• Главная
  • Кабинетик заведующей
  • Туса поэтов
  • Титаны гондурасской словесности
  • Рассказы всякие
  •  
  • Сказки народов мира
  • Коканцкей вестникЪ
  • Гондурас пикчерз
  • Гондурас news
  • Про всё
  •  
  • ПроПитание
  • Культприходы
  • Просто музыка
  • Пиздец какое наивное искусство
  • Гостевая
  • Всякое

    авторы
    контакты
    Свежие комменты
    Вывести за   
    Вход-выход


    Зарегистрироваться
    Забыл пароль
    Поиск по сайту
    03.07.2009
    ТРИ ОРЕШКА ДЛЯ КСЮШИ
    Рассказы всякие :: Сергей Дигол

    Ого, – равнодушно говорит Рита и протягивает мне пачку.

    Я киваю, достаю сигарету, и мы закуриваем.

    Втроем? – без малейшего интереса переспрашивает она и недоверчиво прищуривается.

    Знай я Риту похуже, уже бы плюнула ей в глаза.

    Эй, подруга, да какого я перед тобой распинаюсь, завопила бы я и бросила – пусть не в глаза, пусть на тротуар – едва закуренную сигарету. Такую и бычком-то не назовешь, а плевок, кстати, до глаз все равно не долетит, так и вижу, как слюни – боже, и этой гадостью наполнен мой рот, – растекаются по толстым стеклам Ритиных очков.

    Ну и фантазия у тебя, подруга, мысленно говорю я себе, с трудом сдерживая приступ тошноты.

    Убейте, не припомню, чтобы я хоть раз вышла из себя. Так чтобы на полном серьезе – с истерикой, битой посудой и эквилибристикой на подоконнике распахнутого настежь окна. Может, поэтому и не уверена, что вдобавок к плевку залепила бы Рите оплеуху, или, на худой конец, вцепилась в волосы. А еще, совершенно не представляю, чем бы ответила Рита, хотя нельзя не признать, что если дело ограничится взаимным оплевыванием, преимущество будет на ее стороне: у меня прекрасное зрение, и глаза не защищены даже контактными линзами, не то что огромными очками, делающими Риту похожей на поющую черепаху из старого мультфильма.

    Но вместо того, чтобы курить, психовать и плеваться, я курю и кайфую, в очередной раз убеждаясь, что у Риты все не как у всех, причем не только на личном фронте. У любой нормальной собеседницы от моего рассказа отвисла бы челюсть, выпучились глаза, а волосы, может и не такие роскошные как у меня, чуть приподнялись бы. Нормальная реакция человека в состоянии крайнего удивления, разве не так?

    Только вот Рита все по-другому. Ее прищуренный взгляд – замешанный на бессердечности скептицизм, а циничным голосом, больше похожим на запись автоответчика, разве что объявлять воздушную тревогу: граждане, без паники, организованно спускайтесь в бомбоубежище, через считанные минуты ваш дом превратится в развалины.

    К счастью, с Ритой мы знакомы не первый день. Поэтому для меня не секрет, что чем больше холодного металла в ее голосе и чем тусклее взгляд натужно прищуренных глаз, тем сильнее пожар внутри, прямо скажем, уродливого Ритиного тела. Я не верю в переселение душ – в традиционном, конечно, понимании, – но путешествие душ во времени кажется мне вполне реалистичным. Во всяком случае, костры в Рите полыхают на зависть средневековой инквизиции. Вот и сейчас из под обращенной ко мне маски спокойствия и незаинтересованности вот-вот повалит дым. Прямо из ноздрей Риты, а то, глядишь, и из ушей.

    Риту просто распирает от любопытства.

    Поэтому я курю и кайфую – знаю, что повторяюсь, так ведь я не против двойной дозы удовольствия, да и к сигаретам, если честно, не равнодушна.

    А еще – продолжаю рассказывать историю, под конец которой Риту, наверное, разорвет на куски, теперь уж точно от зависти.

    Втроем, – пыхнув в сторону, подтверждаю я. – Это если меня не считать.

    Пепельный сталактит обвалился, наконец, с Ритиной сигареты – единственный выдавший ее любопытство просчет. В совершенстве овладев наигрыванием равнодушия, она забыла о простой вещи: пепел время от времени нужно стряхивать.

    Вот кобылка, как же она изнывает, весело думаю я, а ведь для ее полыхающего любопытства у меня еще найдется угля. Рите остается мириться с тем, что если у женщины нет собственного пожарника - мужика с мощным и безотказным огнетушителем, всегда найдется стерва вроде меня, готовая в любой момент плеснуть новую порцию бензина в ее вырабатывающую зависть топку.

    Ну и как с тремя? – спрашивает Рита с такой интонацией, что это даже вопросом не назовешь. Ее бы за кадр, озвучивать прощальное письмо самоубийцы, получится так же уныло и безнадежно: никого не виню, ничего не хочу, простите и прощайте.

    Океюшки, подруга, сейчас ты у меня кончишь, мысленно резвлюсь я и добиваю несчастную.

    Господи, Рита, чего только не было в общаге! И вшестером, и двенадцать парней с тремя девчонками. Студентками были, дурами наивными. – я снова затягиваюсь и словно вижу себя глазами Риты: выглядящей на удивление юно шлюшкой. – Ну а тогда, да. На одном сверху, а двое во рту. И знаешь в чем фишка? Сперма отдает едой. Серьезно. Вот что ели недавно, тем и пахнет, даже привкус какой-то есть. А эти двое… Как же их звали-то? Павлик, тот что на курс старше, а второй… Второго забыла. В общем, они пива нажрались и кислятины какой-то, то ли капусты, то ли помидор соленых. Фу, гадость какая! Мне и сейчас противно вспоминать.

    И ты блеванула. – говорит Рита тоном врача, осматривающего пятидесятого за дежурство пациента.

    Ага, бля. – на прощание поцеловав бычок взасос, я бросаю его, чтобы тут же растереть подошвой об асфальт: счастливая быстрая смерть.

    Все мужики – животные, - выношу вердикт я.

    Или педики, – вносит поправку Рита и идет к себе в киоск.

    Рита – толстая неудачница, и в мужчинах она разбирается так же, как я в ее диоптриях. Не удивлюсь, если каждую ночь она спит и видит, что, простите за каламбур, спит с существом мужского пола, хотя бы и с педиком.

    Ничего странного в этом нет: Рита – тридцатипятилетняя девственница. Ну, или жирная целка, как характеризует себя она сама.

    Где они, мужики-то? – безнадежно машет она рукой, и по ее подражательной интонации я понимаю, что Рита, хотя и усвоила, что Москва слезам не верит, даже при сотом просмотре будет лить счастливые слезы в концовке наизусть заученного фильма, плакать и мечтать о главном призе – точно таком же интеллигентном слесаре по имени Гога (можно Гоша), умеющим выглядеть поразительно элегантно даже после недельного запоя.

    Но жизнь – далеко не лотерея. Это самотек, в котором выигрышный вариант равнодушно проплывает мимо, затертый мусором, смешавшийся с ним, и уже не понять, а был ли алмаз в этой куче дерьма. Поэтому Рита пробует сто из ста, заигрывая с каждым покупателем-мужчиной. А поскольку торгует она цветами, то и большинство клиентов представляют именно сильную и, увы, менее многочисленную половину человечества.

    В этом вульгарном цветнике я – единственная маргаритка, – говорит каждому посетителю (но не посетительнице) Рита и кокетливо прикрывает нос совершенно не пахнущей голландской розой.

    Нужно признать, что Рите повезло с именем: была бы она Розой, ее уродство слишком бросалось бы в глаза на фоне неправдоподобно идеальных, словно рукотворных голландских тезок.

    Но думаю, она с удовольствием поменяла бы свое имя на любое другое, с одним лишь условием: чтобы в ее интимной жизни наконец прорвало, как выражается Рита, имея, конечно же, в виду физиологическую кульминацию трансформации девушки в женщину. Сталкиваясь с явно озабоченной продавщицей цветов, мужики ей, конечно, улыбаются, но в этих улыбках нет ни капли интереса, им просто весело от глупости вздорной толстухи, поэтому никто из них, этих бездушных циников, телефончик у Риты не «стреляет» и уж тем более не оставляет своего.

    У меня, может, и не такое цветастое имя и, в отличие от Риты-Маргариты, оно никак не связано с родом моей деятельности. Зато я моложе Риты на девять лет, выше на двенадцать сантиметров и красивее на сто порядков. И еще, если верить подсчетам девственницы Риты, за свои двадцать шесть я переспала с сорока двумя мужчинами.

    Нетрудно заметить, что с Ритой у нас мало общего, но общаемся мы не только из-за взаимного притяжения противоположностей. Все куда как банальней: целыми днями я сижу в киоске, расположенном в пяти шагах от киоска Риты. И хотя торгую я не цветами, по ароматической насыщенности мой киоск, смею заверить, не уступает Ритиному. А если вспомнить, что в последнее время не только розы, но и герберы, и лилии почему-то скупы на запахи, будто цветам и вправду известно, что на свете почти не осталось ценителей их благородного аромата, можете поверить, что мои товары гораздо ближе к флоре, чем вычурные, но бездушные растения, населяющие Ритин киоск.

    Бодрящая свежесть лимона, снежный аромат горных цветов, сладкий запах спелого персика - все это можно приобрести и поверьте, совсем недорого. Не у Риты – у меня. Так пахнут жидкость для дезинфекции унитаза, стиральный порошок и средство для мытья посуды. И еще десятки других средств, которыми я, продавщица в киоске бытовой химии, и торгую.

    Кстати, все зовут меня Ксюшей.

    ***

    Вообще-то, по паспорту я Оксана. В свидетельстве о рождении – тоже, и так вышло, что знакомство с документом, подтверждающим мое появление на свет, стало одним из сильнейших потрясений моего детства.

    Я училась в первом классе и читала уже достаточно хорошо для того, чтобы выпустить из бутылки одного из самых настырных джиннов в жизни каждого ребенка – приобщение к тайнам взрослых. В тот памятный вечер я впервые осталась одна дома: родителей пригласили на день рождения к папиному начальнику, а бабушка все еще лежала в больнице после операции на почках. В общем, выхода не было – отказаться родители не могли, а брать меня во взрослую компанию, заранее настроенную на пьянку, не решились. Помню, как папа убеждал никому и ни под каким предлогом не открывать входную дверь, а еще - выключать за собой кран в ванной. Что касается газовой плиты, то здесь выбора мне не оставили: вентиль на трубе, до которого я и так не дотягивалась, даже со стула, отец перекрыл, прервав тем самым бесперебойную поставку газа к конфоркам.

    Но газовое отравление, равно как потоп и проникновение в квартиру насильников или грабителей, меня тогда не занимали; подобные деструктивные замыслы роились в моей голове несколькими годами позже, в самом расцвете полового созревания, и в этом смысле опасаться родителям было нечего. И все же кое о чем они недоговорили, и, к счастью, в числе этих упущений был и предмет моего детского интереса.

    Своей жертвой я наметила шкатулку с огромным рубиновым камнем на крышке – старый громоздкий ящик, доставшийся от покойного деда, который, в свою очередь, унаследовал реликвию от прадеда. Ключ от ящика никто никогда не прятал, он лежал рядом, прямо на полке шкафа, половина которого сдавалась шкатулке в бессрочную аренду, но у меня и мысли не возникало воспользоваться благодушием родителей, которые, сколько себя помню, всегда звали меня в определенный момент застолья – показать гостям пунцовую от смущения дочку, которая – верите ли! – без спроса не то что колечко, или там, помаду – конфетку из буфета не стянет!

    Не уверена, что родители сами верили в воспеваемые мне панегирики. По-видимому, истинным адресатом хвалебных речей была я сама, а их цель заключалась отнюдь не в том, чтобы вызвать ответную реакцию гостей – от восторженного удивления до сдержанной зависти. Думаю, на мнение посторонних папе с мамой было наплевать. Зомбировали-то меня, и хотя сейчас я понимаю, что тактика была не совсем честной – фактически родители хитростью ограничивали мои действия удобными им границами – нельзя не признать, что своего они добились. Привычкой брать вещи без спроса я и по сей день не обзавелась, более того, часто лишь в последний момент спохватываюсь, чтобы не спросить соседа в троллейбусе разрешения покопаться в моей же сумочке в поисках проездного билета.

    И все же шкатулку я тогда открыла, хотя, будь замок понесговорчивей, привитый родителями рефлекс наверняка бы подействовал и, покраснев, на этот раз не от похвалы, я униженно отступила бы. Но ключ повернулся как в мягком масле, и тайна перестала существовать.

    А тайна была.

    Не думаю, что это было каким-то нервным расстройством, скорее всего, одним из детских страхов, вроде боязни темноты или черного человека за окном.

    Дело в том, что я не верила родителям. Не во всем, конечно, но в главном. В том, что они, собственно, и есть мои папа и мама. Прямо спросить я не решалась, боялась – нет, не наказания – боялась, что мои подозрения окажутся правдой. А в том, что это будет понятно, даже если родители будут горячо уверять в обратном, я не сомневалась.

    Поэтому, освоив буквы и логику их сочетания, я ничуть не испугалась, когда папа со смущенным видом сообщил, что ближайший вечер мне придется провести в одиночестве. Самой, о чем я мечтала много недель, надеясь обнаружить в шкатулке документы, неопровержимо свидетельствующие в пользу моего сиротства. Мне представлялась некая справка из детдома, заполненная почему-то красными чернилами и непременно на мятой бумаге. Я так верила в ее существование, что, дважды переворошив содержимое шкатулки и не найдя потрепанного листочка, расплакалась, и даже зеленая корочка свидетельства о рождении не сразу остановила поток упрямых детских слез.

    Чуть успокоившись и шмыгая носом, я раскрыла зеленую книжечку. Вслух и по слогам прочитав собственную фамилию – Жосан и, второпях, отчество – производное от имени Федор – именно так звали отца – я замерла, уставившись на красный бархат, устилавший дно распахнутой шкатулки.

    Этого я никак не ожидала. С проблемой подлинности бумаг, пусть даже украшенных внушавшими мне доверие и почтенный страх печатями, к своим семи годам я еще не была знакома, и любой документ, равно как и отсутствие такового неизбежно приводило меня к однозначным, на поверхности лежащим выводам.

    Я уж было поверила, что ни из какого детдома меня не удочеряли, что именно мама, а не какая-то безвестная тетя кормила меня сисей (как питаются новорожденные я узнала случайно, когда мы всей семьей навещали мамину сестру, которая за несколько дней до нашего визита осчастливила меня двоюродным братиком), что мама и папа и есть мои настоящие родители и вообще, что за глупости я понапридумывала. Как вдруг я увидела его.

    Имя.

    Не мое, но в свидетельстве моего рождения. Вначале я заподозрила путаницу, но убедившись, что датой значится шестое мая – мой собственный день рождения, совсем запуталась и, снова остановив взгляд на красном бархате, тут же придумала новую, правдоподобную и шокирующую версию.

    У меня есть сестра, решила я. Вернее, была, причем близняшка и звали ее, как следует из зеленой книжечки, Оксаной. При мысли о единоутробной сестре, умершей, вероятно, совсем маленькой, раз уж я совсем ее не помню, у меня вновь потекли слезы. То, что Оксана и я – одно лицо, не приходило в мою детскую головку, просто не укладывалось в ней. Иначе как Ксюшей никто – ни родители с бабушкой, ни соседи с родственниками, никогда меня не называли. В школьном же журнале меня записали Ксенией, так я узнала, что Ксюша – мое домашнее имя и не факт, что так же меня будут звать все, что, впрочем, расстроило не так сильно, как пришедшее чуть раньше осознание того, что и любима я далеко не всеми.

    Но то, что у меня есть третье и, судя по внушительной печати, истинное имя, выходило за рамки познаваемого, во всяком случае, моим семилетним мозгом. Плохо было то, что наиглавнейшее из моих имен мне совершенно не нравилось и виновата в этом была одноклассница и тоже Оксана (ее почему-то никто не называл Ксюшей и даже Ксенией). Щеки Оксаны вечно розовели пятнистым румянцем, а толстые ноги, рыжие косы и частые веснушки на носу лишь усиливали неприятные ощущения от вида и, соответственно, от имени.

    Когда же я, не выдержав мучений и набравшись храбрости, рассказала родителям все – про шкатулку и ключ на полке и даже про имя в метрике, в общем, все, за исключением детдомовской потрепанной справки, обратившейся пеплом прямо в моем воображении, от папы с мамой я не услышала ни слова упрека. Напротив, они стали наперебой успокаивать меня, уверяя, что, как и раньше, никогда не назовут меня Оксаной, тем более при посторонних, а что там записано в свидетельстве, никого, кроме самого обладателя имени, касаться не должно.

    Так и повелось. «Ксюша», представляюсь я при знакомстве, и больше вопросов не возникает.

    Ксюша, пойдешь к нам работать? – спросила Мария Афанасьевна, знакомая настолько давняя, что, расскажи я ей свою детскую эпопею с именем из шкатулки, в ответ, скорее всего, услышала бы ее похожий на хрюканье смех.

    Но с предложением она, похоже, не шутила. Во всяком случае, я его приняла.

    И стала продавщицей порошков, мыла и шампуней.

    В киоске под названием «Золушка».

    ***

    Вообще-то, это не совсем киоск. Это бутик – так, во всяком случае, написано над входом, пусть и мелко, в сравнении с огромными буквами ZOLUSCA, зато, в отличие от русского варианта имени сказочной героини, в оригинальной транскрипции – «boutique». Получается, я продавщица в boutique «Золушка», вот интересно, это звучит так же нелепо как химчистка «Cinderella» - а у нас Кишиневе есть и такая.

    А впрочем, плевать, ведь иногда я в сердцах называю свое рабочее место даже не киоском, а будкой или вовсе конурой. Ууу, конура проклятая, стучу я зубами и дышу на посиневшие пальцы. Еще бы, ведь на настенном термометре плюс пять, снаружи всего на пару градусов холоднее, да еще эти придурки хлопают дверью каждые десять секунд. Какие они покупатели, как же! Покупатели, если не ошибаюсь, должны покупать, а придурки заходят погреться. Вот только дверь они открывают так часто, что их действия теряют всякий смысла – внутри холодно и сыро, почти как снаружи. Разница лишь в том, что они в шапках, в теплых куртках или даже в пальто, меня же не спасает и широкий шарф, спадающий на желтый шерстяной свитер – один из последних подарков мамы.

    Мама умерла в прошлом октябре, а месяц спустя я уже работала в «Золушке». Вообще-то я давно собиралась – нет, не именно в «Золушку» - собиралась устроиться хоть на какую-то работу, но папа настоял на втором высшем образовании. Кому нужна эта твоя филология, сказал он, сейчас везде менеджеры требуются. И я поступила в Экономическую академию. Это было три года назад, через пару месяцев после окончания филфака Кишиневского госуниверситета. Куда в свое время я поступила по совету – угадайте кого? – правильно, моего любимого папочки.

    Папа работал на «Мезоне» - кишиневском полусекретном производстве, имевшем какое-то отношение к советской оборонке, и до начала девяностых его главенство в семье казалось незыблемым. С потерей работы – событием, представлявшимся отцу настолько же нереалистичным, как распад Варшавского договора, мама – тихая женщина, неприметная даже у себя в школе учительница русского языка и литературы, вдруг обернулась самой что ни на есть железной леди, выплавленной к тому же из нержавейки. Во всяком случае, в раскаленном воздухе стамбульских оптовых рынков, откуда мать каждый раз возвращалась с двумя клетчатыми сумками, каждая – вполовину ее собственного веса, она не плавилась, да и не ржавела на кишиневском вещевом рынке, где даже в ливень умудрялась перепродавать согражданам турецкие шмотки.

    Впрочем, иногда металлу не мешает быть гибким, даже жидким, думаю я и вспоминаю второй фильм про Терминатора. Ну, там, где робот из ртути. Пожалуй, Терминаторша – самое подходящее прозвище для женщины с мужеподобным некрасивым лицом, массивной фигурой и грубым голосом. То есть для Афанасьевны, как про себя называю ее я, а если соблюсти паспортные формальности – для Марии Афанасьевны Крэчун, маминой подруги юности, которую моя родительница как-то из жалости потащила с собой в Стамбул....

     

    Окончание следует


    Комментарии 6

    03.07.2009 10:09:38  №1
    Опять многосерийный подстрочный перевод с молдаванского?
    "А еще, совершенно не представляю, чем бы ответила Рита, хотя нельзя не признать, что если дело ограничится взаимным оплевыванием, преимущество будет на ее стороне: у меня прекрасное зрение, и глаза не защищены даже контактными линзами, не то что огромными очками, делающими Риту похожей на поющую черепаху из старого мультфильма."
    Блять, как можно таким езыком разговаривать? Да ещо и от бапскова лицца...

    03.07.2009 10:44:53 №2
    Прям феерия занудства.... Как же афтар любит порасуждать - это просто пиздец какой-то. И ладно б рассуждения были веселые, оригинальные, остроумные, неоднозначные.....Хуй там. И еще афтар любит рассписывать нахуй никому не интересные детели. Во бля, полюбуйтесь:

    "....Своей жертвой я наметила шкатулку с огромным рубиновым камнем на крышке – старый громоздкий ящик, доставшийся от покойного деда, который, в свою очередь, унаследовал реликвию от прадеда. Ключ от ящика никто никогда не прятал, он лежал рядом, прямо на полке шкафа, половина которого сдавалась шкатулке в бессрочную аренду, но у меня и мысли не возникало воспользоваться благодушием родителей, которые, сколько себя помню, всегда звали меня в определенный момент застолья – показать гостям пунцовую от смущения дочку, которая – верите ли! – без спроса не то что колечко, или там, помаду – конфетку из буфета не стянет!"


    Вот нахуй это? Бля,афтар, эти вензеля и рюшки, нахуй они нужны? Если представлю представлю СВОЮ шакатулку, немного отличающуюся от той, что так подробно расписал ты, а ты представишь что мне похуй, как она позиционно расположена в шкафу, то дело пойдет веселей, имхо.

    Ну короче я не осилил такое грузево. И вообще я читаю тока геймерские журналы и порнокомексы

    03.07.2009 11:00:42  №3
    Уже два идиота это прочетали.

    03.07.2009 13:17:02 №4
    Читаю нудные молдаванские креативы. Дорого. Оптовым пейсателям - 5% скидка.

    03.07.2009 14:50:54 №5
    умиротворенноенеторопливое повествование
    качественно, хотя и на любителя

    03.07.2009 18:26:04  №6
    Я не читал. Начал и кончил тут же. Типа преждевременно. Но без удовольствия.
    Ебана. Так скучно написать. Это надо уметь.

    Ну вот нахуя мне надо читать к примеру следующее:
    *Пепельный сталактит обвалился, наконец, с Ритиной сигареты – единственный выдавший ее любопытство просчет. В совершенстве овладев наигрыванием равнодушия, она забыла о простой вещи: пепел время от времени нужно стряхивать.*

    Ну вот классно же про пепельный сталактит, таг нахуя объяснять што пепел надо стряхевать в пепельницу, сцать в унитаз и летать на самолетах?
    Да ебана, люди, каторые читают, ане тожэ не савсем дебилы.

    Натка, ебана, ну нельзя жэ таг...

    03.07.2009 18:29:44  №7
    Для №6 Гурвинек (03.07.2009 18:26:04):

    Это не Натка, это Сережка.

    03.07.2009 21:41:47  №8
    Для №7 Maть Тереза (03.07.2009 18:29:44):

    Ну а разница?
    Да Натка это, хтош ищо?

    Токо она имеет превычку рассказывать што перет посрать надо снять штаны.
    Пре этом посвятить пару тройку предыдущих глав качеству туалетной бумаги .

    03.07.2009 22:32:43 №9
    Раскаиваюсь, что изводил лапочку-Аббатика.
    Вот теперь смотрю на это хуепутало и нервно смеюсь.

    Автор, может, на молдавском попробуешь писать -всё веселее будет?

    03.07.2009 23:15:35 №10
    Для №9 базука (03.07.2009 22:32:43):

    нажрался, уродец?

     

    Чтобы каментить, надо зарегиться.



    На главную
            © 2006 онвардс Мать Тереза олл райтс резервед.
    !