Вот уж и конец Апрелю. Сотни вёрст за плечами с тех пор, как утром 16 Генваря царский поезд из 14 карет и десятков саней потянулся неторопко через всю Россию в Таврическое наместничество, где Гришенька, управившись с туркою, учинил новые губернии в пределах Российских.
Муторно, ох муторно в дороге, без милых сердцу питерских и царскосельских привычек. Даже сердечный друг Сашенька не утешит. Впал в хандру, холодно-любезен во все дни, проклинает, небось, про себя и её, благодетельницу, и Гришеньку, сокола одноглазого, сманившего Государыню в Таврию. Али ревнует к Светлейшему? Дурачок, дурачок…

До Порогов днепровских шли по воде на галерах, любуясь малороссийскими пейзажами и приставая к самым живописным берегам, где забавные селяне собирались толпами лицезреть свою Матушку. После – пересели опять в кареты и покатились по пыльным дорогам Новороссии, где совсем не часты ещё поселения и редкое стадо можно узреть пасущимся средь бескрайних степей.

В полудень четвертока остановились в сельце изб на десять, не более. Государыня прошла в самую просторную избу, строенную на хохлацкий манер из белёной глины и крытую соломой. Величественно перекрестилась на яркие, не по северным канонам, образа и устало опустилась на скоблёную лавку.
- Шти изволишь отпробовать, Матушка? – спросил Потёмкин по заведённому порядку.
Ох уж эти шти! В каждой крестьянской избе, на каждом хуторе и мызе после сиих слов робеющие дородные крестьянки в новых панёвах и кичках вносили в светёлку огромный дымящийся горшок с густым, жирным варевом, показывая тем то довольство, в коем пребывают они под скипетром своей мудрой Государыни.
- Довольно, не надобно! – остановила Светлейшего Екатерина. – Распорядись, Григорий Александрович, что бы подали воды. Простой воды. Сомлела я в дороге.
Князь кивнул и отворив низкую дверь негромко крикнул:
- Воды Государыне! Да на серебряном ковше подайте!
В оставленную открытою Светлейшим дверь, осторожно, держа на вытянутых руках чеканный ковш, вошёл селянин и замер посреди комнаты.
- Ну, что встал, поднеси Государыне, да колена приклони! – рявкнул глухо на деревенского олуха Потёмкин.
Екатерина подняла взгляд на оробевшего простолюдина.
Боже мой! Широкоплечий молодец в кипельно-белой рубахе с шитым воротом опустился на колена, протягивая ей ковш непослушными от сковывающей робости огромными ручищами. Русые, выгоревшие под палящим новороссийским солнцем, солнцем древнего Херсонеса, волосы. Манящая, как прохладные струи ручьев в кущах Аркадийских, синева огромных глаз…
Екатерина приняла ковш, долго пила мелкими глотками освежающую и будоражащую кровь ледяную ключевую воду, не спуская глаз с красавца-селянина.
- Ну, довольно! – Бережно вернула посудину в застывшие на весу руки, задержав ковш, когда он был уж в молодецких дланях,на секунду, не более. – Хороша вода. Вкусна да и хмельна, я чай…- Игриво изогнула бровь.
Золотоволосый гурон расплылся в простодушной улыбке, удивив яркою белизною крепких зубов.
- Ступай, чего встал? Пшёл, пшёл.. – Светлейший тычками поднял парня с колен и вытолкал почти силою в двери. – Ну, Матушка, коли напилася, пора и в путь приниматься!
- Оставь, Григорий Александрович! К чему такая спешка? А как же красоты земель херсонесских, коими смущал ты меня в Питербурхе? Пора уж и осмотреть твои владения не из повозки, а поправ ступнями пыль древности греческой, коея ныне под скипетром российским…
« От, еблива же сука! На холопа позарилась!» - смекнул мгновенно Потёмкин, но виду не подал, а продолжил увещевать Государыню о необходимости беспромедлительного отбытия.
- Aber genug! Ich wuenche jetztzutage deine Lеhnen selbststaendich ueberzupruefen! – Когда Императрица бывала в сильном волнении, то невольно, сама того не замечая, переходила на родной язык. – Also, ты, князь, меня в этом деле не смущай, сама управлюсь. Осмотрю жнивы да покосы. Кликни мне провожатого из местных. Да вот хоть того, что воды подавал только что, пусть сопроводит… Was noch? Soll ich aber zweimal wiederholen?
«Определённо, ебстись ей приспичило! Ну да ладно, чай не Мамонов, дороги не перейдёт, мужлан…А после, мы его определим, как следует, Ловеласа онучного…»
- Эй там! Воротите этого…Который сей момент вышел от Государыни! – Не вступая в ненужные препирания со сдуревшей бабой, властно кликнул Потёмкин в сени…

Взяв за руку своего Селадона, плавно заскользила новоявленная Астрея по сочной, зелёной весенней мураве прочь от мызы, предвкушая те сладостные пастушеские утехи, до коих живописать был таким мастером чувственный д’Юрфе...
- Ты бы, Матушка, драгунов взяла бы с собою что ли... – Донёсся до Екатерины хриплый бас Светлейшего.
« - Ах, оставьте нас, сударь!» - таков был потаённый смысл жеста рукою Государыни, коей незаметно подала она отставному угоднику.

А вот – и сладостная нега тенистых кущей над брегом вод хрустальных ручейка...
Екатерина грузно опустилась в изумрудную зыбь под ракитником. Напоенный ароматами пробуждающейся от холодного сна Натуры легкий зефир пьяной струёю ударил в голову.
- Ну? Что встал так? – Государыня воздела полной неги взгляд на златокудрого селянина. – Liebst du deine Kaiserin? Was? Wiederhol mal: ich liebe meine Kaiserin… Я любить свою зарица … Was wartest du noch? Schneller! Ich liebe meine Kaiserin…Nun?
Златокудрый Селадон попятился вдруг, исказив страшною гримасою прекрасное лицо своё:
- Ыыыыххх! Ыыыыххх!– замахал на Государыню обеими руками.
- От ить зря стараисси, барынька... – Надтреснутый голос со смешинкой прервал странную сцену любезного свидания.
Императрица обернулась на голос. Невысокого роста, весь в почерневших,от палящих лучей полуденного херсонесского Гелиоса, глубоких морщинах старец, опершися на узловатый посох, наблюдал исподволь за пасторальными утехами скоромных любовников, улыбаясь беззубым почти ртом.
- So, Kerl! Was hast du hier vergisst hat? – Пришли сами собой на ум слова из анхальт-цербстской юности. – Geh аber weg! Sofort! Verstehst?
- Cущеглупый он, барынька! Даром, что всеми статьями вышел…А разума Господь не дал. Зря страисси, грю. Тока бередишь по-напраслине парня. Он как-то раз пристал к поповой дочке. Так яго так ботогами отходили, что с тех самых пор он до женского сословия пужлив, что твоя лань лесная. Эх, барынька! Грех человека Божиего смущать! Окстися!
Екатерина и взаправду, смутилась вдруг, поняв оплошность свою. Попыталась подняться в рост, но раздобревшее за годы державного правления тело не давало мочи, не было уж той силы в членах.
- Ну? Что смотришь? Помоги, холоп! – Протянула руку старику.
Тот вдруг усмехнулся недобро:
- Куды спешить, барынька. А дай-ка я вмест яго тебя отпердолю!
- Was? Was heisst “perdolen”? Ist das italienisch oder latеinisch? Per dolo... По умыслу? Што ты умыслил, злодей?
- Да ты не бось, барынька, я легонько…
Морщинистый старец отбросил вдруг свой посох и оказался прямо меж государыниных чресел.
- Я легонько…Я так…Ты не бось, я мигом… - сквозь раздирающую тело сладкую истому, смешанную с болью, слышала жаркий, вонючий шёпот похотливого старца Державная хозяйка земли русской.
- Ну вот, ну вот… А ты спужалася? Эх, дуро! – Екатерина очнулась. Старичок поднялся резво и она увидела то, что видала только у битюгов на заводе в усадьбе любезного друга Олёшеньки.
От стыда и страха открыла на всю ширину рот и по-бабьи заголосила на родном анхальт-цербстском: - Ahhhh....
- Ай ты, умница! – вдруг взопрянул старик.
Солёная, горячая плоть вошла в уста Государыни и она – лишилась всех чувств от недостатка воздуха.

- Как, Матушка, изволили променад? – Приступил к ней Потёмкин по возвращении с игривою улыбкой.
- А что, где есть hier Starosta? – отвечала она без тени смущения.
Привели старосту.
- Кто этот странный старый человек с клюкою? – Предложила она вопрос седобородому главе селения. – Он смутил меня давеча видом своим…
- Грех и сказать, Матушка… - Зачастил скороговоркою почтенный старик. – Жеребчиком кличут. Потому, как по части охоты до женского сословия… Разбойник! Разбойник и есть! Вор и бесстыдник…Ни единой не пропустит! Мы уж его ловили-ловили…Как сквозь землю, будто заговорённый…
- Таг его надобно тепер в кандалы да в острог! Впрочем – лучше в армию, сержантом – Екатерина зарделась вдруг.
- Пымаем, Матушка, пымаем…Он, сучий сын, по всей степи шастает, но – мы пымаем! – Затряс замшелою, нечёсанной бородою старик.
- Вот то-то! И немедля – в полк…В гвардию…Лейб… - только и ответила Екатерина и добавила, помедлив – Scheise! Der Toifel soll das buserieren... Was habe ich getuhn?

- А што, Матушка, отпердолил тебя Жеребчик? – Дерзко усмехнулся единственным глазом в полумраке дорожного рыдвана Потёмкин.
- Halt deine Schnauze ab! Du, Deine Durchlaucht! – устало возразила ему Государыня.

Уже в Бахчисарайском дворце, у фонтана, отослав всю челядь, кроме милого Сашеньки, обратилась вдруг томно к нему:
- Ты б меня штоли отпердолил бы, сердечный друг…
Дмитриев-Мамонов опешил и дерзко посмотрел на Государыню через новомодный французский лорнет в черепаховой оправе:
- Как изволите откушать? – только и спросил в недоумении он.
- Weg! Blomben Kerl, Skot! – Еле слышно прошептали Августейшие уста, почти неразличимо в слиянии с шумом чистых струй фонтана Гиреева…