• Главная
  • Кабинетик заведующей
  • Туса поэтов
  • Титаны гондурасской словесности
  • Рассказы всякие
  •  
  • Сказки народов мира
  • Коканцкей вестникЪ
  • Гондурас пикчерз
  • Гондурас news
  • Про всё
  •  
  • ПроПитание
  • Культприходы
  • Просто музыка
  • Пиздец какое наивное искусство
  • Гостевая
  • Всякое

    авторы
    контакты
    Свежие комменты
    Вывести за   
    Вход-выход


    Зарегистрироваться
    Забыл пароль
    Поиск по сайту
    18.06.2009
    Старость шакала
    Рассказы всякие :: Сергей Дигол

    Начало здесь: http://www.gonduras.net/index.php?a=4912

     http://www.gonduras.net/index.php?a=4930

     http://www.gonduras.net/index.php?a=4935

     http://www.gonduras.net/index.php?a=4956

     http://www.gonduras.net/index.php?a=4964

     http://www.gonduras.net/index.php?a=4973

    http://www.gonduras.net/index.php?a=4988

    ***

    Глава десятая

    Чем теоретик лучше практика? Тем же, чем мудрый правитель лучше глупого народа. Что ни прикажет, все не так поймут, и уж тем более не так сделают. А правитель – он вне подозрения. Ошибки? Побойтесь бога! Это все они, глупые людишки, толкуешь им, разжевываешь, да все без толку.
    Аналогичное можно сказать и о теоретике: его ошибки – его победы. Собственно, и ошибками-то они становятся в результате практической деятельности, поэтому винить принято горе-практиков, этих безруких (вернее, безмозглых) вершителей безупречной теории. А теоретик – он велик. Он годами не спал, думал, работал, записывал за собой и вот те на – из-за каких-то бездарей гигантский труд, гениальные мысли, сомнения, терзания и великие открытия - все обращается прахом.
    Славно и сладостно быть теоретиком. Поэтому в этой главе – ни слова о теории. Разве что совсем чуть-чуть.
    О чем вы, какое благородство? При чем тут рыцарство?!
    Теория всесильна и неуязвима, а вы о ветряных мельницах толкуете. Да, она умозрительна, как те драконы и вражеские отряды, что мерещились Дон-Кихоту в мельничных лопастях и в стаде овец, но класть на одну чашу весов плод больного воображения и теорию – не лучше, чем делать вывод, что радиоактивное облако не опаснее радиоволны – на том лишь основании, что обе эти субстанции невидимы.
    Не в рыцарстве дело. Да и кто станет противиться теории, если все ее ошибки суждено искупить практике? Бог совершенен, люди грешны. Сколько бы не начудил теоретик, от ошибок его теория станет еще безгрешней, она лишь «совершенствуется» ценой тысяч, миллионов практических действий. Катастрофические потери практиков никого не волнуют и не удивляют. И уж тем более никто не восстает против теории. К этим ошибкам привыкли, их ожидают, «прогнозируют», смиренно называя их «методом проб и ошибок» и воспринимая как неизбежную плату за доказательство совершенства теории.
    Я обещал немного теории – пожалуйста. Теория, которой будет совсем чуть-чуть в этой главе, аксиоматична и не требует доказательств. Нет даже необходимости ее формулировать. Достаточно первой ее части, которая звучит так: «рынок и секс», чтобы сознание подсказало часть вторую – «вещи несовместные», и вот уже перед нами теоретическая аксиома, не нуждающееся, что ясно любому психически уравновешенному человеку, в каких-либо доказательствах.
    И на этом – действительно довольно о теории. Долой доказательства! Аксиома – и точка. И не ждите подвоха – я не убью остаток главы на то, чтобы незаметно, крадучись, взять в кольцо никем не доказанную и оттого безупречную теорию, и когда она окончательно забронзовеет в ваших умах, внезапным сокрушительным штурмом сбросить ее с постамента. Если даже вам так и покажется – что ж, это ваше право. На мой же вкус, практическая деятельность не всегда нуждается в доказательствах. Как, впрочем, и в теоретическом обосновании.
    Это было в теперь уже далеком девяносто третьем. Молодые люди, тем кому сейчас восемнадцать-двадцать, вы многое потеряли, не застав этого времени. Впрочем, те, кто застали, потеряли не меньше. Целую страну, а вместе с ней – спокойствие и уверенность. Согласен, страна могла бы дать и больше, но для тех, кто потерял спокойствие и уверенность, не обретя веры в себя, подобные потери невосполнимы. Допускаю, что отчаявшиеся тогда, даже сейчас и даже самим себе не признаются, что если и дожили до сегодняшнего дня, то лишь благодаря тем, кто в начале девяностых поверил в себя. Благодаря спекулянтам, рэкетирам, челнокам и валютчикам. Благодаря тем, усилиями которых заклинивший было механизм, пусть со скрипом, пусть и в противоположную здравому смыслу сторону, но был запущен. Теперь время работало на всех, даже на тех, кто отчаялся. Страшно представить, что было бы, если б никто не обрел веру в себя. Его, этот механизм, попросту некому было бы крутить. И, знаете, сегодня мне не стыдно сказать: я тоже его крутил.
    Я знаю, что вы скажете. Вы скажете: тогда, в начале девяностых, вы, мы то есть, гребли деньги мешками. Так оно и было. Никаких супермаркетов, частные магазины только начали появляться, а на центральном рынке – изобилие, невиданное для советского человека. По популярности мы обошли митинги, бушевавшие на центральной площади Кишинева, тем более, что митинговавшие к этому времени успели изрядно проголодаться. Да, мы загребали, но обогащались-то покупатели. Это ведь они узнали, что батончик – это не пол-хлеба, а «Сникерс», что нет такого города – Бавария, а есть пиво, и что зубная паста и «Поморин» - не одно и то же. Что же плохого в том, что люди расширили свой, извините за пошлый термин, потребительский кругозор? Что благодаря нашему рынку этот кругозор у них, строго говоря, и появился?
    А плохо вот что. Недолго они его расширяли. В сентябре девяносто третьего молодое, но очень уверенное в себе молдавское государство ввело в оборот леи – собственную валюту. Да так ввело, что покупательная способность разом упала в десять и более раз.
    А вы говорите – загребали.
    Загребали! Еще пару недель после обмена.
    Этого времени хватило на то, чтобы люди поняли, что их надули. А поняли они это потому, что у них за две недели закончились деньги, которых обычно хватало на месяц. Неудивительно, что люди перестали покупать. Перешли, пользуясь сегодняшним сленгом, на энергосберегающий режим.
    А вы говорите – загребали. Девяносто третий – это год, в который мы едва не коснулись макушкой Луны – такой высоченной была гора из денег, на которой мы вальяжно развалились.
    Девяносто третий – это год, когда мы чуть не сгорели вместе с внезапно вспыхнувшей под нами бумажной горой, когда мы с ненавистью и надеждой смотрели в небо – только бы не видеть эту Луну, только бы она скрылась за тучами и на нас полился бы, пусть из мелочи, но хоть какой-нибудь денежный дождь.
    Как-то утром ко мне заявились три арендатора, которым я сдавал примерно две трети всех торговых мест на рынке, и заявили, что расторгают договор. У них затоварены склады, у них гниет картошка, портятся окорочка, выходит срок годности маринованных грибов, сгущенки, шампуней и порошков. Они – банкроты, и улучшения ситуации не предвидится. У них перестали покупать. Они не рассчитывали, что продажи так резко упадут.
    Между прочим, я должен был вернуть им уйму денег, ведь по договору об аренде они оплатили торговые места на квартал вперед. Это значит, рынок не сможет рассчитаться за свет, воду, канализацию и уборку территории. Персонал лишиться зарплаты, нас прижмут за невыплату налогов. Признаюсь честно, в сентябре девяносто третьего мне не удалось избежать греха отчаяния.
    Кое-как встряхнувшись, я решился продать рынок. Но то ли оттого, что активный поиск нового хозяина подозрителен сам по себе (как будто вам пытаются втюхать скоропортящийся товар), то ли потому, что оценить перспективу этого бизнеса было некому, моя попытка завершилась ничем.
    И тут, как подарок свыше – он. Назовем его N, и никаких других намеков не будет. Он с ходу предложил арендовать все, слышите, все места на рынке, но я смог ему предложить всего две трети – те самые, что освободились от тройки отказников.
    Так мы выкарабкались в девяносто третьем. Не уверен, что рынок просуществовал бы до сих пор, если бы не N. Поэтому, вспоминая его, я стараюсь сохранить в душе чувство благодарности, хотя, признаюсь, удается мне это не всегда.
    Три года мы работали вместе. Хозяин и главный арендатор. По правде говоря, он был почти таким же хозяином как я. Его стараниями рынок стал таким, каким вы знаете его уже более пятнадцати лет. N нашел беспроигрышные варианты поставки бытовой химии – стиральных порошков, зубных паст, шампуней и средств для мытья унитаза. Он завез миллионы дешевых презервативов из Китая. На арендованных им местах впервые на нашем рынке, да и во всей Молдавии, появились лотки, где и по сей день продают только чай и кофе – десятки видов со всего света, и пусть вас не смущает то, что все они расфасованы в Польше.
    N безусловно спас рынок. Спас с расчетом заработать миллионы.
    И он их заработал. Нам тоже перепадали приличные куски. С ним было спокойно и уверенно, как обывателю при Союзе. Увы, часто то, что кажется наиболее стабильным, длится меньше всего.
    В девяносто шестом мы были вынуждены с N расстаться. Слава богу, без шума. Боюсь, шум срикошетил бы и в нашу сторону, причем неизвестно, кому бы пришлось хуже.
    Первым странность заметил один из наших охранников, назовем его M (между прочим, мы сохраняем конфиденциальность данных о всех наших сотрудниках, даже о бывших. М у нас, кстати, больше не работает). М обратил наше внимание на арендованные N торговые места, пустовавшие в разгар рыночной недели, даже в субботу и в воскресенье, когда делается выручка, превышающая суммарный доход остальных дней недели. Мы не нашли бы ничего подозрительного – ну, заболел реализатор, заменить некем – если бы ситуация не повторялась ежедневно: в караване из переполненных товарами лотков – одна-две, а то и три пробоины, причем каждый раз новые.
    И это бы ничего, если бы не странности кадровой политики N. Мы как-то сразу привыкли к тому, что он часто меняет реализаторш. Да-да, именно женщин. Тот же М утверждал, что больше месяца ни одна из них на лотках N не задерживалась. Мужчины – совсем другое дело. Я лично (хотя через возглавляемый мною рынок прошли, наверное, десятки тысяч сотрудников) знал многих из реализаторов N – так примелькались их лица. В общем, информации для дедуктивных упражнений у нас было предостаточно. Оставалось собрать факты и увидеть мозаику целиком.
    Итак, что мы имели. Во-первых, N наплевательски относился к сотрудникам женского пола. Они для него были чем-то вроде сухих ветвей, которые нужно постоянно обрезать, чтобы не высохло дерево целиком.
    Реализаторы, то есть, мужчины, и это во-вторых, были для N чем-то вроде спелых плодов, вершиной его селекции, ради сохранения которых приходилось массово жертвовать высохшими ветвями – женщинами, разумеется.
    Наконец, в-третьих, я не мог избавиться от подозрения, что плоды эти, то есть мужчины, реализаторы лишь отчасти. Истинная их роль зашифрована в их отсутствиях (версию о внезапно поражавших реализаторов болезнях мы отмели: не могли же они все болеть лишь по одному дню).
    Дело, напомню, происходило в середине девяностых, и у меня сама собой возникла криминальная мысль о криминале. Рассуждать дальше было страшновато, но что если, рассуждал все же я, мужчины выполняют, не совсем, скажем так, законные указания N, тем более что последний неоднократно намекал, что рынок – не единственный его бизнес. Чем же еще объяснить тот факт, что N сознательно отрывал своих подчиненных от работы, фактически, мешал им зарабатывать деньги для себя самого? Знаете, во сколько обходится один день простоя одного торгового места на нашем рынке? А ведь никто не вычтет этот потерянный день из арендной платы. На арендованных N рядах таких дней набиралось 50-60 ежемесячно, а это – два торговых места, арендованных на месяц и простоявших весь этот месяц без каких-либо признаков торговли.
    Как не смущал тот факт, что все отлучавшиеся реализаторы возвращались, как ни в чем ни бывало, на свои рабочие места через сутки, живые, без малейших признаков ущерба для организма (что казалось почти невероятным в случае их вовлечения в преступную деятельность), я все же поручил службе безопасности рынка досконально изучить проблему.
    Согласен, такое поручение было не совсем легальным, но, повторяю, на дворе стояла середина девяностых: бандитский беспредел и рэкет – с одной стороны и полное бессилие вкупе с тотальной коррумпированностью властей – с другой. Кроме как на себя, рассчитывать было не на кого, а рисковать безопасностью рынка я больше не мог.
    Нет, я не собирался шантажировать N, просто для откровенного разговора мне нужны были доказательства. Когда же они у меня появились, я пожалел, что все они, все реализаторы N – не киллеры, не сутенеры и не наркоторговцы. Меня и сейчас мутит, когда я вспоминаю об этом.
    Мать их! Они, все эти педерасты, упивались друг другом в своих педерастических оргиях. N, перед тем, как присоединиться, снимал их на камеру. И свое участие тоже снимал! И так ежедневно! Два-три реализатора-гомосексуалиста и их гомосексуальный хозяин. Перманентная смена женского состава отряда реализаторов была своего рода страховкой: женщины, они ведь существа интуитивные и любопытные, так что им просто не давали времени на то, чтобы все разнюхать.
    Расстались мы с N, как я уже говорил, мирно. Он меня понял. Я понял, что он меня понял. Я пообещал. У него не было оснований не верить мне. Мы долго (да, три года для эпохи дикого капитализма – это чертовски долго) работали вместе и ни разу друг друга не подвели.
    И все же при расставании руки я ему не пожал. Надеюсь, вы меня не осудите.
    А потом мы прославились. Нет, N с нами уже не было, но даже если бы его история стала достоянием общественности, сомневаюсь, что резонанс от нее был такой же.
    А ведь вы наверняка слышали. Да что вы - вся Молдавия в две тысячи шестом гудела.
    Что Молдавия - вся планета включилась. Не будет преувеличением сказать, что сотни миллионов землян узнали о нашей стране именно благодаря этой истории. А все потому, что агентства Рейтер, Ассошейтед Пресс, Итар-Тасс и Синьхуа распространили новость с пометкой «срочно». Кстати, именно китайское агентство протрубило первым: «В Молдове – вспышка птичьего гриппа!». Еще бы, они-то, в Китае, не знают, что с этим вирусом делать, а тут такой повод почувствовать чью-то причастность к собственной беде. Мир всполошился, и даже молдавское правительство, обычно хранящее ледяное спокойствие, пообещало принять экстренные меры.
    А все из-за сущего пустяка – в Кишиневе стали находить мертвых петухов. Вряд ли кто-нибудь спохватился бы – вон у нас весь город усеян дохлыми собаками, никто и бровью не поведет, только носы отворачивают. А тут, подумаешь, петухи!
    Будь их десять, двадцать – никому бы и дела не было, даже если бы петухов свалили в одну огромную яму. Так ведь находили их в разных районах города. Ощипанные, выпотрошенные, обезглавленные петухи разве могли кого-то напугать?
    Но на момент, когда все закончилось, их было найдено 147 (сто сорок семь) и нет никаких оснований считать эту цифру окончательной. Петух – не иголка, но и не бегемот. Считалось, что некоторые птицы были захоронены или выброшены в мусорные контейнеры, так что об этих безвестных птицах никто не говорил как о жертвах: какой смысл вспоминать тех, кого никогда не найдут. Впрочем, в данном случае важно не столько количество птицетрупов, сколько причина загадочной петушиной эпидемии.
    А то, что это эпидемия, поначалу не сомневались. Разумеется, территорию вокруг каждого вновь обнаруженного петуха оцепляли в радиусе сотни метров. Естественно, птиц подбирал специально обученный человек в скафандре и тут же прятал петухов в абсолютно герметичную емкость. Без преувеличения, Кишинев был близок к панике – еще бы, птичий грипп, да не в каком-нибудь богом забытом селе. В столице! Руководство готовилось к эвакуации себя и горожан: первых – за границу, вторых – в молдавскую провинцию.
    Конечно же, нас закрыли. Ночью рынок оцепил по всему периметру отряд ОМОНа, и даже я на следующее утро не смог попасть в собственный кабинет. Были конфискованы, вывезены неизвестно куда и, по-видимому, уничтожены все мясные, молочные и рыбные продукты, обнаруженные в складских помещениях и в холодильных камерах. Из десяти последовавших за этим дней семь я провел в прокуратуре и в городской санэпидстанции, давая показания и содействуя изучению изъятых у нас документов. Утром на одиннадцатый день, когда я, скорее уже по привычке, собирался на очередную встречу со следователем, мне позвонили и что-то невнятно пробормотали. Я переспросил, и получил раздраженный, но понятный и, главное, долгожданный ответ о том, что ехать мне никуда не надо.
    Впервые за полторы недели оказавшись на рабочем месте, я узнал причину удивившего меня телефонного разговора. Ехать к следователю мне не рекомендовали потому, что следователь сам удостоил меня визита. Он был смущен, но резок, и я понял, что причиной его дурного настроения является не чувство неловкости передо мной, а неприятности на работе.
    То, что он сообщил, потрясло меня не меньше, чем закрытие рынка. Все 147 (сто сорок семь) птиц погибли в результате сексуального насилия со стороны человеческой особи мужского пола. Проще говоря, петухов, извините, затрахал до смерти неизвестный маньяк-зоофил. Такого не ожидал никто. Смирившаяся было с птичьим гриппом мировая общественность вновь всколыхнулась, лишь китайцы сдержанно сообщали, что новые данные нуждаются в дополнительной проверке.
    Увы, новость не избавила наш рынок от подозрения властей. Скорее наоборот. Выяснилось, что этот ненормальный (экспертиза подтвердила, что петухов насиловал один человек) приобретал будущих жертв именно на нашем рынке, и теперь у нас ежедневно дежурили человек тридцать полицейских в штатском, причем некоторые – под видом торговцев птицей. Уверен, что искали бы они его долго – не устанавливать же слежку за каждым покупателем, тем более что и руководство страны, раздраженное ложной тревогой о птичьем гриппе, а с ней и уплывшими надеждами на получение международной помощи, потребовало от министерства внутренних дел прекратить заниматься ерундой.
    Уже было снято, к нашему облегчению, полицейское наблюдение, и торговцы птицей, вспомнив о понесенных за время простоя потерях, набросились на покупателей, как стая голодных сов на заблудившуюся в ночном лесу мышь, как вдруг он объявился. Он просто подошел к продавщице и попросил две сотни яиц, но с условием, чтобы из них вылупились непременно петушки и чтобы, боже упаси, не было ни одной курицы.
    Курятину с тех пор я не ем, хотя и ловлю себя на том, что улыбаюсь, вспоминая несчастных петухов. А вот плачу я действительно редко и лишь в тех случаях, когда сталкиваюсь с чем-то настоящим. Хотя, допускаю, приступы меланхолии объясняются не столько фактом встречи с истиной, сколько осознанием того, что настоящее – это, во-первых, редкость, а во-вторых, даже столкнувшись с ним, не каждый раз способен распознать это самое настоящее. Оно ведь серое с виду и не трубит о себе на каждом углу, не фонтанирует красками. Напасть на след настоящего – большая удача; обычно это происходит тогда, когда оно, чуть зазевавшись, вляпывается в разлитую повсюду краску.
    Нечто похожее произошло и у нас. Они вляпались в историю, и мы их разоблачили. Что, кстати, никак не принижает «настоящесть» этой истории.
    Да что там истории! Самой что ни на есть лав-стори!
    Как там? «Он был старшее ее, она была…». Да-да, она была чертовски хороша! Стройная, белокурая, с голубыми глазами и светлой кожей, которая струится, как молоко, откуда-то с макушки и становится страшно оттого, что вот-вот стечет с высоких каблучков, навсегда исчезнет в земле.
    Она была замужем, он женат, у обоих дети. Что их объединило? Да мало ли таких историй? Разве влюбленные выискивают причины, по которым они вместе? Им просто хорошо. Этим двоим было хорошо, не смейтесь, на нашем рынке. Честно сказать, не знаю, что бы я придумал на его месте. До такого точно не додумался бы. Может, я просто никогда так не любил?
    Он был слишком известен, слишком успешен и слишком любил семью – жену и двух сыновей. А еще – какая редкость для бизнесмена – панически боялся связей на стороне, и даже в секретарши брал исключительно тех, кому за пятьдесят.
    Но видели бы вы ее глаза! Беззащитные глаза, похотливые глаза. Будь я поэтом, я бы выбросил перо, вылил чернила и сжег всю бумагу в доме, ибо нет на свете рифмы, достойной одного взмаха ее ресниц. Чем больше человек боится чего-то, тем больше он уверен, что опасности ему в конечном счете не миновать. Его притягивает опасность, как идущего по краю пропасти манит туман на дне ущелья. Достаточно одного шага, который лишь по недоразумению называют неверным. Нашего бизнесмена сдуло в пропасть – да-да – одним взмахом ресниц. Но разве не к этому он стремился? И где же им было укрыться в маленьком городе, где сплетни опережают замыслы?
    Гостиница, квартира, даже индивидуальные апартаменты – все это, как вы сами понимаете, для него не вопрос. Но и не решение: наш герой панически боялся расстроить жену, которую – можете не верить, и все же – он не стал любить меньше. Даже в авто, пусть и с затонированными стеклами, наши влюбленные не уединялись. Кстати, именно в затонированном Ауди он проезжал мимо рынка в понедельник.
    Да-да, в понедельник, когда у нас на рынке выходной день. В этот день вы не встретите здесь никого, кроме пяти охранников – двух, курсирующих по торговым рядам и трех, присматривающих за складскими помещениями, и еще трех женщин, приводящих территорию рынка к относительной чистоте перед новой безумной неделей. Каждый из этих восьми зарабатывал по двести долларов за то, что каждый понедельник два абсолютно одинаковых черных Ауди одновременно въезжали на рынок через западные и восточные ворота и останавливались, нос к носу, у молочного павильона. Спустя час павильон покидали мужчина и женщина, быстро садились в разные машины, которые стремительно разъезжались в противоположные стороны. Поскольку охранники менялись каждую неделю, последним, кто узнал о том, что павильон, где обычно торгуют маслом, молоком и брынзой, по понедельникам превращается в дом свиданий, был начальник охраны рынка, которому по должности не положено нести дежурство наравне с подчиненными.
    Да и узнал бы он об этом, если бы не родное МВД?! Между прочим, им и в голову не пришло предупредить администрацию рынка о том, что у нас установлены камеры наблюдения. Целых тридцать шесть штук! Устанавливали тайно, под покровом ночи, чтобы, как пояснил мне впоследствии один высокопоставленный полковник, «обеспечить чистоту эксперимента».
    Дай нашему человеку кредит на построение капитализма, он все равно колхоз организует. МВД же получило международный грант на установку системы видеонаблюдения на дорогах. Только проэкспериментировать, как всегда, решили на людях. «Где же еще такой транспортный человекопоток (вот словечко-то выискал!) встретишь, как у вас?», спросил меня тот самый полковник. Он же, загадочно улыбаясь, принес и видеозапись: «Полюбуйтесь, какие сливки мы сняли в вашем молочном павильоне!»
    Так что я узнал об этой истории предпоследним и тут же вызвал начальника охраны. Бедняга так озверел, что собрал всех охранников в разделочном павильоне. Не остуди я его пыл, боюсь, крови и свежерубленного мяса было бы не меньше, чем перед Пасхой.
    Зато никак не отвыкну казнить себя за тогдашнее малодушие. Иногда, в приступе гнева, не имеющего никакого отношения к той истории, я думаю: может и вправду стоило размазать охранников по асфальту? Вышвырнуть к чертовой матери начальника охраны. Прекратить эти безумные свидания, послать их куда подальше, ну и что с того, что он большой человек?
    Но в итоге преступником оказался я. Получается, из-за меня рухнули две семьи, считавшиеся благополучными и возникла одна - с сомнительными перспективами. Как ни крути, а положительного сальдо не выходит. Да еще дети – это самый болезненный пункт обвинения.
    Но знаете что? Если случится, что я буду долго и мучительно умирать от какой-нибудь садистской болезни, из тех, что находят особое удовольствие в долгоиграющих истязаниях больного, от болезни настолько длительной, что в каждом усталом взгляде, в каждой вымученной улыбке близких я буду читать пожелание скорейшей смерти, мне бы хотелось, чтобы эти мучения длились как можно дольше. Ведь покидать этот мир я буду под аккомпанемент воспоминания об этих двоих.
    Я не праведник - пальцев одной руки много, чтобы пересчитать поступки, которыми я могу гордиться. И все-таки я умру умиротворенным.
    Во всяком случае, теперь я точно знаю, для чего Бог создал наш кишиневский рынок. Можете смеяться, но, да-да, для спасения этой грешной любви.

     

    Продолжение следует.


    Комментарии 6

    18.06.2009 17:15:18 №1
    наканецта!!!!

    18.06.2009 17:15:37 №2
    ща каааааг зааа чту!

    18.06.2009 17:15:50 №3
    дачте срок

    18.06.2009 17:16:29 №4
    Что, даже нахнуть некому? Мне опять досталась черная работа по проскроливанию Дигола?

    Уть бля...

    18.06.2009 17:19:15 №5
    Ууууууу бля, симферопольская лошадь уже тут. Читай читай. Твоя пустота нуждается в заполнении как раз такими объемами экзистенциальных помоев. Дигол, тебе самому читать такое интересно? Тока честно?

    18.06.2009 17:25:37 №6
    Короче я заебался на рассуждениях о теории и решил заняться практикой, а именно - нахнуть.

    18.06.2009 17:27:21 №7
    так нахать будешь у себя дома. На зло врагам, на радость маме, щеног
    Для №6 Ctrl (18.06.2009 17:25:37):

    18.06.2009 18:20:58 №8
    тут да-нунахи выдают?

    18.06.2009 19:07:50  №9
    серость дигола

     

    Чтобы каментить, надо зарегиться.



    На главную
            © 2006 онвардс Мать Тереза олл райтс резервед.
    !