• Главная
  • Кабинетик заведующей
  • Туса поэтов
  • Титаны гондурасской словесности
  • Рассказы всякие
    		•  
  • Сказки народов мира
  • Коканцкей вестникЪ
  • Гондурас пикчерз
  • Гондурас news
  • Про всё
    		•  
  • ПроПитание
  • Культприходы
  • Просто музыка
  • Пиздец какое наивное искусство
  • Гостевая
    • Всякое

    авторы
    контакты
    Свежие комменты
    Вывести за   
    Вход-выход


    Зарегистрироваться
    Забыл пароль
    Поиск по сайту
    18.06.2014
    Угнать за шестьдесят
    Рассказы всякие :: Сергей Дигол
    Отметки на воображаемой карте были проставлены, ярлыки – навешены. Он переписывал туристические гиды на свой лад, не беспокоясь о том, что никто на свете об этом не догадывался. Крепость Альхаферия, конечно, никакой не замок, а если и шедевр, сохранившийся в первозданном виде с бог знает какого средневековья, то пусть будет неприступной тюрьмой. Огромной тюрьмой с высоченными стенами, которые не перелезть с внешней стороны, что уж говорить про побег из нее.
    Музей Серрано, этот образец авангардизма в городской архитектуре, больше всего походит на сложенного трансформера. Пару ловких движений и солнце вот-вот скроется за фигурой гигантского робота, который, расправив плечи, заносит ногу размером с этаж над визжащей толпой любителей искусства, столпившихся перед входом в музей. Ну и, конечно, Всемирный торговый центр. И где, подумать только – в Сарагосе! Смех да и только! Все, как положено – пара башен-близнецов, вот только высотой в лучшем случае с четверть рухнувших нью-йоркских оригиналов. Какие там боинги – пару вертолетов наверняка хватит, чтобы свалить эти конструкции.
    За три месяца Пантелеймон Берку возненавидел Сарагосу и свои вынужденные экскурсии по ней. Сегодня он вышел из дома как обычно, около девяти утра и, доехав до набережной Эбро с двумя пересадками, решил перейти Каменный мост пешком, удостоив старинное сооружение следами собственных ботинок. К Базилике де Нуэстра Пантелеймон не свернул, нацелившись на собор Сан-Сальвадор, до которого, правда еще надо было дойти. Километров пять и все более дававшая о себе знать мозоль на мизинце правой ноги напоминали о том, что ежедневные прогулки давно перестали быть для него прогулками и средствами лжи, которой питалась его семья.
    Кстати, о еде. У ресторана Эль Фуэлле, того самого, с манекеном в виде толстого повара в дверях, Пантелеймон задержался на минутку, заранее зная что, доносящиеся из заведения запахи не одарят его ничем, кроме тонущего в слюне языка. Затем был парк Мирофлорес, по аллее которого, рассекающей парк на две части, Берку уже откровенно плелся, обещая себе во что бы то ни стало добраться до ресторана Пастелерия Толосана, где надеялся встретить прекрасную незнакомку по имени Второе Дыхание. Незнакомку, каждый раз обводившую его вокруг пальца как мальчишку.
    До Толосаны он так и не добрался. Ударившись коленом о гидрант и громко обругав его, Пантелеймон повернул обратно, в сторону набережной: продолжать издевательство над собой не было никаких сил. Уже почти два часа как он был на ногах, а с учетом обратной дороги будет больше трех. Обычно он отсутствовал около шести часов, но сегодня пусть домашние думают что хотят. И зачем только он приперся в Испанию? Чтобы по вечерам выслушивать жену и дочь с их дурацкими советами по поиску работы? Чтобы с утра, поджав плечи к заспанной голове, топтаться на остановке в ожидания автобуса? Часами бродить по улицам города, чтобы вечером, вернувшись домой, разыграть усталое отчаяние: и сегодня, мол, опять ничего не нашел.
    Он ловил себя на том, что почти не смотрит в глаза близким, и без того зная, что в них прочтет. «Вранье», слышалось ему в уставших вздохах жены, и в эти мгновения Пантелеймон с трудом сдерживался, чтобы не уснуть. Провалиться в забытие, из которого не нужно просыпаться. Ему уже никто не верил.
    Как никто не верил в рассказ с деньгами, которые он спрятал в фотоальбом.

    ***
    Никогда прежде Пантелеймон не видел Энвера смеющимся. Кажется, даже улыбки, озаряющей это смуглое лицо, ему не приходилось замечать. Три месяца – не срок для того, чтобы хорошо расположить к себе малознакомого человека. Тем более если этот человек – выходец из Албании, ездит в черном Ленд Крузере, по улице передвигается в окружении четырех охранников и зарабатывает на торговле афганскими наркотиками и молдавскими проститутками. На почве последнего он и познакомился с дочерью Пантелеймона Виорикой.
    - Энвер, мой жених, - сказала Виорика, представ перед отцом через пару дней после его прилета в Барселону. Виорика жила в Сарагосе и приехала специально для встречи с отцом. Под ручку она держала похожего на цыгана молодого человека с аккуратными усиками и неподвижным взглядом.
    - Энвер? – переспросил Пантелеймон. – А как же Антонио?
    Жена Пантелеймона Серафима, успевшая засветиться счастьем от сцены посвящения супруга в семейную тайну, стала напоминать себя прежнюю, не по годам постаревшую испуганную женщину, бледневшую от одного появления мужа на пороге дома.
    - Антонио? – нахмурился Энвер.
    Виорика с укором уставилась на мать. Ведь это Серафима уговорила ее отправить отцу фотографию в обнимку с двумя испанцами и, более того, подписала ее. «Антонио, мой жених», написала Виорика и потом неоднократно жалела об этом, не решаясь, правда, бросать укоры матери. Что ж, момент истины настал: придурочный папочка взболтнул о фотографии в самый подходящий момент.
    Виорика, однако, не растерялась.
    - Господи, да клиент, кто же еще! – воскликнула она и потянула албанца в соседнюю комнату.
    - Так и помрешь дураком, - сказала Серафима, оставшись с мужем наедине. – Хоть бы работу, что ли, начал искать.
    Пантелеймон не выдержал, присел на подвернувшийся стул. Он чувствовал себя уставшим из-за обилия малоприятных сюрпризов.
    Неприятности начались в кишиневском аэропорту, где его завернули сразу после прохождения паспортного контроля, попросив зайти в отдельную комнату для таможенного досмотра. Таможенник не стал тянуть, сразу бросил извлеченный из багажа семейный альбом Пантелеймона, к чему, однако, Берку оказался готов.
    - Пять тысяч, - выпалил он таможеннику.
    - Что?
    - Пять тысяч евро, - уточнил Пантелеймон, первоначально думавший предложить взятку в этой же сумме, но в леях.
    Таможенник оглянулся по сторонам и ткнул себя указательным пальцем в грудь.
    - Вы мне? – спросил он и поднес к лицу рацию.
    - Нет! – воскликнул Пантелеймон и понял, что позволил себе лишнее. Протянул к рации руку, чем таможенник не замедлил воспользоваться.
    - Дежурный, наряд в комнату досмотра! – буркнул он в трубку и отключив аппарат, застыл перед Пантелеймоном с невозмутимым лицом, с руками, сложенными за спиной.
    - Домнуле начальник, - заныл Пантелеймон, но дверь за спиной уже раскрылась и перед Берку неумолимо росло число людей в одинаковых темно-синих таможенных кителях. Всего в тесноватую комнату их набилось аж девять человек.
    - Ваш родственник? – спросил Пантелеймона таможенник, ткнув пальцем в портрет Франклина на стодолларовой купюре.
    Дальнейшее Берку припоминал с трудом. Помнил, как посыпались из альбома евро и он чуть не бросился их подбирать. Помнил, как спросили, сдавал ли он когда-нибудь ежегодную декларацию о доходах, а если сдавал, указывал ли суммы, которые намеревался вывести из страны. Помнил еще, как поинтересовались, знает ли он, какую сумму наличных денег разрешено вывозить без декларирования и в курсе ли Пантелеймон, какая ответственность предполагается за соответствующее нарушение?
    На все вопросы Берку отвечал одинаково – молчал и отрицательно качал головой. В голове у него, кстати, господствовал хаос, усугубившийся после того, как выпотрошив все деньги, таможенники внезапно всучили ему альбом.
    - Что это? – поднял он потяжелевший взгляд на служителей закона.
    - Вам лучше знать, - пожал плечами таможенник, поднявший бучу. – По мне, так это семейный фотоальбом.
    - Ааа? - открыл рот Пантелеймон.
    - Что? – удивился таможенник.
    - Ааа... а деньги? – не выдержал Берку.
    Люди в синих кителях переглянулись.
    - Какие деньги?
    - Ну как же, - пробормотал Пантелеймон и осекся. – Разве же...
    Восемьнадцать глаз выжидающе выжидающе смотрели на него, зато Пантелеймон не верил своим глазам: денег нигде не было. Зато были девять таможенников, некоторые из которых поспешно поправляли свои кители, другие копались в карманах брюк.
    - Стоп! – вскочил со стула Пантелеймон. – Я видел! Там у вас мои деньги!
    Задержавший Пантелеймона таможенник сделал шаг вперед.
    - Домнул Берку, - решительно сказал он. – Вы что-то путаете.
    - Деньги! Деньги из фотоальбома!
    - Из этого, что ли?
    - Да вы что? – задыхался Берку. – Деньги! Мои деньги!
    - Вы хоть понимаете, что говорите? Вы нас что, обвиняете? Или себя обвиняете?
    - Вы издеваетесь! – взвизгнул Пантелеймон
    - За недекларированный провоз суммы, превышающей ...
    - Жулье! – крикнул Берку.
    - Предусмотрено наказание ...
    - Сволочи!
    - А вот за оскорбление при исполнении...
    - Верните бабки, суки!
    Но Пантелеймона уже выталкивали из тесной комнаты.
    - Куда вы меня? – вырывался он.
    - Давай, давай, - раздавалось у него в ушах. – С родиной в расчете! Приятного полета!
    - Я никуда не полечу! – истерил Пантелеймон и обернулся по сторонам.
    Синие костюмы исчезли в одно мгновение, разлетелись, как деньги из фотоальбома. От остывающего от собственного крика человека посреди зала вылета вжимались в кресла люди, такие же как он пассажиры, ожидающие начала посадки.
    Над рассказом Пантелеймона Энвер смеялся от всей души. Виорика и Серафима, для которых веселье албанца стало еще большей неожиданностью, чем для Пантелеймона, поначалу растерявшись, теперь с трудом натягивали на лица осторожные улыбки. Не смеялся лишь Пантелеймон, который, закончив рассказ о злоключениях в кишиневском аэропорту, будто заново пережил один из самых нелепых и унизительных дней в своей жизни.
    - Ну а что мне оставалось? –пробурчал он под общий смех, совершенно красный. – Уже ведь объявили посадку.
    - Мне нравится твой папаша! – прокричал Энвер Виорике, кулаками вытирая проступившие слезы. – Оказывается, молдаване те еще вруны. Совсем как албанцы!
    Дождавшись, пока дочь переведет слова албанца с испанского, Пантелеймон хотел было запротестовать, но мысленно махнул рукой.
    - Посмотрел бы я на тебя, попадись ты к нашим таможенникам, - проворчал он и с ужасом увидел, как Виорика наклоняется к уху Энвера.
    - Нет! – крикнул полушепотом Пантелеймон. – Это не переводи!
    Но было поздно: выслушав Виорику, Энвер перестал смеяться, а вместо улыбки на его лице обозначилось мечтательное выражение.
    - Было бы неплохо, - сказал он, глядя в потолок. – мы бы с ними такие дела провернули. Жаль только, - хлопнул он себя по коленям, - что все это только фантазии вашего папаши.
    Пару раз в жизни Пантелеймон слышал фразу «трудности перевода». Кажется, даже был такой фильм. Но то, что у этих слов есть смысл, он понял лишь теперь. Албанец уже вышел из комнаты, а дочь еще переводила его ответ. Пантелеймон едва не заплакал от обиды. Как же так? Мало того, что на родине до нитки обобрали, да еще и здесь, в Испании, куда он только что прибыл, от родных не то что утешения, понимания не дождаться.
    Да-да, и от родных тоже. Тем более от родных: дочь и супруга смотрели на Пантелеймона так, что ему хотелось провалиться в барселонскую землю. Впрочем, до громогласных истерик и разъедающих мозг укоров дело так и не дошло. Не до укоров было Серафиме и Виорике. Да и Пантелеймон приехал как никогда кстати, даже несмотря на мутную историю с потерянными деньгами. Уже через неделю после прибытия к супруге в Барселону, Пантелеймону пришлось переезжать.
    В Сарагосу, из-за пугающего его албанца.

    ***
    Улетая в Барселону, Пантелеймон лишился всех денег и половины нервных клеток. Переезд в Сарагосу едва не стоил ему спины и колен. За историю о набитом деньгами фотоальбоме ему пришлось ответить по полной. Серафима и не думала нанимать грузчиков – к чему такие растраты? Не было у Пантелеймона и добровольных помощников, и все пожитки, включая двухметровый сервант и, хвала Господу, разборный шкаф, из съемной квартиры он выносил в одиночку. Так же, как собственными руками погружал вещи в присланный Энвером пикап, а затем, уже в Сарагосе, мысленно благодарил албанца за то, что тот додумался купить дом на земле, а не квартиру на пятнадцатом этаже. В этом-то доме, двухэтажном, просторном, с множеством комнат и дубовой лестницей, и поселили Серафиму с Пантелеймоном. В самой маленькой из всех комнат, да на какие жертвы не пойдешь, лишь бы жить под одной крышей с детьми, как умильно воскликнула Серафима, гляда Энверу в его пронзающие до пят смолистые глаза.
    Она и впрямь уже считала албанца зятем, к чему Пантелеймон никак не мог привыкнуть. Смущало его не столько, судя по всему, криминальное прошлое Энвера и, что уж не подвергалось сомнениям, его криминальное настоящее. В конце концов, в Молдавии бандитов не меньше, да и кто станет спорить с тем, что лучше обзавестись криминальным зятем в Испании, чем погибнуть от рук заблудших гопников в собственном доме в Молдавии. В селе, где из местных жителей оставались сплошь алкаши да старичье, с которыми покончить еще легче, не то что помощи от них дождаться. Тревожило Пантелеймона другое – предположение о том, что занятие проституцией после переезда к Энверу Виорика и не думала бросать. Совсем наоборот, теперь дочь меняет клиентов гораздо чаще, чем до того как из обычного сутенера албанец превратился в ее жениха.
    - И что тут такого? – набросилась на Пантелеймона Серафима, когда он решил поделиться с женой своими подозрениями. – Девочка вкалывает как проклятая, а она, если ты забыл, совсем еще ребенок.
    Она слезливо скривила губы и потерла совершенно сухие глаза.
    - Между прочим, - напомнила Серафима, - в этом доме мы лишь благодаря ей и ее жениху. Благородному, кстати сказать, человеку. Или ты забыл, как не пускал на порог нашего дома мою родную мать? Да и в конце-то концов, - Серафима окончательно сменила притворную плаксивость на гнев, - сам-то ты хоть палец о палец ударил? Скоро уж месяц, как в Испании живешь, пора бы и рукава засучить!
    Сама Серафима после переезда в Сарагосу и не думала искать новую работу. Ее можно было понять – чего только бедняжка не натерпелась в Барселоне!
    - Убирала за стариком, который срал под себя трижды в день, - напомнила Пантелеймону Серафима, словно намекая на то, что для начала мужу неплохо хотя бы оторвать задницу от дивана. Чего, как понял, Берку, не избежать, иначе от него не отстанут.
    Он стал бродить по городу. Каждое утро выходил на остановку, дожидался автобуса и ехал куда глаза глядят, а глаза неизменно приводили его к Каменному мосту в центре города. За пару месяцев он досконально изучил исторический центр Сарагосы и теперь мог работать гидом, без запинки отвечая на заковыристые вопросы о количестве зрительных рядов в руинах римского театра или числе парковочных мест между крепостью Альфахерия и рвом, окружающей ее стены. Он не пытался найти работу, да и можно ли куда-то устроиться, не зная языка и даже не пытаясь хотя бы с кем-то заговорить. Берку просто шатался по городу, рассчитывая, что все постепенно рассосется, что неделя-другая, и родственники от него отстанут, сочтя его стариком, совершенно неприспособленным к зарабатыванию денег в Евросоюзе.
    - Ты бы в интернете порылся, - предложила Виорика, когда Пантелеймон в очередной раз вернулся домой шаркающей походкой, в ботинках, покрытых заметным слоем городской пыли. – Есть куча сайтов с объявлениями о работе.
    - Господи, дочка, ну какой еще интернет? – внезапно вступилась за Пантелеймона супруга. – Мы с папой – отставшие от жизни люди. И потом, все эти компьютеры-шмомпьютеры… . Вон, по телевизору показали женщину, у которой в руке загорелся мобильный телефон.
    - Мааам! – укоризненно протянула Виорика.
    Взмахнув волосами, Серафима горделиво взглянула на мужа. С переездом в Сарагосу она заметно ожила и даже похорошела, и иногда, возвращаясь домой после дня изнурительных прогулок, Пантелеймон с удивлениям отмечал, что Серафима поет себе под нос. Раньше такой привычки он за ней никогда не замечал. Она даже перестала подгонять супруга, ей, похоже, хватало того, что он исчезал на целый день, оставляя ее дома в одиночестве.
    Впрочем, в одиночестве ли, засомневался Пантелеймон, вернувшись домой раньше обычного. У входной двери курили четверо подозрительных мужчин в черных, несмотря на обычную испанскую жару, куртках. Заметив Пантелеймона, охранники Энвера переглянулись, а один из них подошвой растер о тротуар сигарету.
    - Hola amigos !
    Приветственно подняв руку, Берку остановился в двух шагах от дома. Путь ему преграждали четверо крепких смуглых парней, лица которых выражали вполне определенную истину: войти в дом Пантелеймон сможет лишь после того, как они этого захотят.
    - А что, собственно… – спросил он и осекся: вряд ли албанцы могли понять перешедшего на родной язык молдаванина. Но он ошибся.
    - А собственно ничего, - услышал Пантелеймон русскую речь и не сразу понял, что она льется изо рта одного из охранников. – Придется подождать.
    - Эээ... разве..., - опешил Берку. – Вы что, говорите по-русски?
    - По-русски, по-русски, - кивнул албанец. – Половина клиентов шефа – молдавские и украинские проститутки, так что без русского никуда. Шеф, кстати, тоже говорит.
    - По-русски? – воскликнул Пантелеймон.
    Албанец устало вздохнул.
    - Ты погуляй немного, - посоветовал он. – Как брата, по-русски тебя прошу.
    - Но там моя жена, - кивнул на дом Берку.
    - И она тоже, - подтвердил охранник. – Иди, иди, говорю.
    Полчаса ничего не решает, особенно если домой вернулся раньше обычного. И все же Пантелеймон, слоняясь по соседним переулкам, мучался сомнениями, понимая, что охране Энвера нечего делать у дома без присутствия хозяина. Энвер и вышел ему навстречу, когда Берку, не выдержав, вернулся к дому спустя всего четверть часа.
    - А, это вы, – бросил Энвер, и Пантелеймон, кивнув в ответ, решил, что поздно изображать удивление от того, что албанец впервые заговорил с ним на знакомом им обоим языке.
    - Нашли работу? – внезапно добавил Энвер.
    - Эээ, - сказал Пантелеймон. Он понятия не имел, как реагировать, когда о работе его спрашивает кто-нибудь еще, кроме жены и дочери.
    - Ладно, - сжалился Энвер. – Что-нибудь да подберем. Ну идите, - кивнул он на дом опешившему Берку. - госпожа Серафима ждет.
    Какая она госпожа, подумал Пантелеймон, но войдя в дом, застыл как вкопанный. Серафима сидела за столом, положив ногу на ногу и по этим самым ногам, а еще по глубокому вырезу Берку понял, что кроме халата на супруге ничего нет. Серафима не то чтобы встречала мужа, она просто отдыхала за столом, пила апельсиновый сок из высокого стакана и как бы между прочим заметила, что в дом кто-то вошел.
    - А, это ты, - сказала она, не сделав ни малейшей попытки встать. – Что так рано?
    Взмахнув волосами, Серафима окончательно спалилась. Подозрения сошлись, откладывать выяснение отношений мог лишь законченный патологический рохля.
    - Что здесь происходит? – насупился Пантелеймон. – Что, блядь, в этом доме происходит?!
    - Ты чего орешь? – не изменившись в голосе и не переменив позы сказала Серафима. – Ты кто вообще такой?
    - Я?! Ах ты сук...
    - Заткнись, - хладнокровно перебила Серафима. – И засунь свои угрозы себе в задницу. Тупое ничтожество! Это ж надо было додуматься – прятать деньги в фотоальбом!
    - Как? – удивился Пантелеймон и сразу размяк. – Значит, ты мне поверила?
    Серафима вздохнула.
    - Такое могло прийти только в твою безмозглую башку, - сказала она. – Конечно, поверила: столько лет жить с идиотом.
    - Серафииимааа, - заныл Берку.
    - Заткнись, говорю, - повторила жена и поднялась со стула. – И запомни. В мою личную жизнь не вмешивайся.
    - В какую личную? – открыл рот Пантелеймон. – Значит, это правда?
    - Что правда?
    - Ну, - беспорядочно водил руками Пантелеймон. – Ну это... Ну, ты и этот...
    - С Энвером, что ли?
    Сглотнув слюну, Берку кивнул.
    - Господи, - всплеснула руками Серафима. – Да он же ребенок еще! Хотя и не ленивый в постели, не то что законный партнер. Чего пялишься? – окликнула она Пантелеймона, хотя тот и потупил взгляд. – Нет денег, нет и любви.
    - Деньги, - взглянул на супругу исподлобья Пантелеймон, - деньги приносит Виорика. И пока она зарабатывает, барахтаясь с чужими мужиками, ты значит вот.
    - А это? – и Серафима помахала купюрой в сто евро. – Или и после этого скажешь, что твоя жена не работает?
    Пантелеймон еще больше помрачнел.
    - Выходит, этот цыган еще и твой сутенер?
    Серафима вздохнула.
    - Господи, - воскликнула она, - за что ты послал мне этого долбоеба! – Это, - она снова помахала деньгами, - откат с сутенерского процента нашего Энвера. Часть суммы, которую он берет за работы нашей девочки, возвращается в нашу семью. Ну, разве мы плохо придумали?
    - Мы? – оторопел Пантелеймон.
    - Ну да, Виорика в курсе, - сказала Серафима. – Идея-то, конечно, была моей. Да что там, ничего этого, - она обвела глазами комнату, - не было бы, если бы не я. А муж, если это, конечно, настоящий муж, а не придурок, просравший все сбережения, берет ноги в руки и дует на первую подвернувшуюся работу. И на вторую тоже. И на третью, пока с ног не валится, но домой приползет с деньгами. А по-другому, - развела она руками, - честь жены и дочери не сберечь!
    Пантелеймон чувствовал себя совершенно выбившимся из сил. Не то что ногами, этими заложниками собственной лжи, не мог пошевелить – плечи поднять был не в состоянии. Слова Серафимы били как шаолиньский монах, как бы между прочим и при этом насмерть, и теперь Пантелеймон сидел, не вполне понимая, жив ли он, или вся эта история с его отъездом в Испанию всего лишь предсмертная галлюцинация. 
    - Что мне делать - поднял он на жену полные слез глаза.
    Серафима возмущенно фыркнула.
    - Работать, что же еще? - прикрикнула на супруга она.
    - Кем? Где? - горевал Пантелеймон и в приступе жалости к себе решил признаться. - Я ведь, знаешь, ничего не могу найти.
    - Да все понятно, - нетерпливо махнула рукой Серафима. - Видели, как ты шатался по городу как нищеброд.
    - Кто видел? - затрясло Пантелеймона.
    - Кто-кто. Охранники Энвера, кто же еще.
    Это было потрясающее откровение.
    - Тааак! - почувствовал прилив сил Пантелеймон. - Вот, значит, как. Слежку, значит, за мной устроили, чтобы не мешал вам ебаться.
    - Пока мы ебались, кстати, еще в Барселоне, - уточнила Серафима, - кое-кто проебал сумасшедшие деньги. Так что давай не будем.
    - Давай, - понурил голову Пантелеймон.
    - И потом, - добавила Серафима, - ты перед Энвером должник.
    Пантелеймон поднял на нее страдальческий взгляд.
    - Я могу жить на улице, - сказал он. – Могу вообще вернуться в Молдавию.
    - На какие шиши? – поинтересовалась Серафима. – Или займешь у нас на билет? Дуррак ты, - от души выругалась она. – Он тебе работу нашел, а ты...
    - Ладно, я понял, - угасал Пантелеймон, поджимая плечи и заранее соглашаясь с каждым словом жены.
    - Только вот для этого придется пожертвовать самым дорогим, - сказала Серафима.
    - Пожертвовать? – не понял Берку и жена торжествующе кивнула.
    - Яйцами, - сказала она.
    - Кк...как? Какими? – с трудом выдавил из себя Пантелеймон.
    - Какими, какими..., - проворчала Серафима. – Бычьими, придурок!

    ***
    Раньше он тешил себя тем, что Серафима ему просто не доверяет. Курей она резала сама, зажимала крылья ногами, хватала голову левой рукой, а ножом, зажатой в правой руке, делала быстрое движение. Вжик, и сама отпрыгивала в сторону, хотя скачущей тушки без головы, разумеется, и не думала пугаться. Боялся обезглавленных куриц Пантелеймон, даже больше чем кроликов, лишать которых жизни было, само собой, еще одной домашней привилегией супруги.
    - Маленький ты мой, - просовывала она руку в клетку, почесывая самого жирного кролика за ушами, и когда ушастый застывал с широко раскрытыми глазами, вытягивала его из клетки и, не давая опомниться, била точно в затылок большим разводным ключом.
    “Надо же, какая жестокосердечная”, думал о супруге Пантелеймон. Обычно после сцен казни домашних животных он на несколько часов уходил из дома, возвращался под вечер сильно выпившим и, не откладывая дел в долгий ящик, сбивал Серафиму с ног ударом наотмашь.
    “Это тебе за несчастных тварей”, думал Пантелеймон, но на следующее утро, хрипя и корчась после вчерашнего, с удовольствием выпивал миску куриного бульона, приготовленного из свежеубиенной курицы.
    - Не дает ничего по дому делать, - хвастался он женой перед односельчанами, - не баба, а золото.
    Мужики завидовали и вместе с Пантелеймоном поднимали еще по сто – за него и его драгоценную половину. А когда Серафима улетела в Испанию, домашнее хозяйство быстро опустело. Пантелеймон распродал всю живность – семерых гусей, семнадцать кур и пять с лишним десятков кроликов.
    «Не возьму грех на душу», думал он, содрогаясь от воспоминаний о танцующих обезглавленных куриных тушках и затихающих в руках Серафимы кроликах. В конце концов, не кормить же ему в одиночку весь этот ковчег?
    На деньги, полученные от продажи животных, Пантелеймон жил еще месяца три, а там и первые денежные переводы поспели. Серафима, его бабенка на вес золота, быстро нашла в Барселоне работу и, куда ей деваться, не забыла и своего несчастного супруга. «Бедняжечка, как она там без меня», думал Пантелеймон, и слезы умиления наворачивались на глаза каждый раз, как в банковской кассе ему вручали заветные пару-тройку сотен евро.
    Теперь же Пантелеймону хотелось протереть глаза и проснуться – настолько неправдоподобным был кошмар наяву, поселившийся с ним и со всей его семьей в этой проклятой Сарагосе. Берку не сомневался: это Серафима надоумила своего любовника-албанца дать Пантелеймону именно эту работу. Или, по крайней мере, самолично выбрала этот вариант из нескольких предложенных Энвером. Кастрация быков – могла ли ее месть быть более изощренной?
    Поначалу Пантелеймон не представлял, как подойдет к рогатому, но это-то как раз оказалось самым простым. К началу процедуры бык уже представал перед ним совершенно обездвиженным – с ним каким-то невероятным образом управлялись два худосочных марокканца, сразу же невзлюбивших Пантелеймона.
    - Чтобы взять тебя на работу, пришлось уволить третьего, тоже марокканца - сообщила Серафима. – Чего ради нашей семьи Энвер не сделает, - добавляла она и кокетлива вскидывала волосы.
    Хорошо хоть, что видеться с албанцем Пантелеймону почти не приходилось, хотя они и жили под одной крышей. Крохотная комнатка, в которую поселили его и Серафиму, теперь не воспринималась им как тюремная камера, скорее – как убежище, где можно укрыться от ненавистных и черных глаз.
    Зато никуда нельзя было укрыться от быков и их глаз, от их тупых, покорных и испуганных взглядов, которыми они неотрывно следили за Пантелеймоном, пока он делал свое черное дело.
    Процедура лишения животного его мужского достоинства не отличалась оригинальностью. Бык лежал связанным, за рога и за задние лапы его придерживали марокканцы, Пантелеймон же садился на корточки и натягивал на руки длинные резиновые перчатки. Кончиками защищенных резиной пальцев почесывал брюхо быка и, поглядывая в глаза животного, которые тот не отводил от желтой резиновой руки, скользившей по животу к задним лапам, Пантелеймон подбирался к заветной цели. К половым железам, надежно укрытым в мохнатом мешке из натуральной бычьей шерсти. Бык не шевелился, даже когда из второй резиновой руки выскакивало стальное лезвие. Щелкая кнопкой на рукоятке, Пантелеймон являл миру смертоносную сущность зажатого в руке ножа. Дальше терять нельзя было ни секунды, и Берку, сделав быстрый надрез на живом мешке, не обращая внимания на дернувшиеся лапы и голову быка и на залопотавших что-то друг другу марокканцев, просовывал пальцы внутрь скотины, чтобы мгновение спустя бросить себе под ноги белесо-кровяные шарики, похожие одновременно на гигантские сперматозоиды и на нелепо, словно детской рукой нарисованную комету. Сбрасывая на ходу перчатки, Пантелеймон уходил в подсобное помещение, тыльной стороной ладони утирая со лба пот, оставляя марокканцев разбираться с оскверненным животным, чувствуя себя хирургом, до конца верного клятве Гиппократа.
    В подсобке он трижды мылил руки и трижды смывал мыльную пену, выплескивал на лицо и шею литры прохладной воды, и все равно пелена не сходил с глаз. И, главное, не отпускало внизу живота. Сколько их было, несчастных быков, которых он лишил смысла жизни, если, конечно, не принять во внимание мнение, что предназначение быка – превратиться в сочный стейк к деловому обеду. Пантелеймон надрезал мохнатые мешочки, бросал на землю белесые кометы с кровавым следом и каждый раз убегал, цепенея от ужаса. Он не считал обесчесченных быков, но мог точно сказать, что пятнадцать-двадцать раз в неделю у него было чувство, что это ему самому отрезают яйца и бросают их прямо на землю. В конце одного из таких рабочих дней, помывшись и протерев полотенцем лицо, Пантелеймон не сразу поверил своим глазам, увидев сквозь рассеивающуюся пелену собственную дочь. Виорика стояла в дверях подсобки.
    - Как все же хорошо, что ты к нам приехал, папочка, - сказала она, – Сидел бы в своих сраных Мындрештах без работы, - напомнила Виорика о родном для них обоим селе.
    Пантелеймон молчал.
    - И потом, - продолжала Виорика, - неполная семья – что может быть хуже? Видишь, кем я стала, пока ты бухал на родине?
    Пелена снова заволакивала Пантелеймону глаза.
    - Что бы ты без нас делал? – продолжала Виорика гвоздить отца безжалостными вопросами. – Как ты вообще собираешься рассчитаться с Энвером?
    - Чем я могу? – удивился Пантелеймон. – Разве что бычьими яйцами.
    - Очень смешно, - поморщилась Виорика. – Посмеемся вместе, когда окажешь нам услугу.
    - Господи, что еще? – схватился за голову Пантелеймон.
    - Не волнуйся так, папочка, ничего сложного. Конверт получить – не сложнее, чем яйца резать.
    - Какой еще конверт? – насторожился Берку.
    - Обычный конверт, заказное письмо. До востребования на твое имя. Собирайся, давай.
    - Куда?
    - На почту, конечно. Привезешь конверт, можешь месяц на работе не появляться. Зарплату все равно получишь.
    Пантелеймон почувствовал, что не в силах сдержать ехидную улыбку.
    - И не жалко отца? – спросил он. – В конверте что, наркота?
    Виорика вздохнула.
    - Всего лишь документы, - сказала она. – Причем никому не интересные. Справка албанских властей об отсутствии судимости. Кому надо, сами об этом знают.
    - Тогда почему бы ему не сходить самому? Или, не знаю, кому-то из его амбалов. В конце концов, ты сама могла бы съездить.
    - Ох, папа, папа, - покачала головой Виорика. – знал бы ты, сколько раз за день Энвер рискует жизнью. Да и мы, самые близкие ему люди, кстати, тоже. Ну съезжу я на почту, ну похитят меня…
    - Зачем похитят? – встрепенулся Пантелеймон.
    - А чтобы шантажировать Энвера. Знаешь сколько у него врагов?
    - Послушай, я давно хотел сказать, но раз уж ты сама завела разговор…
    - Нет, - покачала головой Виорика.
    - Что нет? – удивился ее отец.
    - Энвера я не брошу, - сказала Виорика. – Забудь об этом.
    - Послушай, но если такие опасности…
    - Я сказала – нет. Да и кем я была бы без него?
    Пантелеймон пожал плечами.
    - А кем ты стала с ним? – спросил он.
    - Я его невеста, - невозмутимо напомнила дочь. – И вообще, знаешь что? Не хочешь идти, не надо. Приедешь домой – собирай вещи, на билет в Молдавию ты вроде как уже заработал. Только учти, переводов больше не будет. Ни цента.
    - Уже и спросить нельзя, - проворчал Берку и начал собираться.
    На почте обошлось без неприятностей, слежки и покушений. Виорика была права – никому Пантелеймон был не нужен, по крайне, собственной семье. Вручив конверт дочери, он думал о ее словах о деньгах, которых должно хватить на билет, тем более что лететь собрался не в Кишинев, а гораздо ближе.
    -    Суномбра апресо отракарта, - сказала ему женщина, выдавшая конверт.
    -    А? – переспросил Пантелеймон.
    Женщина махнула рукой и протянула Пантелеймону еще один конверт.
    -    Но-но! – помотал Берку головой. – Это не мое.
    -    Су карта! – настаивала женщина и буквально всучила конверт в руки Пантелеймона.
    Берку еще мотал головой, отнекивался, но глаза уже распознали на конверте собственную фамилию, примостившуюся к букве «П». Отправили конверт из Италии, из города Бари, собственное же имя отправитель написал без сокращений. Имя и фамилия, от которых у Пантелеймона потемнело в глазах.
    Богдан Челарь.

    ***
    Здорово сосед!
    Здравствуй брат!
    Сколько лет дом к дому прожили а только сейчас понял что брат ты мне и пусть кто попробует сказать что не брат! Вот с места не сойти своими руками придушу того гада! Эх Пантелеймон мать твою за ногу знал бы ты как приятно знать что у тебе есть брат! Хоть в Испании, хоть на другом конце света, а все равно сердце прям плавится как масло на сковороде. Эх дорогой, пишу без особой надежды, так ведь и не последняя я гнида чтобы вот так взять и не написать! Не отблагодарить пусть ты письма и не получишь. Хотя нет! Чует сердце, все равно прочтешь эти строки. Люди, вон бутылку с письмом в океан кидают, так ведь не всегда ту бутылку рыба сожрет. Бывают и спасают несчастных. А теперь вот получается ты меня выручил. Ну какой же после этого ты мне не брат, а брат?
    Хорошо хоть что тогда по телефону, ну помнишь мы в последний раз с тобой говорили? Хорошо хоть сказал, что дочь у тебя в Сарагосе, вот я и решил может из Сарагосы ответ придет. Из Барселоны письмо вернули, полгода там пролежало на почте до востребования. Может ты и впрямь к дочери рванул, а брат? Может не сам с собой я разговариваю?
    Кстати не удивляйся. Искали тебя да еще как, месяца три наверное. Запросы в Барселону посылали то да се. Нет, говорят, и не было тебя там. Только в аэропорту приземлялся но не регистрировался нигде. Полиция говорят подключилась, но хуй там. Так и не нашли. А вот Серафима твоя жила в Барселоне и до сих пор там официально живет, да только съехала, так сказали хозяева квартиры которую она снимала. Пантелеймон, брат, уже беспокоюсь не случилось ли беды? Тревожно на душе, клянусь брат, да только нет сил чтобы не излить, сердце прям кровью обливается. А на сердце одна благодарность, широкая как море которое нас разделяет, хотя разве ж это расстояние, между Италией и Испанией? Бросил бы все и прилетел к тебе да только где ты сейчас? Вот и пишу, глядишь моя бутылку да прибьет к твоей двери.
    Пантелеймон дорогой, где ты сейчас?? Отзовись брат!!! Уже и запросы посылали хоть и конечно все у нас через жопу и из героя преступника делают суки блядские. Ну а что, в какой стране живем? Не про Италию я конечно кстати ты уже наверное понял что в Италию я таки вернулся. Ну а куда блять деваться? Или оставаться в Молдавии и сдохнуть если не с голоду, то от тоски и бескрайней несправедливости? Одичать в Мындрештах которые хуй пойми на что стали похожи? И село не село а так блядь хутор какой-то безлюдный прям как после бомбардировки.
    Эх брат, знал бы ты сколько слез я пролил над твоим заявлением. Ну то что на имя участкового. А я ведь не баба, даже на похоронах матери не проронил и слезинки. Как представлю, каково тебе было, с билетом на руках, а! Тебя уже и семье ждали кстати привет Серафиме и дочке твоей наверное совсем уже большая, а ведь я ее такой малышкой помню. Все бегала без штанов по грязи босая да пальцем в жопе ковыряла.
     Пантелеймон, брат ты мой навеки, разве ж кто осудил бы тебя, пусть ты и плюнул на все, гори мол конем ты Богдан со своим добром! Блять да в Молдавии все только и ждут чтобы страна запылала, чтобы ноги в руки и драпануть куда глаза глядят! Я как думаю брат, что гады эти, воры ебучие чтобы у них руки на заду срослись, сделали бы с тобой, если бы увидели. Если поняли что ты их заприметил! Хуй с ним с домом, и так и так обчистили, так еще и невинного человека порешили бы! До чего ж человек хуже животного, ей-богу, вот уж не думал что такое будет у нас в Молдавии, где последнего волка истребили лет сорок назад а сейчас, люди жалуются, серые снова появились, не боятся в села заходить и домашнюю скотину из загонов таскать. Что поделать какое время такие и звери.
    А уж люди почище любого хищника. Даже полиция, будь она неладна, и то потеряла человеческий облик да и что ждать от этих гондонов? Спасибо хоть меня известили о том что дом грабанули, прямо в аэропорту как прилетел в Кишинев. Да и то чуть в штаны не наложил, у нас ведь как, если в аэропорту просят пройти значит суши брат сухари. Сообщить то сообщили, так ведь куда мне после этого? В разграбленный дом, откуда даже радиоточку вынесли? Чистые звери, еще и Серко, видать порешили, а ведь псу уже пятнадцать лет было, может и в книгу рекордов гинеса попал бы с ним, говорят за это деньги дают. Точно отравили и в машину бросили чтобы следы замести, живодеры ненасытные. Пес был верный, не покусал так облаял бы пидарасов, хорошо хоть ты заметил и не оставил соседа в беде.
    Ох брат, как представлю что тебе суки эти горло перерезали бы и бросили в фургон вместе с Серко, так даже сейчас всего трясет хоть у нас тут и жара, плюс тридцать пять и потею как молодой конь. Читал твое письмо участковому а руки у самого аж тряслись, господи думаю, смог бы я вот так написать смог бы за соседа заступиться? И веришь Пантелеймон брат, не нахожу ответа. Стыдно мне брат, но видать все мы в Молдавии такие, трусы и говнюки только о себе и думаем, даже те кто охранять нас должны и то человеческий облик потеряли и в людях только гондонов и подозревают. Следователи блять как нагрянули. Ты говорят, это мне они значит говорят. Ты говорят сам то все и подстроил и дружка своего Берку подговорил. Ну как же так а еб твою мать? Это что ж получается, пашешь, въебываешь на чужбине, а государство нет чтобы о твоем имуществе заботиться да вину свою признать мол простите люди добрые что не по своей воле на греков испанцев итальяшек и прочих черножопых спину гнете. Нет чтобы поклониться простому народу в ноги да своими бесстыдными рожами кивнуть мол так и так получилось вы уж потерпите на чужбине, пока мы здесь страну разпиздячиваем, так ведь нет! За долги за свет будь добр или заплати или прощай имущество. И суд будь спокоен, не обидит государство да и само государство бандитов нанимает. Я конечно знал что в Юнион Феносе одни пидоры засели, такие счета за электричество выписывать, чтобы их тысячей вольт блядей шибануло так ведь вон еще что! Бандитов берут в штат которые без всякого суда мебель и все имущество из дома выносят! Так я следователю и сказал, где же справедливость, сказал, юнион эту сраную феносу защищаете а несчастных сограждан мало того что пострадавших так еще и в говно втаптываете! А он только посмеивается и говорит, домнул Челарь советую до окончания следствия Мындрешт не покидать. Нет ну как ебанаврот а? И насчет тебя все запросы в Испанию делают, а оттуда пишут мол в Барселоне не регистрировался а если в чем и обвиняют, предъявите значит официально мы в розыск по стране дадим. Суки короче! Так пока Феноса эта блядская своих упырей не сдала, с меня не слезли! И то я думаю только потому что у них хищения оборудования обнаружилось, кабеля-хуябеля, а так бы еще год мурыжили и тебя бы точно в розыск объявили. Гондонов этих под суд отдали, а мне здрасьте пожалуйста, ждите говорят окончания процесса тогда и компенсацию за украденное может получите. Ага как же, хуй на ваши свиные рыла! Я, как этих гадов судить стали, да меня со всеми документами да процедурами в покое оставили, сразу документы подал опять на Италию. Лучше уж в стране где и жена бросила и в тюрьме посидел чем на родине чтоб ей процветать и воевать еще лет триста. В Верону я конечно не вернулся, Бог он все равно есть хотя и живет у черта лысого. Но до моей бывшей он все равно дотянется а если не сможет, ничего, будет время и мне смеятся. Отольются кошке собакины кости! Вот и сижу сейчас в Бари, в духоте город сука влажный как парилка! Сижу значит и думаю о тебе брат! Молю черт знает кого, только бы письмо дошло, только бы ты оказался у дочери, только бы на почту заглянул, мало ли что, может кто еще из вашей родни письмо или посылку отправит. Пишу, пью и плачу, нет у меня больше жены нет родины, есть только ты, мой верный сосед, мой преданный брат. Приезжай брат, жду тебя в любой день, хоть в полдень хоть за полночь, адрес на конверте ключи в почтовом ящике, здесь все равно один хрен никто не копается в чужих почтовых ящиках. Жду тебя брат, как никого на этом долбаном свете.
    Твой всегда брат Богдан.

    ***
    Проснувшись после трех суток бесконечных пьянок, Пантелеймон долго искал Богдана в его собственном доме. Ну как, в собственном - квартиру Богдан снимал, но это действительно была квартира, целых две комнаты, и Челарю, получается, хватало денег, чтобы ни с кем не делить этот вполне приличный кров. Отдельная ванная, туалет с биде, кухня, пусть и тесноватая, зато с вытяжкой над плитой, посудомоечной и кофе-машиной. Жаловаться было грех, да Богдан и не жаловался, только и делал что пил и подливал выпивку в стакан Пантелеймона. И вот теперь Берку очнулся ближе к полудню и понял, что в квартире он совершенно один.
    Он обследовал холодильник, но ничего кроме сыра и початой банки с большими зеленыхми оливками не обнаружил. Осмотрел все кухонные шкафы и даже заглянул в духовку, но и там следов выпивки не нашел. В комнате ринулся к монументальному комоду, но лишь ругнулся, открыв верхний ящик.
    -    Что за херня? – бормотал Пантелеймон, вытягивая сцепившиеся лифчики и трусы. Женские, тонкие как нитки и другие трусы, тоже женские, кружевные. Кремовые, белые, розовые.
    -    Что это? – спросил он у комода.
    И в самом деле странно. Жены у Богдана не было уже больше трех лет, с тех пор как она упекла его в итальянскую тюрьму за избиение собственного любовника, с которым сама и расписалась. Любовница? Даже по пьяни Богдан ни о чем таком не разболтал, да и разве это дело, чтобы баба хранила нижнее белье в квартире любовника?
    Устав размышлять, Пантелеймон сел на неубранную кровать. Голова гудела, во рту по прежнему было жарко как в печи и мерзко как в общественном туалете. Каким только шпионом ему не пришлось прикинуться, чтобы попасть в Италию, и все ради чего – чтобы пить не просыхая четвертые сутки?
    К побегу Пантелеймон готовился почти два месяца. Днем кастрировал быков, вечером штудировал интернет, замечая удивление жены и даже то, чего никогда не показывала Серафима – ее уважительное молчание. Супруга молчала, словно боялась сглазить непутевого мужа, вставшего наконец на путь истинный.
    Путь его тем временем лежал в направлении города Бильбао. Пантелеймон рассудил, что в стране басков, если хватятся, его искать не будут. Еще успокаивало то, что баски – те еще террористы, и шайка опутавших семью Пантелеймона албанцев не решится иметь дело с грозными северянами только из-за плюгавого молдаванина.
    Да и не собирался Берку там задерживаться. По интернету заранее заказал билет на самолет из Бильбао в Рим, из аэропорта которого сразу отправился на железнодородный вокзал – адрес он также нашел в интернете.
    Дальше все было проще некуда: поезд, вокзал в городе Бари и адрес Богдана Челаря, который действительно совпал с тем, что был на конверте. Дальнейшее Пантелеймон помнил плохо, слишком много было объятий, вина, слез, граппы, снова объятий, снова слез, еще вина, шампанского и вермута. Было отчего померещиться женским трусам в комоде одинокого холостяка.
    -    Ты зачем в шкаф полез? – услышал Пантелеймон и проснулся.
    Над ним стоял Богдан, а сам он лежал на кровати и не заметил, как уснул.
    -    В шкаф? – не понял Пантелеймон и окончательно очнулся. – Ах, да. Прости.
    -    Искал чем похмелиться, что ли? – догадался Челарь. – Ладно, чего там. Надо поговорить.
    -    Может, выпьем? – не терял надежды Пантелеймон, но Богдан лишь покачал головой.
    -    Не сейчас, - сказал он. – А то потом скажешь, что я по пьяни растрынделся.
    -    Я сейчас уберу, - с трудом приподнимался на кровати Пантелеймон, недоумевая, как же он мог разбросать женское белье по всей комнате.
    -    Лучше слушай сюда, - сказал Богдан. – Нет, давай все же выпьем.
    Спустя час собутыльники вернулись в обычное за последние сутки состояние, причем Богдан все порывался расцеловать Пантелеймона, отчего тот, наслушавшись откровений соседа, даже немного протрезвел и уже не стесняясь отталкивал хозяина дома.
    - Не может быть, - никак не мог поверить Берку. – И тебе не противно?
    В ответ Челарь издал звук, напоминающий одновременно смех и рыгание.
    -    А это все, - он обвел рукой комнату, едва не треснув Пантелеймона по голове, - на какие шиши?
    -    Но он же, - Пантелеймон задумался, подбирая слово, за которое вдрызг пьяный Богдан не въехал бы в ухо.
    -    Пидарас? – подсказал Богдан, раскачивающаяся голова которого, казалось, вот-вот свалится с плеч.
    В это невозможно было поверить, даже в опустившимся на голову Пантелеймона алкогольном тумане. Секрет итальянского благополучия Богдана Челаря скрывался в его трусах, которые он ежедневно снимал, приступая к работе. Ничего нового в этом не было – молдавский гастарбайтер исправно служил престарелому итальянцу, если бы не одно но: старик-итальянец оказался престарелым гомосексуалистом, а главным условиям приема Богдана на работу стал – нет-нет, не секс с работодателем, на это восьмидесяти трехлетный итальянец был уже не способен, - а всего лишь необходимость радовать старика видом слегка грузного, но все еще крепкого мужского тела. Каждое утро, приходя в дом работодателя, Богдан сбрасывал с себя одежду и напяливал на совершенно голое тело фартук из прозрачной, слегка затуманенной пленки, с фигурой розовой пантеры в самом недвусмысленном месте. Получалось, что персонаж мультфильма в этой, разыгранной старым извращенцем пьесе, играл роль фигового листа.
    - А вы точно не это? - сделал страшные глаза почти трезвый, но все еще пьяный Пантелеймон, - Ну, не это самое? Ну как сказать-то? – недоумевал он.
    Неожиданно Богдан строго посмотрел на Пантелеймона и предостерегающе приложил палец к губам.
    -    Но-но, - сказал он. – Не пизди. Стриптиз – это еще не порнуха. Обычная работа. Прибрать с квартире, провести старика в туалет, помыть посуду. Только все без штанов, большая разница-то!
    -    Да? – растерялся Пантелеймон.
    -    За пятерку-то евро в месяц, - сказал Богдан. – Хочешь, тебя устрою? К бывшему любовнику моего старпера?
    -    Пять тысяч? – не поверил Пантелеймон, но Богдан сдался на полуслове. Лег прямо на разбросанное на полу женское белье и захрапел.
    -    Я так и не понял, трусы и лифчики зачем? – первым делом спросил Берку, когда новоявленные братья в очередной раз проснулись с чувством глубокой ненависти к окружающему миру и к тем, кто изобрел спиртное.
    -    Жена, - сказал Богдан неузнаваемым с перепоя голосом. – Он часто вспоминает покойную жену.
    -    Какую жену? – удивился Пантелеймон. – Разве у них...
    -    Господи, ну конечно, - заныл Богдан, осторожно, как драгоценную вазу, обхватив руками голову. – Раньше не было этих, как их, блядь. Однополых браков, вот! Вот они и жили с женами. А налево ходили к мужикам.
    -    И ты что же?
    -    Надеваю лифчик и женские трусы,  - подтвержил Челарь. – Чтобы ему казалось, что жена все еще жива. Знаешь, после прозрачного фартука на голое тело чувствуешь себя почти как в костюме.
    Точно, вспомнил Пантелеймон. Сам он костюма никогда не носил, но Богдана в костюме видел неоднократно. На каждый праздник, будь то седьмое ноября или первое мая, или потом, уже в независимой Молдавии, на «Лимба ноастрэ» и на день независимости, Челарь щеголял по разбитым сельским дорогам в светло-коричневом костюме югославского производства, пошитом еще при Броз Тито.
    - Вот качество давали, - хвалился Богдан, теребя себя за лацкан заметно выцветшего пиджака. – Социализм, Брежнев, перестройка. Уже и Югославии давно нет, а костюм как новенький. Поверьте мне, он еще нашу независимую Молдавию переживет, - прогнозировал Челарь, и односельчане испуганно крестились.
    А сейчас что, думал Пантелеймон. Спору нет, зарабатывал Богдан невероятно много. Для молдаванина, вернувшегося в Италию после трех лет отсидки – непредставимо много. И все же Пантелеймон, представляя себя в фартуке на голое тело, с тоской понял, что светить ягодицами перед престарелым педерастом не согласился бы и за пятнадцать тысяч. А может, все дело в том, что Богдан предлагал свою помощь скорее из благодарности, и никакого второго старика не было?
    - Ты бы хоть в город вышел, что ли, - посоветовал Богдан утром следующего дня. – Тут столько всего. Набережная, порт, замки всякие, собор святого Николая.
    - Насмотрелся уже, - махнул рукой Пантелеймон. – Вот где у меня замки с соборами, - и он провел ладонью по шее.
    - Бабы, кстати, пиздатые, - но Пантелеймон только махнул рукой.
    - Лучше телевизор посмотрю, - сказал он, и Богдан пожал плечами.
    - Ты когда домой собираешься? – вдруг спросил он.
    - Домой? – удивился Берку и задумался.
    Возвращаться было решительно некуда, и от этой мысли хотелось еще покрепче вжаться в кресло и посильнее напиться.
    - Ты мне это, - попросил он, - вино оставь.
    - Может вечером? – покосился на Пантелеймона Богдан. – Вернусь с работы, тогда и выпьем.
    Равнодушно пожав плечами, Берку ощутил прилив тошноты от того, что пить с Богданом придется после того, как тот весь день будет вертеть голой задницей перед лицом престарелого гомосека. Вот так просто сбросит с себя фартук, оденется в то, в чем пришел, уже в дверях поклониться старику и на-те пожалуйста. Через полчаса вставит штопор в бутылку. Даже руки скорее всего не помоет.
    Пантелеймон еще больше съежился и попытался отвлечься телевизором, где показывали то ли бывшего, то ли будущего премьера Берлускони, вляпавшегося в очередной скандал. Все эти дни Берлускони не сходил с экранов итальянских каналов, журналисты не оставляли его ни на шаг, словно он один был виновником и одновременно спасителем Италии, единственным, кто породил мировой экономический кризис и кто в одиночку мог с ним справиться. Вот, кстати, еще один старик, не «голубой», от вида голых мужиков в фартуках наверняка блюет, зато меняет как перчатки молоденьких красоток. Под интервью с одной из них Пантелеймон и задремал.
    Проснулся же оттого, что кто-то тряс его за плечо.

    ***
    -    Брат, что мне делать? – голосил Богдан Челарь. – Выручай, брат!
    Он плакал, хватал Пантелеймона за рукав, просил простить, если что не так. Он так и не попал сегодня на работу, да и черт с ней с работой, тут не до того, чтобы голой задницей светить, его и без того крепко взяли за эту самую задницу.
    - Я-то тут причем? – недоумевал Пантелеймон, не вполне понимая при чем тут сам Богдан.
    Впрочем, часть вины Богдана за обрушившееся на него несчастье лежало, безусловно, на нем самом, точнее, на его мстительной памяти. Он так и не смог забыть своей Корнелии и даже ее новый брак и его собственная отсидка не вычеркнули ее имени из его неприкосновенного списка. Правда, теперь это был расстрельный список. Заработав на фартуке с розовой пантерой, Богдан недолго думая решил «заказать» бывшую супругу местной мафии.
    - Я ж не знал, что они такие пидарасы, - плакался Богдан, словно речь шла о лесных разбойниках, которых он поначалу принял за сказочных гномов.
    Вляпался Челарь по самую макушку. Мафиозники, на которых он вышел в Бари, оказались бандой угонщиков машин, согласившихся – так уж и быть – на небольшую услугу для молдавского гостя. О деньгах речи не шла, это-то и убивало Богдана. Бандиты потребовали от него оплату натурой с учетом специфики собственного бизнеса: от Челаря потребовали угнать пару-тройку люксовых автомобилей.
    - Бугатти, блять, Мазерати, - хныкал Челарь, вытирая нос о плечо Пантелеймона.
    Он рассчитывал на сумму в десять тысяч евро, но угодил в капкан, от которого не откупиться деньгами, разве что – угнать несколько машин, стоящих сотню жизней таких вот придурков, как он сам.
    - Уже двадцатку предлагал, - рыдал Богдан, горюя от того, что связался с беспредельщиками и, видимо, негодуя, что вынужден предлагать такие деньги за ничего не стоящую жизнь Корнелии.
    - Выручай, брат, - бредил Богдан, тряся Пантелеймона, который лишь разводил руками.
    Но, отпоив Богдана русской водкой, за которой он специально впервые за четверо суток вышел из дома, Пантелеймон как следует набрался сам. После этого ему стало казаться, что за его спиной что-то растет, то ли крылья, то ли стена из хмурых небритых людей в темных куртках, с черными, словно нарисованными углем усами.
    - Звони! – сказал она Богдану и не дожидаясь уточнений подвыпившего товарища, добавил, – своим мафиозникам, кому же еще.

    ***
    Сарагоса была прекрасна, как невеста, трепещущая в ожидании потери девственности. Пантелеймон шел по городу и не узнавал в нем того сумрачного захолустья, в котором прожил месяц до своего внезапного исчезновение. Ну да, именно так – внезапное исчезновение, он ведь даже записки не оставил. Исчез, пропал без вести, провалился сквозб землю. Его не задержали в аэропорту при возвращении, не проверили документы, не удосужились спросить, не тот ли он самый гражданин Молдавии, которого ищут жена и дочь. Да никто, понятное дело, его и не искал. Попробовали бы пикнуть – Энвер закатал бы их в сарагоскую средневековую брусчатку, и плевал он на свой амурно-коммерческий треугольник. А ведь правда, задумался вдруг Пантелеймон, албанец-то наверняка не поверил в возможность несчастного случая. Не мог не понять, что это - бегство. Бегство Пантелеймона от него, сутенера и бандита, от проститутки-дочери и от жены, стервы и прямо скажем, бляди. Бегство от бычьих яиц и бычьих взглядов, изрешетивших насквозь его, Пантелеймона, карму, которая, говорят, совсем как нервные клетки – никогда и не восстанавливается. Черт, а если этот черт и вправду пришил Серафиму с Виорикой?
    Приблизившись к дому, Берку снова повеселел. Нет, Сарагоса была определенно прекрасна, особенно – дом, в котором он прожил два месяца перед тем как внезапно и без предупреждения сбежать в Италию. И чтобы окончательно почувствовать себя хозяином положения, Пантелеймон зачерпнул раздувшимися ноздрями воздух Сарагосы, сладкий как сироп и взял паузу перед тем, как нажать на кнопку звонка. Да и просто, насладиться триумфом, который он почти не запомнил.
    Употреблять крепкие напитки принято после победы, Пантелеймон же напился в ее предвкушении. На встречу с мафиозниками они с Богданом ехали на такси и шофер-итальянец то и дело оглядывался на заднее сиденье, где Пантелеймон уже закончил одну бутылку водки и перешел к следующей.
    - Но, синьоре, но пер фаворе! – замахал руками Челарь в ответ на тарабарщину таксиста.
    - Что он ска-ик-зал? – выдавил Пантелеймон.
    - Сказал, что отвезет нас в полицию, - буркнул Богдан и тихо добавил, - только этого не хватало.
    В машине Челарь успел совершенно протрезветь, когда, наконец, понял, что все происходящее – не шутка, и что за все, что они натворили дома – а в этот безумный список входил науськанный Пантелеймоном звонок мафиозникам и просьба о немедленной встрече, - теперь придется расплачиваться сполна. Полицейский участок, признавался себе Богдан, в этом смысле не самый худший вариант.
    - Хошь? – протянул ему покачивающуюся в руке бутылку Пантелеймон, но Богдан лишь отмахнулся и стал смотреть в окно.
    Он вспоминал супругу и впервые проклинал – нет, не ее, а себя, за тот день, когда решил с ней покончить. Конец приближался и делал это достаточно быстро, со скоростью такси, на котором Богдан мчался ему навстречу. Только теперь, понимал Богдан, это был его конец и поглядывая на пьяного Пантелеймона, он лишь с отвращением признавался себе, что ничегошеньки на этом свете не стоит. Как ничего не стоит человек, согласившийся, пусть и по пьяни, с предложением такого же пьяного собутыльника решить вопрос за одну встречу. И как только у него рука поднялась позвонить мафиозникам, обалдевал сам от себя Богдан.
    Неужели я все это провернул, с острым, предельно ясным недоумением подумал Пантелеймон, застыв у двери в дом Энвера. Убедил Богдана, заставил его позвонить мафиозникам, напился в такси и вот в таком пьяном виде был достаточно убедительным для того, чтобы итальяшки не подстрелили его там же, в этой заброшенной мельнице, куда они приехали и откуда, как только до него дошло, что происходит, рванул, выпуская из-под колес облако пыли, перетрухавший таксист? Назад им с Богданом пришлось идти пешком, километра три до ближайшей деревни, откуда на автобусе можно было добратьс в Бари. Где-то на полпути в деревню Пантелеймон был уже совершенно трезв, во всяком случае, лицо Богдана, бледное, потерянное лицо с бегающими глазами, все еще не верящими в то, что удалось выжить, это лицо он еще нескоро забудет.
    -    Что же теперь будет? – повторял Богдан, все еще не веря что он сам, собственным ртом выдавал мафиозникам перевод безумных планов соседа. Пантелеймон, у которого, как всегда во время протрезвения, дико разболелась голова, лишь морщился от слов приятеля, бивших колоколом у него где-то за переносицей.
    Утопляя палец в кнопке звонка, Пантелеймон повторял про себя все то, что должен был сказать хозяину этого дома. Но дверь ему открыла Серафима.
    Она взвизгнула, причем дважды. В первый раз, увидев на пороге супруга и всплеснув руками, а во второй, - мгновение спустя, получив удар прямой правой в челюсть.
    - Чего разлеглась, сука! – крикнул Пантелеймон корчившейся на полу жене. – Накрывай на стол, хозяин вернулся!

    ***
    Во второй раз улетая в Италию, Пантелеймон удостоился торжественных проводов. Энвера среди провожающих не было, впрочем достаточно и того, что он отрядил полномочную делегацию из четырех собственных охранников, глядя на которых Берку, чувствуя прилив веселости перед неизбежным страхом от перелета, не удержался от шутки.
    - Не боитесь оставлять шефа без охраны? – подмигнул он албанцем, которые молча смотрели на него сквозь темные очки.
    - Ладно, - кивнул Пантелеймон, не обижаясь на парней за то, что эскорт ему выделили не из стремления обеспечить безопасность. Албанцы банально следили за тем, чтобы Пантелеймон не сбежал до посадки. О том, что в аэропорту Бари его встретят другие албанцы, он узнал от Энвера.
    - Мои партнеры в Албании, - уточнил Энвер. – Прибудут паромом, уже с оформленными документами. Сколько, вы сказали, машин?
    Количеством автомобилей Пантелеймон итальянцев не ограничил.
    - Да сколько хотите, - весело сказал он, покачиваясь от алкоголя и головокружения от успехов. – Хотите, мои албанцы завод Фиат целиком украдут?
    Пятеро бандитов, обычных, совершенно не похожих на преступников итальянцев, может оттого, что все итальянцы выглядят как мафиозники, переглянулись, но пока решили повременить с убийством пьяного молдаванина и дрожавшего Богдана, заикавшегося при переводе. В итоге договорились на тридцати новых мерседесах, которые приедут из Германии через месяц. Времени, как объяснили Пантелеймону, достаточно, если, конечно, его друзья-албанцы настолько крутые, насколько их презентовал Берку.
    - Что, слабо? – прищурился Пантелеймон, сидя за столом с Энвером.
    Серафима уже успела дважды поменять мужчинам тарелки, настрогать два салата и теперь спешила с горячим. Внесла блюдо с говяжьими фрикадельками по-албански, рецепт которых освоила для своего любовника и потенциального зятя. Краснота на ее щеке почти прошла, и Пантелеймон, выпив в одиночку – Энвер так и не притронулся к рюмке, - теперь даже жалел, что не вмазал жене посильнее. За унижения и страдания последних месяцев. За, мать ее, вероломную измену. Впрочем, он предпочел бы, чтобы компенсацию ему выплатили деньгами.
    - Тридцать мерсов? – уточнил Энвер. – Думаю, можно решить. Расходы, конечно, серьезные. Арендовать паром, организовать людей, выписать липовые накладные, таможенные и прочие документы. Оформить в качестве покупки, чтобы никто не придрался, понимаете?
    Вроде бы понимая, Пантелеймон кивнул и выпил еще вина.
    -    Потом, сама операция, - продолжал Энвер. – Угнать машины нужно быстро и синхронно. Вы вообще представляете, что значит, одновременно угнать тридцать новеньких мерседесов?
    -    Ну, - замялся Берку, - вообще-то не очень. Поэтому и обращаюсь к профессионалам, - добавил он к остальным блюдам немного лести.
    -    Допустим, - приосанился албанец. – Ребят-то мы конечно найдем. Приплывут паромом в качестве сотрудников автодилерской компании. Но от ваших итальянских знакомых потребуется содействие.
    -    Конечно, конечно, - закивал Пантелеймон. – Сказали, без вопросов привезут на место и даже решат вопрос с охраной.
    -    Да, это важно, - кивал Энвер, сверля Пантелеймона взглядом. – Только учтите. Чуть что пойдет не так – наши ребята на месте всех покрошат. Разбираться не будут, где молдаване, а где итальянцы.
    -    Итальяшки мне тоже самое обещали, - заметил Берку. – Кто-кто, а я-то точно заинтересован, чтобы не было проблем.
    -    Очень надеюсь, что их не будет. Кстати, - словно вспомнил Энвер, - что взамен хотят ваши итальянские друзья?
    -    Понятно что. Бабки наличными.
    -    Это само собой, - сказал Энвер и добавил. – Сколько?
    -    Ну, - почесал затылок Пантелеймон. – они просят десять штук за машину. Там дорогие тачки, - поспешно добавил он, – только эс-класс. Ну, я же привез список.
    -    Да-да, я понял. Думаю, это реально. Сколько хотите вы?
    -    Я?
    Пантелеймон так ждал этого поворота в разговоре, что теперь растерялся.
    -    Ну да, - нервировал его своим спокойствием Энвер. – Назовите ваш гонорар.
    -    Шестьдесят тысяч, - выпалил Берку. – И чтобы меня отпустили в Молдавию.
    Впервые за время разговора албанец удивленно поднял брови.
    -    Вы же мечтали оттуда уехать, - напомнил он.
    -    Мечтал, - подтвердил Пантелеймон и вдруг почувствовал, как к горлу подкатывает предательский комок. – Сдохну я здесь, - сказал он, уже глотая слезы, - не могу без родины.
    Бросив стыдливый взгляд на Энвера и быстро утеревшись рукавом, он впервые прочел во взгляде албанца что-то похожее на уважение. И еще Пантелеймону показалось, что у Энвера повлажнели глаза.
    -    Хорошо, - кивнул быстро взявший себя в руки албанец. - Все получите. У меня только один вопрос. Почему вам поверили итальянцы?
    Уже открыто вытирая слезы, Пантелеймон пожал плечами.
    -    Может, понравился мой план? – предположил он. – Или из-за Богдана?
    -    Это к которому вы улетели? – вытянул указательный палец Энвер.
    -    Мой сосед, - кивнул Пантелеймон. – Они обещали убить его, если я не вернусь через месяц.
    -    Он что, дурак? - усмехнулся Энвер, но Пантелеймон выглядел как никогда серьезным.
    -    Он просто у меня в долгу, - сказал он.

    ***
    Как и было обещано, в аэропорту города Бари Пантелеймона встречали. Он сразу распознал в толпе встречающих трех парней, один из которых закрывал себе грудь картонкой, на которой черным маркером было выведено «Bercu Moldova». Мог бы этого и не делать, парни выделялись смуглыми лицами, немигающими взглядами и вообще, выглядели как дальние, но все же родственники Энвера.
    -    Миредита!  – приветственно поднял руки Пантелеймон, но мужчина с табличкой решительно схватил его за локоть. Подхватили под руки, вывели из аэропорта, усадили на заднее сиденье как по заказу подъехавшего автомобиля.
    -    Вы хоть знаете куда.., - начал было Пантелеймон, но на него цыкнули.
    -    Вообще-то мы в Евросоюзе, - снова попытался завязать спор Берку но внезапно понял, что набитая албанцами машина - не место для дискуссий.
    -    Вы хоть знаете, куда ехать? – тоскливо спросил он, скорее самого себя, заметив, как уверенно и даже нагло водитель шпарит по улицам незнакомого города.
    Говорить с албанцами было не о чем. Пантелеймон, наряду с испанским, в одинаковой степени не владевший и итальянским, понял, что, будь он даже полиглотом, это вряд ли бы помогло наладить коммуникацию. Албанцы, изредка перебрасываясь короткими фразами на своей тарабарщине, давали понять, что кроме родного, другими языками не владеют. Или, по крайней мере, успешно притворялись.
    Неприветливость албанцев и отсутствие информации пугало Пантелеймона. Он вдруг понял, что им вполне по силам обойтись и без него. В конце концов, он сам рассказал Энверу о Богдане, сам упомянул его фамилию, а найти человека в Бари, зная его фамилию – не такая уж большая проблема. Для международного преступного клана албанцев – уж точно. Пантелеймон растерялся, а в лимонном аромате автомобильного освежителя ему померещились устойчивое послевкусие смерти. А что, если в автомобиле он едет в последний раз? Если, конечно, не считать провоз безжизненного тела на катафалке? Да и найдут ли тело – большие сомнения. Ребята ему, похоже, попались суровые, такие следов не оставляют. Концы в воду, и все дела.
    И в продолжении его невеселых мыслей, на горизонте появилось море, а вместе с ним и порт города Бари.
    - Прошу вас, не надо, - задрожал Пантелеймон, но албанцы не удосужили его ответа даже на своем родном.
    Машина остановилась на стоянке, албанцы вышли из нее и подождали, пока вылезет не чувствовавший ног Пантелеймон.
    Судно, на котором их уже ждали, оказалось паромом с двумя флагами, американским и еще одним, совершенно красным, но вместо серпа и молота Берку заметил на нем двуглавого и совершенно черного орла. На борту парома Пантелеймон заметил надпись – JAMES BELUSHI.
    «Что за чертовщина», подумал он, но долго размышлять было некогда. Навстречу им вышли несколько мужчин, а когда отворилась дверь одной из кают, Пантелеймон чуть не зарыдал.
    - Наконец-то! – закричал он и ринулся было вперед, но его схватили, скрутили, поставили не колени.
    Он и сам был готов упасть на колени, увидев перед собой Энвера.
    -    Молчат, проклятые, - плакал Пантелеймон. – Я уже с жизнью прощался.
    Энвер что-то сказал албанцем, и Пантелеймона отпустили. Он рухнул на палубу и готов был целовать – и ее, и ботинки Энвера.
    -    Приведи себя в порядок, - строго сказал Энвер. – В конце концов, это ты нас втянул в дело.
    -    Да-да, конечно, - вскочил Пантелеймон, утирая щеки и отряхивая одежду. – Я готов.
    -    Посмотрим, - процедил Энвер. – Шанс доказать это у тебя пока есть.
    -    Я докажу, докажу, - суетился Пантелеймон, не смущаясь того, что потенциальный зять легко перешел на «ты».
    -    Пойдем, - обнял его за плечи Энвер и повел в каюту.
    Стол с тремя стульями, диван у стены, два иллюминатора – этой скромной обстановки оказалось достаточно, чтобы Пантелеймон почувствовал себя вправе задавать вопросы.
    -    Я заметил американский флаг на корабле, - поднял он указательный палец вверх. – Это… американский корабль?
    -    Там еще и албанский флаг, - сказал Энвер. – И он на пять сантиметров выше американского. Чтобы было понятно, чье судно.
    -    Понятно, - смутно понимал Берку.
    -    А американский флаг… . Ну, это просто. Во-первых, Албания – член НАТО. Во-вторых, паром передан Америкой Албании в знак дружбы и сотрудничества. Ну а в третьих, - сказал Энвер, - в третьих, с американским флагом стопудово не распиздячат к хуям.
    -    А-а-а, - протянул Пантелеймон, не уставая удивляться совершенством русского языка албанца. – Теперь понятно, почему такое название. Джеймс Белуши – это же, кажется, американский актер?
    Энвер отрицательно помотал головой.
    -    Паром у нас как раз переименовали. Джеймс Белуши – албанец по происхождению. Можно сказать, символ единения Албании и Америки. Хотя “Оскар” до сих пор не получил именно из-за своего происхождения. Американцы, конечно, нам братья, но что поделаешь - расовая дискриминация у них в крови. Раньше давили негров, а теперь вот, - и он вздохнул.
    Энвер сунул руку в карман и на столе что-то звякнуло.
    -    Бери, - кивнул он Пантелеймону.
    -    Что это? – спросил тот, глядя на загадочное устройство. На вид – обычная компьютерная флешка, только вместо металлического прямоугольника, подключаемого к компьютеру – делать это Пантелеймона научила супруга, - короткие проволочные усики, сплетенные в косичку.
    -    Это твои шестьдесят штук евро, - пояснил Энвер. – Удержишься в седле – деньги твои.
    -    В каком седле? – похолодел Пантелеймон. – Это что, - прозревал он, - ключи от машины?
    -    Вернее, устройство для угона, - сказал Энвер. – Нас здесь двадцать девять человек, включая меня. Твой ключ – тридцатый. Водить-то, надеюсь, умеешь?
    -    Да, то есть нет, - осекся Пантелеймон, - то есть. Мы же не так договаривались.
    -    То есть как это не так? – удивился албанец. – За что же ты надеялся получить шестьдесят штук евро? Только за то, что познакомишь меня с итальяшками, на которых я, после твоего рассказа, и сам бы без проблем вышел? Не думал ли ты, что мне дешевле было убрать тебя, а?
    -    Думал, - признался Пантелеймон.
    -    А раз думал, - резюмировал Энвер, - значит нехуй придуривать. Сам должен понимать – за пиздеж такие бабки никто не платит. Поедешь с нами. Откроешь машину, заведешь, все вместе вернемся в порт. Поедем колонной, тебе покажут твое место. Как только погрузимся, сразу получишь бабки. И все, la revedere , папаша!
    -    Виорика научила? – заискивающе спросил Пантелеймон, думая о том, что было бы неплохо дать деру.
    -    Да какая там Виорика! – махнул рукой Энвер. – У меня предки с Буджака .
    -    Откуда? – подумал что ослышался Берку.
    -    У вас что, эту землю по другому называют? Бессарабия, город Болград, сейчас это Украина. Сто лет назад албанцы там составляли десять процентов населения. Наша земля, а никакая не украинская, не молдавская и уж тем более не этих предателей гагаузов.
    -    Всего десять процентов? – спросил Пантелеймон.
    -    Один албанец пятерых итальянцев стоит, - серьезно сказал Энвер. – Что уж о вас, молдаванах говорить. Ничего, - закивал он головой, - вы еще будете частью Великой Албании. А я – губернатором Буджака.
    Пантелеймон молчал, оглушенный новой исторической реальностью.
    -    Ну что, посидели на дорожку? – привстал буджакский албанец Энвер.
    -    Можно вопрос? – приподнялся в свою очередь Пантелеймон.
    -    Конечно, папаша, - великодушно позволил Энвер.
    -    Почему вы не сказали мне, что приедете?
    Энвер пожал плечами.
    -    А я никому не сказал, - сказал он. – Ребята увидели меня уже в Дюрресе .
    -    Да, но вы же сами рискуете.
    -    Само собой, - согласился Энвер. – Но это не сравнить с другим риском - оставить тридцать албанцев с чемоданом, набитым бабками для итальянской мафии.

    ***
    За ни с чем не сравнимое, совсем как в рекламе, удовольствие от вождения, Пантелеймон расплатился двумя предынфарктными состояниями подряд. Первый раз его сердце, сорвавшись с привычного каната, рухнуло куда-то в подбрюшье, когда наперерез колонне, в которой ему отвели место примерно посередине, ринулась полицейская машина с включенной мигалкой. Пантелеймон видел, как цепочкой засветились стоп-сигналы у едущих впереди машин и заранее сбросил скорость. К счастью, тревога оказалась ложной. И хотя полицейские умчались так же неожиданно, как и появились, сирена еще была слышна с минуту, растворяясь в этом сумасшедшем и тревожном вечере одновременно с взбесившимся барабаном в груди Пантелеймона.
    Во второй раз он сам едва не оплошал. Пропустил поворот, хотя видел все – и то, как головные машины ныряли вправо одна за другой, и то, как его поводырь, серебристый мерс, успел проскочить на зеленый сигнал светофора. Ждал Пантелеймон недолго, отсчитывая пятнадцать секунд вместе со светофорным табло, но порядок уже был нарушен - и в колонне, и в его мыслях. Мерседес Пантелеймона оказался во главе второй части колонны, и стоило засветиться зеленому, Берку рванул с места и проехал перекресток, не сворачивая направо. Было конечно все – и симфония из автомобильных, совсем как на молдавских свадьбах, и нога Пантелеймона, соскочившая с акселератора на педаль тормоза, и еще - задняя передача, которую он нашел с четвертой, что ли, попытки. Он думал, что до парома не дотянет, рукавом стряхивал пот с ресниц, падал в объятия удушающего жара и пронизывающего холода, разговаривал сам с собой, представляя, как будет объясняться за свою тупость под прицелом упрямых и безжалостных глаз.
    Успокоился он уже в порту, когда машины по специальному широкому трапу, больше похожему на короткий мост, въезжали на паром и парковались на палубе в три ряда, согласно обозначенным белым меткам. Свою машину Пантелеймон припарковал третьей у правого борта, и выйдя из мерседеса, тут же столкнулся нос к носу с Энвером.
    - Все отлично! – бросил тот и вдруг навалился на Пантелеймона всем телом и захрипел.
    - Что за…, - успел сказать Берку прежде чем понял, что из ноздрей Энвера струится кровь.
    Отступив под натиском тела вплотную к машине, Пантелеймон опустил Энвера, и тот упал, издав при падении лицом о палубу звук шмякнувшейся на паркет медузы. Из лопатки у Энвера росла рукоятка от ножа, на серой водолазке расплывалось грязно-влажное пятно. Пантелеймон поднял глаза и увидел то, чего страшнее не может быть – стоявшего напротив албанца, еще не разжавшего ладонь, которой только что убил человека.
    - Гетур парате! – услышал он крик и увидел человека, выбежавшего из каюты Энвера. Человек тряс над головой черным дипломатом.
    Другие албанцы, те, что уже припарковали свои машины, бросились к мужику с кейсом. Другие выскакивали из машин, не удосуживаясь выровнять машины, так что через минуту на трапе застряли два последних мерса. Они оглашали порт гулом сигналов, а их водители, спустив стекла, что-то кричали и яростно жестикулировали. Не торопились лишь два албанца – остывающий у ног Пантелеймона Энвер и его убийца, не сводивший с Берку глаз даже после того, как из толпы, образовавшейся вокруг похитителя чемодана, стали выныривать албанцы с веерами купюр в руках.
    - Это же для итальянцев, - робко кивнул Пантелеймон, не решившись, однако напомнить, что среди прочего, полным ходом идет разграбление и причитающихся ему шестидесяти тысяч.
    - Тан юдесин дериндире, - сказал Пантелеймону убийца и, наклонившись, схватился за рукоятку.
    - Что вы дела… - пролепетал Пантелеймон, прижавшись к машине. С лезвия, длиннющего, как у хлебного ножа, капала кровь.
    - Мут молдуван, - сказал албанец и пнул мертвого Энвера ногой.
    Ждать Пантелеймон не стал, как очутился в воде – не сразу вспомнил. Он пришел в себя, когда понял, что тонет и что вокруг него – тонны, тысячи, миллионы литров холодной воды. Жестикулируя почище возмущенных албанцев – кроме рук ему пришлось это делать ногами, - Пантелеймон добился главного на текущую минуту. Высунул голову из воды и сразу все вспомнил. Как там, на палубе, неожиданно для албанца с ножом, да и, чего там, для себя самого, упал на капот мерседеса и перекатился на бок. Как подбежал к борту и влез на него, подтянувшись на руках и не успевая удивиться невесть откуда взявшейся силе. Как вскочил на борт и когда за спиной послышался крик и Пантелеймону уже грезился порез, дикой боли порез ноги чуть выше пятки, сиганул вниз, почти плашмя. Лишь где-то на полпути к воде он поджал подбородок к груди и, закрыв глаза, рассек Адриатическое море кулаками на вытянутых руках.
    Вынырнув, он увидел над собой черный небоскреб без единого окна, на крыше которого мелькали головы, взмахивали руки. Что-то хлюпнуло метрах в десяти от него – Пантелеймон не сразу понял, что с парома в него стреляют.
    Снова окунувшись с головой, он поплыл, предположительно в сторону от парома, стараясь опуститься поглубже, рассчитывая, что новые пули, сталкиваясь с водой, потеряют не только в точности, но и в скорости. Проплыв с десяток метров, он вынырнул на поверхность, шумно глотнул ртом воздух и прежде чем погрузиться в воду, убедился, что следует в правильном направлении. Паром остался где-то за спиной - он не решился на него оборачиваться.
    Берку выплывал еще трижды и трижды нырял в воду, пока, после очередного погружения, не коснулся руками дна. Выйдя на берег, Пантелеймон обернулся. С парома слышался треск стрельбы, но пули о воду не разбивались, да и людей у борта он не приметил. Присмотревшись, Пантелеймон все понял. Стрельба велась с противоположного борта, в ответ же паром обстреливали сразу из нескольких подъехавших к пристани машин. Итальяшки, подумал Пантелеймон и невольно пригнулся.
    Он вдруг понял, как сильно промерз и что не нем нет ни одного сухого сантиметра. Сквозь джинсы потерев ноги, он вспомнил про бумажник в заднем кармане и выругался вслух. К счастью, и деньги, и паспорт совершенно не намокли – спасла сельская привычка заворачивать кошелек и документы в целлофан. Чтобы хоть как-то согреться, он стал карабкаться по спускавшимся к воде камням и уже через минуту присел, прислонившись к ограждению, за которым располагалась автомобильная парковка. Еще раз перелистав паспорт и убедившись что деньги - триста семьдесят евро из тех, что одолжил на дорогу покойный Энвер, - совершенно сухие, Пантелеймон упаковал их в бумажник, завернул в пакет, а пакет попытался сунуть в передний карман.
    Вышло у него плохо – в кармане что-то мешало. Пульт для угона, вспомнил Пантелеймон и встав на колени, вынул его дрожащей рукой.
    - Ну не сука, а? – сказал Берку, разглядывая пульт. Устройство, конечно, намокло и Пантелеймон даже решил, что стекающие по усику капли – доказательство того, что вода проникла и внутрь аппарата.
    Он снова оглянулся. Сразу за ограждением стояли четыре автомобиля, за ними, в следующем ряду, еще с десяток. Вздохнув, Пантелеймон нажал на кнопку разблокировки дверей и, крякнув, сел себе на пятки. Четыре ближайшие машины отозвались одновременно, подмигнув Пантелеймону фарами и просигналив квартетом. Вторым нажатием кнопки Берку заблокировал двери машин и лег под ограждением. Может, подумал он, решат, что сигнализация сработала в ответ на стрельбу в порту. Да и кто будет обращать внимание на какие-то машины, когда такая каша заваривается.
    А в порту и в самом деле разворачивалась полномасштабная война. Полицейские машины с мигалками – две, три, пять, - влетали на набережную. Из них выскакивали полицейские и, совсем как в американских фильмах, прикрываясь дверьми, целились то ли в пассажиров парома, то ли в тех, кто обстреливал паром с набережной, но, скорее всего, и в тех и в других. Стреляли ли полицейские, отсюда, из-под забора, отделяющего стоянку от каменистого склона, было не разобрать.
    Пантелеймон лежал, не шевелясь, слушая треск оружия и испуганным, лепечущие на итальянском, голоса где-то над головой. Пускай поволнуются, улыбнулся он и вдруг почувствовал жуткую усталость. Усталость, которую не могла перебороть даже насквозь промокшая одежда, липнущая к телу и, кажется, начинавшая пованивать. Пантелеймон положил голову на землю и закрыл глаза. Он не чувствовал ног, они словно провалились в черную дыру, в то время как остальное тело еще только увязало в приятном небытии. Лишь одна вещь связывала его с реальностью – пульт Энвера, который он крепко сжимал в ладони. Вспомнив про него, Пантелеймон улыбнулся с закрытыми глазами и уже не слышал ничего – ни трескотни выстрелов, ни голосов за спиной.
    Он так и уснул под забором. Счастливый, насквозь промокший человек с крепко сжатым кулаком.

    Комментарии 6

    18.06.2014 09:57:08  №1
    читать не стану
    6 звёзд поставлю

    18.06.2014 10:04:14  №2
    Про Дерюгина уже эпосы написывают. До нового года думаю осилить...

    18.06.2014 10:33:00  №3
    богдан, серко...
    хуита какаято про правасеков
    Терезе пондравицца

    18.06.2014 11:48:03  №4
    я только поздороваться
    читать потом

    18.06.2014 12:08:43  №5
    хуяссе буков

    18.06.2014 12:08:55  №6
    Ну вот Иванычь и вскрылся. Я так и знал, куда он клонит и чем дело законьчится: апологетикой бонапартизма с глумлением над русскими святынями и паметниками ЮНЕСКИ. Вот и дождались мы, блять, открыточьки "Приветъ съ Вiши!"Доголосавался за Голланда сексопат. Совсем тонкие ниточки связи с Родиной порвал и перешёл в котоличество латинянское...

    18.06.2014 12:57:19  №7
    кто такие вишисты? которые мажутся крэмом "виши"? или кто пьет минералку виши?
    если перейти на эвиан - опзываться не буете?

    18.06.2014 13:35:33  №8
    Вишисты - так французы называли казаков из бистро. Те, когда им подавали счёт, сракостически спрашивали у гарсона "Денег тебе, жабник?" а когда тот радостно начинал кивать головой, скручивали дулю и совали её ему в нос со свовами "Вишь?". И уходили не заплатив. С тех пор это имя стало нарицательным во французском языке. Так насмешливо называют челавека, который ходит в красных шароварах, пьёт и жрёт за троих, разговаривает матом, заочно любит берёзки и географию, наблюдается в бесплатном диспансере как сексопат. На все резоны отвечяет "Крымнаш, бля! Нашбля я сказал!" и стучит кулаком по манитору...
    Для №7 Мозгун (18.06.2014 12:57:19):

    18.06.2014 14:38:35  №9
    блин интересный какой рассказ
    но я дошел до слова альфахерия
    и прям меня подкинуло на скресле
    альхаферия
    вот, пжалте
    http://ru.wikipedia.org/wiki/%C0%EB%FC%F5%E0%F4%E5%F0%E8%FF
    я кстати в город-герой сарагосу так и не съездил, хоть и хотел
    а какой-то понимаешь берку
    со своей дочкой-проституткой съездил
    ну обидно ж ёба

    18.06.2014 21:59:56  №10
    За три месяца я даже Ташкент не возненавидела, а уж в Сарагосе я б разгулялась... В хорошем смысле конечно

    18.06.2014 22:20:14  №11
    Сорогосса? Раз гулятса? "В эти игры - только тигры"©. Хрен бо Вы там разгулялися, если тока у Вас на карточьке и наличьными не дахуя всего в испанских риалах и узбекских тенге...
    Для №10 MT (18.06.2014 21:59:56):

    18.06.2014 22:48:54  №12
    Скажу честно. Мне рассказ понравился. И я люблю про молдаван.
    Особенно про быка с задними лапами хохотнулось грудным контральтом.
    После быка с лапами утром дочитаю

    18.06.2014 22:51:29  №13
    Молдованы - наши единоверцы. У них патриарх, иконы, дракулы, сигуранца и бояре. А Вам-то они нахуй упали? Они в Днестре своём шпротов не ловятъ...
    Для №12 MT (18.06.2014 22:48:54):

    19.06.2014 06:21:52  №14
    А бесплатно можно ходить. Ногами, без карточки. По Сарагосе.
    а про молдаван я любила читать, как Черный Аббат писал. И вот у Дигола про "Не забудьте выключить "

    19.06.2014 07:25:48  №15
    доброе утро
    за бортом +12
    немо хмурое, капает мелкий дождик прямо на Скайрим

    19.06.2014 10:33:18  №16
    молдованская хунта захватила гондурас
    а нам бы про вишистов.
    что там у них маруська лю-пен правда от путена прецца? гравильно, говорит, он жидобендеровцев сношает своим огромным мистралем, а кабаихе я-то глаза повыцарапываю!

    19.06.2014 12:09:52  №17
    Кабаиха любую оппо нентшу бедром забьет.
    Наша, чиланзарская девка+то...

    19.06.2014 14:47:33  №18
    охуенский рассказ
    прям даже закачал в читалку в ртф
    и в метро дочитывал
    так инетерсно было узнать чем дело закончицца

    19.06.2014 17:50:33  №19
    А чо, этот самый дигол тоже из молдавии? Какое-то засилье молдавских литгастарбайтеров на Гондурасе....

    19.06.2014 21:44:10  №20
    чота пантелеймона подозрительно долго нету...

    20.06.2014 07:04:27  №21
    Устыдился, думаете?

    22.06.2014 09:58:11  №22
    Для №21 MT (20.06.2014 07:04:27):

    щас, как же
    а писанина бредовая

    22.06.2014 10:48:01  №23
    Крымнашисты-запутенцы сраму не имут /записала на манжетах кружевных панталон /.
    Мля. А скоро и шпильки запретят. Не тока кружевные панталоны...

    22.06.2014 11:40:06  №24
    сорвут с вас панталоны ополченцы те

    22.06.2014 11:42:06  №25
    а насчёт путена не стремайтесь
    я за ё-мобиль голосовал
    гандон он оказался
    и крым бы просрал

     

    Чтобы каментить, надо зарегиться.



    На главную
            © 2006 онвардс Мать Тереза олл райтс резервед.
    !