Подлетая к городу Поришу, я, как всякой русской эмигрант, готовился тщятельно: причесался и побрызгался в дютифри одекалонами из тех пузырьков, которые показались мне беспесды красивыми. Ништо, казалось, не предвещяло беды – ни одна блять-продавщица не вылезла с претензиями, када я шумно плескался в душыстых водах дорагова парфума, ни одна блять-стюрдеса не раскрыла хайло, када я засовывал свой чемадан на полку, хатя даже идиоту было заметно, што ему место в багаже, а не в салоне камфартабельнова лаинера.
И вотъ – шумные стогны галльской столицы. Поскоку приехал я чясов ок 10 по месному, то решыл скушать омлет, любуясь суетой поришских улиц. Оставив горсону щедрые чеевые, я нарачито небрежно проследовал по стрелке, ведущей в сервис…И тут, на полпути, взвалнованый горсон догнал меня и стал совать мне в руку монетку, штото жалобно бормачя и заискивающе заглядывая мне в глоза.
« От, еби ево, одичяли, с чеевых сдачу дают !» - Падумал я, а вслух атветил: - Да лана, хуле, аставь себе, задрот, купи чёнить вкусненькова!
- Токен, токен…- Продолжал лопотать холуй, - Пур ле тоилетт…
Страшная дагатка пронзила мой моск…Я взял монетку и када подошол к дверям заветной кобинки, уведил на ней неебически сложный пребор с прорезью, идеально подходившей под диаметр жетона. Тоесь, еслип я зашол с улецы, а не кушал омлет, хуй бы меня пустили поссать, как оно бывало в прежние годы…
Претчюствуя недоброе, я черес чяс зашол проверить туалет под Карусель дю Лювр, славившийся в былые годы своей стерильной чистотой и электрическими ссальнями… Страшныя догатки мои оправдались! На всех кобинках висели те же самые чюдовишьные мошины, што я увидел в кафе. К писсуарам, правда, доступ был свободный. Но какой же орестократ духа будет показывать свою письку фошыстам-пидорасам, которые ссут рядом? Эту же грусную кортину я наблюдал и фпоследствии по всему городу. Даже в платных туалетах произошло разделение на две зоны: кабинка – ойро, поссать – 60 копеек. Охуев от такова бляццтва, я дал себе в тот день страшную клятву: лучше усрацца прям в штоны, чем плотить скатам свои трудавые ойро за то, што принадлежыт мне по праву!
Канешно, при таком разгуле зверинова оскала копетализма, простым труженикам хывёцца довольна хуёво, толкая их на унезительное состояние, когда приходицца дапустим, мебель, приобретать не в Икэе, а подбирть иё на памойках

Исконное поришское нищенство с собачками выродилос в жалкую породию из-за таво, што чесным труженикам ненашто купить шорманку! Хуле удивляцца, с такими ценами на туалеты – долга ли все деньги та прасрать?

Даже последний цывилизованный шорманщег, замшелый дет лет 90-ста, вынужден был сакратить штат на сабачку, аставив тока котега, штоп вырученых денек хватило на пасрать.
- Таг хуёво, месье, так хуёво! – Жаловался он мне. – У меня недержание и гемарой, я учясник Сопративления, блять! А они… Скаты, бля!

Юные порижанки, угробившие целые состаяния на оплату туалетных кобинок, вынуждены гатовить уроки не за писменым столом в уютной мансарде, а прям на улицах, испытывая пахатливые взгляды удачно и дёшево прасравшихся фронцузов и зависливые – не прасравшихся…

Можно былоп и пожалеть незадачливых жертф туалетных олегархов, еслип не адно опстоятельство. А нахуя, спрашываецца, зная што тебя ждёт черес полчяса-чяс вапще жрать и пить? Но нет! Французыф целом, и порежане в чясности, наченают жрать в ражыме нон-стоп с раннево утра. Запбиф хуй на свои офесы и лавки, они шоркаюцца по ресторанам, коленарным лавкам и буланжериям, выстраиваясь порою в очереди за разнова рода снедью, которую каг чесы перерабвтывают мгнавенно в чистое гавно …

Даже такой простой спосоп, каг оправицца с моста в Сену, взят пот строгий кантроль речьной палицыей, внемательно наблюдающей с вады за тем, што творицца наверху, не аставляя гаражанам даже этой маленькой лозейки для экономии сваих скудных заработков. Жестокасть…Звериная жестокасть копетализма, каторова мы так искали…