Начало здесь: http://www.gonduras.org/index.php?a=356

                              http://gonduras.net/index.php?a=814

***
Экая гадость, хоть волком вой: Валя-Валюша с утра сменилась и ушла. До выписки ещё три дня, а я просто места себе не нахожу. От вынужденного безделья перепорчена стихотворными *столбиками* куча процедурных бланков, которые медсестра Валя терпеливо собирает по всей ординаторской и прячет зачем-то в боковом кармашке своей крошечной и одновременно бездонной сумочки.
О, эти дамские сумочки с кучей боковых кармашков! чего только не хранят ваши бездны... Моё знакомство с Валей состоялось вполне невинно: во время очередного укола какой-то подкрепляющей дрянью она нечаянно сломала конец иглы. Её непритворный ужас быстро прошёл, когда я, близоруко сощурясь, выковырял другой иголкой из предплечья застрявший кусочек металла и спросил: девушка, а повторить слабо? у меня кожа, конечно, крепкая, но дважды такой фокус не пройдёт! Как ни странно, это её развеселило, и лёд между мной и симпатягой-сестричкой был сломан.
Э-эх… вот запах больнички меня особенно раздражает – просто жаль иногда, что курить бросил. И как это Валя умудряется не пахнуть лечебницей, сиречь йодоформом… за что я и выражаю ей накопленную признательность, ежевечерне утыкаясь едва поджившим носом в бархатистую впадинку между молодыми упругими грудями. Кому повем печаль свою?.. Поискав глазами клочок бумаги, я поднимаю забытую медсестрой парфюмерную салфетку и быстро покрываю её полуразборчивыми каракулями:
Упади, монетка, на орла –
Решка напророчила невзгоды.
Сколько мне цыганка наврала
За любовь, за сердце, за погоду…
Упади, монетка, на ребро –
Вряд ли по руке кто погадает...
Краденым засыплю серебром –
У меня другого не бывает.
В воздухе, монетка, задержись,
У Таро – краплёная колода.
Где ты, предсказуемая жизнь?
Задержись хотя бы на полгода…
Облегчённо вздохнув, словно выплеснув часть тоски на бумагу, я лениво скатываю салфетку в комочек и швыряю его в форточку. Тютчев прав: мысль изречённая есть ложь, а после вчерашнего разговора с Михой я и сам словно соткан из сплошного вранья.
Заточка Чмыря при ударе скользнула мне по рёбрам без серьёзных последствий, но тут же вызвала обильное кровотечение. Передёрнувшись от острой боли и гадливого ужаса, я изо всех сил ударил Чмыря головой о дверной косяк; потом руки мои разжались, и он, высвобожденный,какое-то время стоял, бессильно прислонясь к стене.
Две тени, спутники Чмыря, оттолкнули меня в сторону и бросились на свежий воздух. Чмырь, шатаясь от полученного удара, поплёлся за ними. Увидев бегство Чмырёва эскорта, француз зачем-то бросился к загаженному окну, визгливо призывая на помощь. Вот дурачок, пронеслось у меня в меркнущем сознании; в этой стране чего только в окно не кричали… слушать не напасёшься, не то что надеяться.
От растущей слабости в ногах интерес к происходящему постепенно утрачивался.
Почти ушедший, Чмырь, как бы очнувшись, вдруг обернулся на крик иностранца. Рука с заточкой описала падающий полукруг, и точный удар пришёлся Тьерри куда-то за ухо. Француз вздрогнул всем телом и медленно сполз по подоконнику на пол, уткнувшись безупречным пробором в чугунный радиатор отопления. Чмырь, уронив перо, почти выпал в дверной проём. Следом за ним и я, морщась и постанывая, потащил за шиворот незадачливого ресторатора. На улице переминалась с ноги на ногу Лялька: увидев Чмыря, потом нас с Тьерри, она в испуге отшатнулась, потом всё же бросилась ко мне.
-- Тащи его! Скорую, быстро… – прохрипел я, затем, шатаясь, как пьяный, вышел на середину тротуара. Вот странно: совсем неподалёку, на пятнистом травяном газоне, ничком лежал Чмырь, похожий на мешок грязного рванья… я недоумевающее и отстранённо глянул на него, потом ноги мои подкосились, и я осел на колени в грязную осеннюю лужу, словно решив наконец исповедоваться в многочисленных грехах старой трансформаторной будке…
-- ...Обширный инсульт случился у Чмыря – вот он и двинул кони, сучара! всё-таки ты его достал, – днём позже торопливо рассказывал мне Миха.
Едва войдя в палату отделения общей хирургии, он властно распорядился: остаться только лежачим, остальных па-прашу на выход! Всё послушно потянулись к дверям, даже старая полупьяная няня Никитишна, пропивавшая всё, что зарабатывала уходом за пациентами.
Невысокий, литой, как огурчик, Миха повсюду умудрялся внушать к себе какую-то робость и немедленную готовность повиноваться.
Я подозревал, что за этим хитрым свойством Михиной натуры крылась нешуточная профессиональная подготовка, и, стараясь не поддаваться групповому гипнозу, наблюдал его действия как бы со стороны.
-- Запомни, вас обоих привезла на хату ваша переводчица – Лялька! – я оцепенело вернулся от своих дум в его размеренный говор. – Элементарный хипес, знаешь ли! Бездарно проваленный гоп-стоп. Ты по всему в терпилы просто не катишь – постановка делалась в расчёте на француза, да вот беда, занервничали ханурики, перестарались…
Те двое, что были с Хмырём, уже к вечеру, думаю, будут найдены. Но их, считай, кроме нас, никто и не ищет – незачем! А за Ляльку вообще не ссы – я её и не из такого дерьма вытаскивал!
-- Да мы с ней… Лялька здесь вообще не при делах, и я её не сдам! – я не утерпел и длинно выматерился.
-- Пойми ты, шуршунчик! Нельзя тебе сейчас засвечиваться, и так весь по уши в непонятках… а ты нужен совсем без поводка, Маэстро. Та твоя история, насчёт банковских эксклюзивов, ну, где Люську-то ещё упаковали… так вот, та тема ещё не закончена – мной не закончена!
Я онемел и впился глазами в Миху, а он горячо продолжал, словно и не подозревая о произведённом впечатлении:
-- Пока эти сраные бандюки роют под тебя, я буду рыть под них! Тема там посерьёзней, чем разные тёрки с френчами… с их департаментом, кстати, мы скоро тоже всё утрясём. Жаль, конечно, Русселя – правильный был чувак, хоть и скупердяй редкостный… но уж раз он имел дурость скопытиться, я поделюсь: у него на родине племянница трудилась в одном прелюбопытном местечке, понимаешь? а я страсть какой любопытный!
Хотелось мне, конечно, смотать здесь Тьерри в паутинку, организовать лёгкую компру с твоей помощью, ну и затем легонечко надавить… врубился? ну а теперь сразу забудь! Остальное тебе знать незачем, ты пока что к охранной деятельности не относишься…
-- Вот уж и слава Богу! – до меня дошло, что из Михиного кокона сейчас не выбраться. – Да, а как же дворник? я ведь ключ-то брал, а не Лялька!
-- У дворника проснулась редкая болезнь – оплаченный склероз! И никаких ключей, понял?! От Вахи тебе привет, и девки твои просили тебя чмокнуть… ну, это вряд ли получится. Жена у тебя уже в курсе, что ты сейчас со мной в срочной командировке – вот только жаль, понимаешь, что ты, как раззява последняя, все мобильники свои дома оставил! Никак не дозвониться, вся связь только через меня…
В общем, через три дня я тебя отсюда заберу – а пока никаких контактов, кроме неположенных! – тут даже Миха не выдержал и захохотал. Я чуть не поперхнулся: они что, черти, уже и про Валю-Валюшу успели разнюхать?
Ответа лучше не знать.
Что-то холодно становится в ординаторской – пойду-ка я дочитывать бредятину, забытую в тумбочке предыдущим больным. Однако вместо книжки я внезапно вспоминаю свою нынешнюю, третью по счёту жену – простите за невольный цинизм, но вечерами мне как-то её особенно недостаёт. Вспомнив, я сразу же хмыкаю: а ведь сегодня исполнилось ровно тринадцать лет с того достопамятного дня, как я впервые пригласил её к себе.
Она чуть погодя предупредила, что явится ещё с двумя подругами; в итоге они втроём прошлись по всей квартире харизматическим маршем, призывая высшиё силы очистить дом сей от злых духов. Квартира на Петроградке, где я в ту пору снимал тридцатиметровую комнату, и впрямь была нехороша… но куда хуже было то обстоятельство, что обещанный мною обед предстояло теперь приготовить на четверых, со всеми онёрами: борщом, вторым блюдом и лёгкой выпивкой – а в карманах у меня, считая по-сегодняшнему, оставалось не более сотни.
Решение нашлось, как и всегда в ситуации, по видимости безвыходной; может, расскажу как-нибудь… засыпая, мне привиделось в забытьи, будто я спорю об этом с Вахой, держа пари на тысячу баксов.
А вот это уже не сон: день выписки всё-таки наступает, и вот уже Ваха осторожно ведёт меня под руку, прямо по лужам, к своему сияющему Пассату, в салоне которого кто-то, пока не различимый, яростно бьётся и даже, кажется, аплодирует… да это же Лялька!
-- Сколько же времени зря потеряно, – бормочу я, не в силах отвести взгляд от замкнутой в салоне девушки, рвущейся мне навстречу. – Угораздило меня наскочить на этого старого пидараса…
-- Педорас по-гречески значит *красавчик*, – ухмыляется Ваха, полиглот грёбаный. – Так что умер не один, а сразу два педораса… а третий зачем-то спасся.
-- Ваха, блять, говорун хренов! сглазишь меня когда-нибудь, идиёт! – я шутливо тычу Ваху кулаком в железный брюшной пресс. Чтобы отключить меня, и навечно, разносторонне одарённому Вахе достаточно шевельнуть пальцем… но сейчас он его скорее отрубит.
-- А идиот, Маэстро, по-гречески означает *идущий особым путём*. Все мы немного идиоты, даже вы с Лялькой… и твоим фирменным кордебалетом. – Ваха опускает глаза, и мне припоминается, что он давно и безответно влюблён в Верку.
-- А мудак что значит по-гречески? – спрашиваю я, чтобы отвлечь нас обоих от невесёлых мыслей.
-- Мудак, он и в Греции мудак… обычный козёл, которому отрезали яйца, - сумрачно отвечает Ваха, открывая салон машины, и я наконец-то попадаю в визжащее облако духов, рук, губ и локонов.
-- И нисколечки было не страшно! – как всегда, Лялька угадывает, о чём мне не терпится спросить, и жарко шепчет мне в самое ухо: угадай, чему я там научилась?