Мне было лет десять и от больницы, куда я попал с ущемлением грыжи, остались только два воспоминания - тяжелейшие боли после операции (это воспоминание померкло, поскольку его перекрыли более поздние тяжелейшие болевые ощущения) и девочка, переболевшая менингитом в раннем возрасте. Она лежала тоже то ли с грыжей, то ли с аппендицитом. Менингит навсегда притормозил ее сознание, она осталась двух-трех летним ребенком. Она почти не умела говорить, за исключением нескольких слов, одним из которых было «больно». Мы, малолетние негодяи мучили ее беспрестанно, поскольку всем, как я понимаю, страшно нравилось, как легко было ввергнуть ее в состояние беспредельного горя самой незамысловатой гадостью - пинком, щипком или просто криком. Она тут же заливалась горчайшими слезами и ничем кроме этого самого слова «больно» не ответить была не в состоянии. Еще, я предполагаю сейчас, омерзительной шпане страшно нравилась абсолютная безнаказанность. Девочка не могла пожаловаться, потому что не умела и вообще не знала, как и зачем это делается.

Зато, когда ее не обижали и не мучили, она была абсолютно счастлива. Она ходила по отделению, что-то бормотала и постоянно улыбалась. Она не была абсолютным идиотом, поскольку умела как-то играть. Наткнувшись случайно на жалкого вида советский пластмассовый целлулоид, она подбирала его с полу и баюкала с невероятной нежностью, пока какая-нибудь сволочь не отнимала куклу, чтобы в очередной раз насладиться видом глубочайшего несчастья, испытываемого больным ребенком. Я, естественно, не был исключением, хотя иногда у меня вдруг просыпалась совесть, мне становилось мучительно стыдно, и я бежал к девочке с каким-нибудь незамысловатым подарком. Чужое внимание она принимала как ангельский дар и я почти физически ощущал, ее удивительную радость в эти минуты. Хватало меня, впрочем, ненадолго. Искушение посмотреть как выражение чистого восторга за одно мгновение сменится гримасой столь же безграничного горя, было настолько велико, что я не раз, совершив обряд покаяния, тут же щипал или пугал ее.

Уже повзрослев, я в самые неподходящие моменты вдруг вспоминал эту девочку и в эти минуты начинал мычать как от зубной боли, насколько невыносимо и стыдно мне было. Со временем и это воспоминание померкло, поскольку и на него легли, наслоились поступки более постыдные, а подчас и по-настоящему подлые.

Остался страх перед менингитом, который преследовал меня на протяжении многих лет.

Как-то я спросил свою женщину, а что будет, если я превращусь в такое растение.
-Это будет счастье - ответила она.

Я изумился.

- Я смогу тебя возить в коляске, кутать, кормить, разговаривать с тобой. Ты будешь принадлежать только мне с утра до вечера без перерывов.


- А как же секс?

Я, правда, не знал, сохраняют ли люди, перенесшие менингит, потенцию.

- Не знаю, сказала она, - если сможешь - хорошо, а нет, так и не важно. Ты просто будешь мой весь без остатка.

Я помню это ощущение влажного неба удивительной силы, внезапно испытанное мной после ее слов. Менингитом я так и не переболел, так что дать ей счастья не сумел ни с болезнью, ни без нее. Года через два мы расстались. И иногда, когда я вспоминаю этот разговор, рука тянется к телефонной трубке. Потом я понимаю, что незачем и тихонько сажаю в себе этот порыв на нулевую отметку.