* * * ...шестьдесят одна минута до Бада-Бумм... Только сели накатить по рюмахе, Олька рожать затеялась.
Я, конечно, сразу в «шестёру» и по газам.
Тесть сразу в окошко зырит, машет вслед пивной банкой..
Тёща из курятника закудахтала: а мы-то как, Коленька?
Все люди как люди, а я, как хер на блюде... Без колёс Олькиным старикам на даче и посрать западло.
А Олька говорит: шевелись, Колюня... Самому придётся роды принимать!
Я ва что, гинеколог?! Еду бойко, не тороплюсь. Старух со столиками-яблоками-картошкой с обочины не сшибаю.
Хорошо, думаю, Валерку мы у мамы в городе оставили. Олька позади крякает, как утка. Потом постанывать начала.
Щас, думаю, водами своими как леванёт... Приходи, кума, любоваться.
Пацана на обочине я издаля разглядел. Хоть и спешили мы, а всё-таки тормознул...
Почему тормознул? Да нипочему, ёбтэ!
Вот почему одни пропускают, когда выезжаешь со стоянки, а другие давят, аж усраться норовят?
Нету объяснения... Одни эмоции, блять. Он так... боком шёл, пацан. Хромал, чисто паук с перебитой лапой.
Рукой махал безнадёжно. И сел назад, к Ольге, хотя я к себе его приглашал.
Смотри-ка, думаю, осторожный какой поцык. Вообще-то выходной я был, всё нормально так...
Правда, с некоторым выхлопом. До метро довезите, говорит пацан – а до роддома три... нет, четыре метро будут.
Чего не поехать? Да и бабок бы не мешало заслать на обратный путь.
Как этот пидор-то вещал в дебиляторе? Десять баксов не лишние!
...сорок четыре минуты до Бада-Бумм...
Ну до чего козлы. Дай мужикам волю, в гинекологическое кресло к бабе полезут, с хуем наперевес.
Говорила Кольке: не трогай! Я в положении слабой чего-то стала на передок.
Много ли бабе надо? Подул в ухо, погладил... Вот и сгоношил на коленно-локтевую.
Лучше бы я ему отсосала, уроду. Так нет же, завёлся на ночь: раком хочу. Тебя бы, козла...
Стимульнул роды – прямо как по заказу! По срокам две недели ещё, а тут с шести утра рожать приспичило.
Смотрю, интервалы между схватками сокращаются. Чухаться некогда.
Я когда Валеркой, первым моим, беременная ходила, многое про себя поняла.
Первые роды тяжёлые. А вторые и на раз могут проскочить... Как посрать сходишь.
Ну, в итоге поехали мы. Собираться мне, как стриженой девке.
Пассажира по дороге взяли, вроде как по согласию с Колей. Не пойму, откуда оно взялось, согласие-то.
Пассажиры нам сейчас, по-Колькиному сказать, в хуй не усрались. Но мимо денежки Колян мой никогда не проедет.
А мне чего-то пацанчика жалко стало. Худой, смуглый, глаза провалились. Колючие такие...
Сел и говорит: здравствуйте, я Семён.
Здрасти, говорю. Только и делов мне сейчас, что с мужиками знакомиться...
Колька говорит: денежку готовь, зёма! На ходу будешь выскакивать.
Но раньше Сёмы-зёмы на дорогу цементовоз выскочил. Блядина такая...
...одиннадцать минут до Бада-Бумм...
Мне очень хотелось ехать в одиночестве. Ехать и спать.
Редко так устаёшь от людей, как после бессонной ночи с женщиной, которой противен даже звук твоего голоса.
Но одиночество – вещь недешёвая. Не все могут себе позволить.
Что поделаешь, внутри мы тоже не одиноки.
Тело одинарное, а дно у души – двойное. Как кастрюля-пароварка.
Где кипит, а где варится. Так что половинки эти душевные не стыкуются.
А может, даже больше их, долек-половинок-донышек? Только остальные, твари, помалкивают.
От веку бьются между собой эти половинки, Звериная и Человечья.
Игра у них, как поединок. Звериная душонка упивается воспоминаниями о том, как Катя извивалась и по-звериному выла под пытками.
А Человечья, плача, выпрашивает у Катерины прощение. И ещё, наверное, у Господа, в которого я не верю.
Мы выкурили с Катей в полночь по паре джойнтов. Алкоголя – даже не помню, сколько выпили.
Я прижигал ей сигаретой худые ляжки в редких серебристых волосках.
Она подвывала и вздрагивала. Я бил её по выпирающим фрагментам хребта, и она согласно принималась ходить ходуном, словно шаткий мостик в ночной бесконечной Лете. Она качалась и трясла бёдрами, как ошалевшая кобыла.
Я шлёпал её по губам сизоватой головкой члена, омертвелого в непроходящей эрекции, и она послушно ловила его, безобразно причмокивая. Предложи она мне хоть половину... нет, даже четверть подобного беспредела!
И я без колебаний вонзил бы ей по рукоятку не покидавший карманы старенький штык-нож, украденный когда-то с военных сборов.
Она осталась одна на опустевшей, холодной даче. Живая или мёртвая?
А я до рассвета ушёл, не попрощавшись. Я ненавидел всех, даже эту женщину и себя.
Всю дорогу меня непрерывно трясло и подташнивало.
Почему остановились именно эти "Жигули"? Водитель с натугой пыхтел за рулём, источая густое похмелье.
Я поздоровался и сел назад. Губы тётки, сидевшей на соседнем сиденье, зашевелились.
Но её слова не произвели на меня обычного действия. Я их попросту не расслышал.
Шофёр сказал что-то про деньги. Я нашарил в брючном кармане две пятисотрублёвые купюры и смял в кулаке.
Других денег у меня с собой попросту не было.
Половинки Души затихли, устав от борьбы, и принялись играть в прятки.
Наступал час Игры. Любимое время, когда мозги гудят от трассирующих фраз, от выпадов воюющих сторон.
Словно раскалённый паровозный котёл.
А тело прикидывается, что оно по-прежнему – живая плоть.
...четыре минуты до Бада-Бумм...
Цементовоз этот я, конечно, сразу засёк. Краем глаза.
Пятнашка стажа за рулём – это вам не в тапки насрать.
И этот гадина с бодуна, думаю... Гаишников, падла, торопится проскочить!
Вылетает на трассу и даже не чирикает. А выезд, между прочим, раздолбан да присыпан окатышами.
Самосвал, поди, с пол-кузова не пожалел.
Кругляши из-под колёс цементовоза так и брызнули в ветровое стекло, словно пулемётная очередь.
Трещины, трещины по стеклу полетели... Будто в рожу мне плюнули этими окатышами!
Вправо гляжу – кювет. Я влево, на встречку – и по газам.
Обойду его, думаю. Прижму пидарюгу и настучу по рогам! Учить таких надо!!
Олька-то потерпит – пусть хоть пальцем дитё себе обратно запихивает.
Ан хрен вам всем на лысый череп... Вота нам в рот, а не выходной праздновать.
Летит по встречной здоровенная бэха-вседержительница. Бездорожная то есть.
Как вмажет нас по правой скуле, я и перехожу с четырёх на два опорных колесика.
А следом – микроавтобус, серенький козлик... Почти лобовое с ним – хуу-йакс!
Остались от козлика рожки да ножки. Завертело нас, закувыркало вокруг оси.
Ударом рулевой стойки развалило мне брюшину надвое.
Лечу в перевороте, а кишки, зеленовато-сизые, следом перекатываются и словно бы отстают.
Мама в комнату прошла. С молочной крынкой. В ледяной истоме молоко – стало быть, с погреба.
Боли никакой. Только вижу, потолок в избе чернеть начал.
Смутно всё, и Олька не...
.
...две минуты до Бада-Бумм...
Треск пошёл – я думала, градом нас прихватило.
А потом... словно в трубу Валеркиного калейдоскопа попала. Грохнуло, завертелось всё.
Бьюсь, бьюсь головой да рёбрами, ажником искры из глаз.
Хруст какой-то слышу: оказалось, кости у меня ломаются. Кисть левой руки, ключица лопнула...
И с ногами что-то неладно. Потом в последний раз грохнуло так, что я язык прикусила, и всё вокруг затихло.
Зажало меня между креслами. Чувствую себя... ну, хрустальной, что ли. Лопну вот-вот, если вздохну полной грудью.
А внутри всё дрожит, будто воет: ребёнок же! Ребёнок!! Словно несу домой кошёлку с яйцами...
А дно у кошёлки возьми и лопни.
Сёма, вижу, трудно так поворачивается к дверям. И выталкивает их ногой.
Я гляжу, у него и рубашка, и спина вдоль позвоночника разорваны.
Розовато-серое лёгкое движется под рёбрами, словно меха у баяна.
На Колю я только взглянула разок и сразу зажмурилась. Вместо Коли за рулём – какое-то месиво.
И запах... кислый, тяжёлый запах крови, да ещё с говном как будто замешанный.
Вырвало меня, сразу стало легче дышать. Я на Сёму смотрю: тащи, мол.
Тут меня словно обожгло: рядом с Колей показался язычок пламени.
Безобидный такой, будто прикурить кому-то дают. Горючки у нас в обрез...
А рвётся-то, я так и ахнула, именно пустой бензобак!
Как-то с Колей в кино сходили, так он всю дорогу обратно автотрюки критиковал.
Сам бы лучше ездить учился, козлотур хренов.
Господи, прости меня грешную...
...восемнадцать секунд до Бада-Бумм...
В этот раз Игра удалась. На все сто.
И мы сошлись с противником лицом к лицу, как прошлой ночью с Катей.
Играем сообща против пузатой тётки, зажатой соседним креслом.
Язычок пламени лизнул водительский подлокотник, и я понял, что сейчас мы взлетим на воздух.
От водителя никакого толку больше не было... Но, может, оно и к лучшему.
Половинка Зверя сказала: ухх-хаа!! Вот и всё, Семён – приготовься сдохнуть.
Нет-нет, я выхожу. Эти слова пронеслись у меня в мозгу, будто клочки бумаги в реке.
Досматривай без меня, сказал я Половинке Зверя. И повернулся к дверям, пора на выход.
На прощанье я почему-то взглянул пузатой тётке прямо в суженные от боли зрачки и вдруг понял, что её Зверь будет посильней моего.
Увидев, что я продвигаюсь к дверце, выпавшей после толчка, тётка перестала ёрзать между креслами и запрокинула голову.
Глаза её смотрели презрительно и спокойно: ссышь, сосунок?
А мне вдруг захотелось, чтобы все они передохли, эти быдлло-скоты. Зачем садиться за руль, если с утра навеселе?
Да ещё с беременной бабой за плечами. А меня... Меня-то вы за что приговорили, ур-роды?!
В ту же минуту, когда я понял, что тёткин Зверь посильней моего, высокий и чистый голос сказал глубоко внутри: как умирать, это всё равно.
Как жить будешь, если вдруг у тебя получится? Сниться ведь тётка начнёт.
С этим её раздутым пузом и безумно-равнодушным взглядом...
...восемь секунд до Бада-Бумм...
Сёма выбил дверь, оглянулся на меня и снова прянул к проему.
Я поняла, что он не хочет нас с ребёнком спасать.
Меня такое зло взяло. Да гори оно всё, думаю, пропадом!
Жила с козлом и помирать буду с... тараканом.
И тут Сёма снова повернулся ко мне. Протянул руку и сжал воротник блузки.
Сильные пальцы, а по виду не скажешь. Сёма сильно дёрнул меня за ворот.
Я пыталась сказать, что нельзя так, мне больно.
Но он всё тянул, рвал и дёргал меня... И вот я вырвалась, и пролетела по сиденью, как пробка.
И Сёма выпал наружу, не выпуская мой ворот. Спасал почти задохлую, рожающую тётку.
Всю боль в этот момент у меня как рукой сняло. Вижу, повернулся он, чтобы ползти...
И замечаю снова, как лёгкое сминается сзади в грязную тряпочку, а разминаться не хочет.
Поползла следом. И тут как полыхнёт сзади! Нас с Сёмой вздыбило и раскидало.
Сколько я потом пролежала, не помню.
А когда подняли на носилки и понесли, я посмотрела и вижу, что между колёсами «скорой» Сёмина голова скалится.
А самого нигде не видать. Я врачам попыталась сказать: голову подберите!
Машу рукой, а пальцы не машут, живут отдельно. Сломаны, надо думать. Надо же...
Я ещё успела сказать: мальчик если... Семёном назовите. СЁМОЙ!!
И всё словно пропало куда-то.
А в больнице говорят, девочка у вас. Отцу сообщить?
И тогда я заплакала: девочку-то... Девочку я как назову?
как-то, некоторое время назад, уже вроде читал.
прекрасно.
05.03.2010 09:58:20
№3
Где паток сазнания вадителя цементавоза? Где, блять, я спрашываю? Бес цементовоза хуйня эта, а не контрокультурная проза. О-как в рифму вышло. Значит - правильно сказал, блять...
05.03.2010 10:01:34
№4
клёво, жiву якълёва.
05.03.2010 10:44:27
№5
складываецца впечатление, што на афтыря пашет целый сенегал каснаязычных литературных негров...
05.03.2010 12:40:44
№6
Читал это очень давно.
Помницца автору изрядно нафтыкали за "карманные штык-ножи" и пр...
05.03.2010 16:16:30
№7
какая то пиксельная мастурбация. но для МТ проканает и такое
