ты ему:"Говнюков, сука, ты почему в камере полы не вымыл?!", а он в ответ... ну, вы, короче, поняли.

Вообще-то, ему дали вышку - пожизненное, потому что мы живем в гуманном государстве, но в пятьдесят лет он подпал под амнистию и его выпустили. Живет он в Красноярске, никого не трогает, работает дворником, лепит иконы из бородинского хлеба, отдает честь каждому милиционеру и покупает на рынке обрезки для щенят во дворе. Однажды я встретил его на улице и сказал:"Говнюков, ты извини меня за то, что я написал про тебя такой страшный рассказ и всю жизнь тебе искалечил...", но он только пробормотал:"Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешного!" и, пряча бегающие глаза, захромал прочь.